Русский Рокамболь

Вот он собирает деньги пригоршнями, вот у него экипажи, лошади… Он кутит, пьет, вращается в лучшем обществе, а деньги все текут и текут в его карманы…

– Эх, славно бы! – сказал он вслух, но в это время он заметил, что равняется с подъездом, где жил Померанцев.

Какой-то толстый не то купец, не то просто крестьянин поднимался перед ним по лестнице.

Вот он свернул налево по коридору, туда же, куда нужно было идти и ему, Андрюшке, а вот и вошел в двери Померанцева.

«Должно быть, тоже агент! – подумал Андрюшка. – Ну, посмотрим, интересно…»

И он постучал в дверь.

Калиныч

Войдя, Андрюшка увидел Померанцева, по обыкновению сидящего за своим деловым столом, а около него на кресле широкобородого мужика купеческой складки.

– Здравствуйте! – начал Матвей Иванович, протягивая вошедшему руку, и потом сейчас же, без всяких оговорок, продолжал: – Вот, Калиныч, тот господин, о котором я говорил тебе… Если встретится какая-нибудь необходимость, можешь обратиться к нему…

Андрюшка не без удивления оглядел бородача, а последний разглядывал его тоже с не меньшим любопытством.

Потом Померанцев улыбнулся и продолжал:

– У Калиныча, в портерной, есть чудное пиво… для постоянных посетителей… Рекомендую вам, господин Курицын, почаще наведываться к нему! – Проговорив это странное приветствие, Померанцев придал лицу серьезное выражение и почти строго спросил: – Ну что? Все исполнено?

– Конечно! – самодовольно ответил Андрюшка, вынимая из кармана таинственную трубочку и передавая ее.

Померанцев открыл курочек, поглядел на свет и сказал:

– Хорошо-с!.. Теперь можете взять у меня еще немного денег.

Приняв заранее приготовленную сумму, Андрюшка вышел, получив приказание явиться через два дня в этот же час для дальнейших поручений по сегодняшнему делу.

Калиныч остался.

Вполне естественно было желание нового юного агента, выйдя за дверь, остановиться и подслушать, что будут говорить внутри комнаты в его отсутствие. Но каково же было его удивление, когда дверь, к которой он прильнул было ухом, вдруг отворилась, и он, потеряв равновесие, с шумом упал через порог.

Калиныч сидя в кресле, а Померанцев держась за ручку двери разразились хохотом.

Сконфуженный Андрюшка быстро вскочил на ноги.

– Не ушиблись? – продолжал, хохоча, Померанцев. – Но будьте уверены, что, отворив дверь, я хотел только избавить вас от лишнего труда, потому что она так устроена, что самый сильный шум по эту сторону кажется едва слышным шорохом по ту. Вследствие этого вам пришлось бы стоять довольно долго, выжидая, пока мы заговорим, тогда как на самом деле мы будем все время долго и громко разговаривать. Вы не сердитесь на меня, надеюсь? Тут вовсе никакой нет насмешки над вами, а просто дружеское желание предупредить, так как, с одной стороны, я знал, что вы, как человек умный и дельный, не преминете воспользоваться обстоятельствами, которые вам подтасовывает случай, а с другой – я, право, не знал, что вы так доверчиво облокотитесь на незнакомую вам дверь…

Андрюшка стоял красный и сумрачный.

– Не сердитесь же, товарищ! – протянул ему руку Померанцев.

Андрюшка пожал ее, и на лице его исчезло выражение злобы.

– Итак, до завтра! – еще более дружеским тоном сказал ему Померанцев.

Юноша молча вышел.

По уходе его Померанцев снова обратился к Калинычу, продолжая, очевидно, прерванный разговор:

– Это, брат Калиныч, голова, ох-ох какая голова… Со временем это будет моя правая рука… Ты видел, каков он из себя… зол, смел, решителен и красив… как раз имеет все то, что мне и нужно… О таком агенте я и мечтал… С ним, брат, можно делать крупные дела. Ну а что у тебя? – вдруг переменил разговор Померанцев.

– Да что, тихо! – отвечал Калиныч.

– Не заходил его лакей?..

– Нет…

– Может, ты ему не потрафил в чем?

– Нет, ничего… так, верно, недосуг!

– Ну а графский не приходил? Длинный-то этот Никтополион-то?

– Тот приходил.

– Что же?

– Ругает старого графа на чем свет стоит; говорит, графчика молодого жаль, надысь плакал даже…

Как только Андрюшка вышел за дверь, лицо его исказилось бешенством.

– Хорошо же! – бормотал он, спускаясь с лестницы. – Я тебе покажу, как издеваться надо мной!.. Придет, брат, и моя очередь… Я тебе покажу… Посмеюсь и я!..

И, послав несколько ругательств, новый агент вышел на улицу.

С этого дня, однако, он еще чаще стал появляться у Померанцева. Он уже выполнил около десятка новых поручений, но, несмотря на все свои старания, никак не мог уловить общую нить дела. Это его бесило еще больше, и затаенная ненависть к патрону возрастала с каждым днем. Открыто, однако, он ее, конечно, не показывал, напротив, он стал как-то особенно почтителен, пунктуален и неразговорчив.

Померанцев был от него в восхищении, зато старый сапожник ругал его на чем свет стоит за частые таинственные отлучки без спросу. Так шло время вплоть до последних событий, то есть до знакомства Курицына с Наташей, до беседы в сквере и до получения таинственной записки, содержание которой было следующее:

«Прошу у вас экстренной аудиенции сегодня вечером или завтра. Калиныч говорит, что вы должны сегодня зайти сюда, поэтому я и передаю через него эту записку. После 8 ч. вечера зайду сюда еще раз, а до тех пор иду по вашему же делу – проследить того господина, фотографический снимок которого вы дали мне в момент первого поручения… Ваш верный слуга

    Рокамболь»[3 - Рокамболь – традиционный герой французской литературы, тип благородного разбойника.].

Псевдоним этот Андрюшка сам себе выбрал по предложению Померанцева на случай письменных донесений.

Двойник

Выйдя из портерной Калиныча, Андрюшка задумчиво пошел из улицы в улицу.

Кругом сиял чудный весенний день.

Расфранченная толпа тянулась вереницей по обе стороны улиц. Пестрые цвета весенних костюмов мешались с блеском военных амуниций. Молодые женские лица улыбались, физиономии их кавалеров имели самое весеннее выражение, а чудный голубой горизонт манил всех в поле, за город, на дачу…

На Невском, куда вышел Андрюшка, по торцовой мостовой в несколько рядов неслись щегольские резиношинные экипажи, тысячные рысаки. Тысячные наряды блестели на солнце; все кричало эффектами и наполняло душу нашего героя таким едким ощущением желания и зависти, что на лице его вместо удовольствия выражались мука и отчаяние.