Русский Рокамболь

– Могу. Есть! – ответил Колечкин с серьезным лицом.

– Хорошо! Ну а теперь едем за одеждой.

Колечкин повиновался, и через несколько минут приятели вышли из трактирной конурки.

Концы в воду

Часов в восемь вечера Никольский сквер кишел гуляющими. Вечер был чудный, теплый. Толпа, наполняющая все аллеи, была самая пестрая.

Швейки, гимназистки и расфранченные девицы особой категории весело болтали со своими кавалерами, наполняя аллеи городского сада звоном юных голосов и визгливым хохотом.

У самого входа в сад, там, где приютилась будка с минеральными водами, стоял юноша-студент замечательной красоты.

Наружность его обращала внимание не только дам, но и мужчин. С иголочки новый форменный костюм, ловко охватывавший его стан, также представлял собой нечто особенное. Он стоял, задумчиво опираясь на дорогую палку слоновой кости и, не обращая внимания ни на кого, глядел на улицу.

Очевидно, он ожидал кого-то.

– Какую-нибудь счастливицу ожидают! – вслух сказала расфранченная особа.

Но Андрюшка не слыхал этих слов. Он был весь поглощен вопросом: придут ли они или не придут?.. От решения этого вопроса зависело теперь многое.

Он несколько раз с беспокойством вынимал золотые часы. Время шло, а их не было.

«Неужели они не придут? – думал молодой негодяй. – Неужели Наташа обманула меня сегодня утром платком…»

Но вдруг лицо его оживилось. Вдоль чугунной ограды сада, по направлению к входу шли две бедно одетые девушки. Одна была повыше, бледнолицая, с печальными голубыми глазами и уже не первой молодости, другая пониже, полненькая, живая, краснощекая.

Андрюшка бросился было к ним навстречу; но потом решил остаться на месте и принял только еще более живописную позу.

Наташа и сестра вошли в двери, и глаза первой тотчас же начали искать в толпе кого-то.

Андрюшка решил, что теперь пора подойти, и приблизился.

Увидав его, Наташа узнала его только тогда, когда он, церемонно сняв шляпу, заговорил. На вспыхнувшем лице ее отразился восторг. Лицо Софьи тоже выразило приятное удивление.

Теперь она убедилась, что это тот самый несчастный граф, который, в силу какой-то страшной, непонятной тайны, принужден вести двойное существование.

Ей стало жаль его.

– Очень приятно, – ответила она, а сама глядела в прекрасное лицо молодого человека и не могла отвести от него глаз. Все, что передала ей сестра, было так дико, но в то же время так жгуче интересно, что вся душа бедной девушки рвалась к разрешению этой загадки. А разрешение ей обещала Наташа во время свидания, прибавив, что он хочет переговорить с ней о важном деле, касающемся счастья всей его жизни.

Всякая женщина пошла бы на эту приманку, а сестра Соня была женщина из самых обыкновенных.

Теперь она с замиранием сердца ждала, что он скажет, с чего начнет.

Дьявольский ум Андрюшки подсказал ему, что нужно говорить.

Он принял таинственный вид и рассыпался в благодарностях. Голос его звучал так печально и мягко, что у Наташи от умиления выступили слезы.

Потом он стал намекать на многое, что составляет страдание его жизни. Он упоминал вскользь про злость людскую, про разные таинственные обстоятельства и заключил искренним признанием, что он страдает не за себя, а за свою покойную мать… за ее поступок, за ее преступление он лишен графского титула. Так было надо сделать, он и сделал! Он так любил свою мать, что все готов перенести, чтобы очистить ее имя; но теперь тайна раскрылась сама собой и он возвращается в свет.

Софья с благоговением слушала это дикое вранье, пересыпанное таинственными (казавшимися ей вполне естественными) недомолвками. Простодушное и доброе лицо ее наполнилось выражением глубокого сочувствия, а Наташа плакала.

Они сидели на отдаленной скамье под развесистым кустом бузины. Мимо них только кое-когда проходили фланирующие парочки или одинокий искатель амурных приключений.

– Ах, как тут мешают эти прохожие! – вдруг с досадой сказал Андрюшка. – Пойдемте куда-нибудь в другое место! Я хочу еще о многом переговорить с вами, Софья Николаевна, насчет Наташи… и именно сегодня, потому что сегодня в моей жизни наступил день решительного перелома… Я люблю Наташу, но, может быть, мне придется уехать на несколько дней… Сегодня я весь вечер хочу пробыть с вами… Знаете что?.. Поедем на лодке! Я гребу отлично. Мы проедем вниз по Неве, до Елагина острова и потом назад. Наташа, вы хотите?

Наташа искоса глянула на сестру и ответила:

– Хочу, очень хочу!.. Вечер такой славный! На Неве, должно быть, теперь так хорошо!

– Великолепно!.. Софья Николаевна, вы, как старшая сестра, разрешите нам это?.. Конечно, с вами вместе…

– Мне завтра надо рано вставать! Я сегодня хотела лечь раньше, потому что очень устала… Ну да хорошо… для этой стрекозы, так уж и быть, сделаю… Только недолго, пожалуйста.

– О, не больше полутора часов!

– Пойдемте!..

Все трое встали и пошли к выходу. Потом они отправились к пристани Летнего сада, где отдаются напрокат лодки.

Софья Николаевна сама не понимала, что заставляет ее покоряться желанию этого таинственного юноши. Она чувствовала только, что при этой обстановке, под огненным взглядом его чудных глаз она не могла противиться его желанию.

«И как он любит Наташу! – подумала она. – И бескорыстно любит… Он, наверно, на ней женится! Счастливая!»

И она вспомнила свою искалеченную молодость. Не было доброго случая! Стало быть – судьба!

Она вздохнула.

Андрюшка в это время, отвернувшись от нее, говорил с Наташей.

Но вот и пристань Летнего сада. Мужик в полосатой вязаной фуфайке вышел из будки и суетливо стал предлагать самые легкие и ходкие лодки.

Андрюшка, видимо, спешил с окончанием выбора. Он взял первую попавшуюся и, стоя в ней, перевел в нее дам.

Когда они уселись и тронулись и спокойная гладь заколыхалась под могучими ударами весел красавца гребца, на лице Наташи опять заблестел восторг, а Софья Николаевна была задумчива.

Вот они выехали на Неву. Гребец усилил взмахи, и лодка стрелою понеслась вниз по течению.

Наташа стала замечать, что они несутся с страшной быстротой. Они обогнали даже пароход, который еще минуту назад шел впереди них…

– Ах, как вы хорошо гребете! – воскликнула она.

– Это только по течению! – ответил Андрюшка, раздувая ноздри, и лицо его, освещенное лучами заката, приняло дикое, почти зверское выражение.

Он уже не глядел на своих спутниц, а смотрел куда-то вдаль, на закат и, казалось, с бешеной страстностью стремился к какой-то цели…

Сестры, увидев это преобразившееся лицо, удивленно переглянулись.