Мемуары Люцифера

Препарировав сущность человека, я начал активно внушать ему мысль о том, что нравственность исходит из выгоды. «Хапай и насыщайся, ибо всё это нравственно»! «Благосостояние – высшее благо!» «Личное благополучие – высшая цель!» «Максимальное удовлетворение потребностей – смысл жизни!» «Удовольствие – вот то, ради чего только и нужно жить!»

Всё это не могло не подрывать религию, в любой из своих форм проповедовавшей смирение и страдание. Последний «компонент» давался всеми религиями, как ниспослание свыше в порядке испытания веры. За это «прошедшему испытание» «полагалась» («отмеривалась», «отвешивалась») награда. В своё время и «в другой жизни».

Такой момент для окончательного «просвещения человека» упускать было нельзя. И я его не упустил. Я разъяснил людям, что гипотетическую награду «от небесного производителя» можно получить уже здесь, на земле! То есть, «жри от пуза и валяй дурака»! А, вот, будет ли она «там» или нет – это ещё большой вопрос! Поэтому я активно внушал человеку: «Не теряйся, приятель: хватай! Удовольствуйся! Живи! И не „где-то там“, и не завтра – здесь и сейчас!»

Другим принципом, которым я намеревался одарить сознание человека, являлся аморализм. Да, на слух – «не очень». Но мне предстояло втолковать индивидууму то, что подлинный аморализм не имеет ничего общего с тем содержанием, которое вложили в это понятие ханжи от науки и веры.

И я объяснил человеку, что навязываемая обществом нравственность – это оковы для личности. Что настоящая свобода не может быть сдерживаема никакими искусственными представлениями о допустимости или же недопустимости того или иного образа жизни либо конкретного поступка.

Я помог человеку понять, что все эти, так называемые этические нормы – не что иное, как оценочные суждения отдельных людей, навязанные обществу в качестве догм и нормативов поведения. Отсюда безнравственность – это всего лишь освобождение от догм, от пут чьих-то субъективных оценок. Не зря ведь тот же самый Эпиктет говорил о том, что добро и зло заключаются не в вещах, а в душе, и что удручают не события, а мнения о них.

То есть, безнравственность – это совсем не то, что принято понимать «у нас». В буквальном истолковании безнравственность – это всего лишь антитеза нравственности. Ну, например, как бесстрашие – всего лишь антитеза страху. Ловко я, да?

В философском же аспекте безнравственность – это неприятие чуждых природе человека догм отдельных субъектов, возведённых в нравственные установления общества. Это – всего лишь проявление индивидуумом личной свободы. Это – всего лишь стремление восстановить его природное состояние.

Поэтому безнравственность не есть аморализм как нечто подлежащее осуждению. Да и, что такое аморализм? Это всего лишь отказ от морали как принципа, выгодного лишь тому, кто его навязывает. То есть, обществу, имеющему целью формирование среднестатистического человека. Не выпадаешь из «обоймы» – значит, нравственен. Вот – его ориентир. Отсюда безнравственность – это законный способ поведения личности.

Апологеты устоявшихся догм утверждают о том, что безнравственны как цинизм, так и смирение – как якобы крайние проявления аморализма. Но это, если оценивать принципы и поведенческие установки с колоколенки морали, противоречащей человеческой природе.

Да, смирение не есть природное свойство человека. Но что в нём безнравственного? Только ли то, что человек – по доброй ли воле, или по принуждению – отказался от активной роли в социуме? То есть, оценка этого modus vivendi производится исключительно с очки зрения полезности для общества. Следовательно, если абстрагироваться от конкретного получателя выгоды, то нравственно всё, что выгодно.

Но почему выгодно должно быть только обществу? Почему именно оно и должно быть выгодополучателем? Почему индивидуум не может выступать в таком качестве? Только ли потому, что общество присвоило себе право решать, что нравственно, а что нет?

Никаких объективных критериев оценки нравственности общество предложить не может. А, вдруг, именно смирение – нравственно? Или, как минимум, в том числе и смирение? А общество, осуждая «идущих не в ногу», руководствуется исключительно соображениями личной выгоды? Здесь речь – не о религиозном толковании смирения, где под этим подразумевается самоотречение и самоуничижение, а не уход в себя как попытка обретения автономии по отношению к обществу.

Так же обстоит дело и с эгоизмом. Что плохого в том, что личность не позволяет себя «размешать в котле», «пропустить через мясорубку» и сделать «одним из»? Что плохого в том, что индивидуум предпочитает зреть на общество сквозь призму личных интересов? И уже, тем более, никто не может обвинить её в безнравственности, покуда её противостояние с обществом происходит на уровне критериев и поведенческих установок!

Свобода от ложных догм – это свобода от общества, навязывающего индивидууму ложные поведенческие установки в своекорыстных интересах. И наоборот: свобода от общества – это свобода от навязываемых им ложных догм. Поэтому отрицание этих догм – не только не есть преступление, но есть благо для человека.

Всё это я самым подробным образом растолковал массе. «Разжевал – и в рот положил». Не скажу, что добился стопроцентного результата – уж, больно неподатлив материал – но с паршивой овцы, как известно…

Например, мне удалось всучить человеку корыстолюбие и потребительство как нетленные ценности, имеющие первостепенное значение. И не только всучить, но и закрепить их в сознании, как установки.

И уже на базе этих установок я сформировал мещанскую среду как воплощение ограниченности жизненных идеалов узко личными интересами. Я сузил жизненные интересы этой публики до одного-единственного стремления к личному счастью, понимаемому в большинстве случаев исключительно как материальный достаток.

В такой благодатной среде в вопросах веры не могло быть – и не было – места искренности и подлинно глубокому чувству. А без этого нет ни качественной энергии веры, ни качественной её эманации. (Можно дать в переводе: «истечения» – но эманация звучит «красивше». Да и автор предстаёт более солидным товарищем. Тем паче, что это – в русле современных тенденций. Теперь ведь уже не говорят, например, «преимущество»: «приоритет». Не говорят «отклонение: «девиация». Нет уже «исключительного»: «эксклюзивный». Нет «созидательного»: «креативный». По-русски изъясняться – «в падлу», что ли, даже если под рукой – точный аналог. Так что – какие претензии? Моя «эманация» – жалкий эпизод дерусификации русского языка. Я понятен?)

Но «вернёмся к нашим баранам». Огромной массе людей мне удалось привить и такое замечательное качество новой морали, как корыстолюбие. Существа хилые и слабые, сбивающиеся в стадо исключительно по причине личной несостоятельности, в надежде выжить структурным элементом, осуждают корыстолюбие. Для них оно – качество отрицательное. Ну, ещё бы: то, что недоступно, лучше всего объявить нехорошим. Это мы уже проходили. Ещё в школе. Басня Крылова «Лиса и виноград». (Надеюсь, «мы» и «в школе» читатель не воспринимает буквально: это – обычный литературный приём).

А, между тем, я определил корыстолюбие всего лишь как поведение и мотивы человека, который рассматривает и направляет все свои поступки и взаимоотношения с окружающими с точки зрения личной выгоды. При этом личный интерес всегда предпочитается общественному. Это, своего рода, форма эгоизма в плане отношения к материальным благам.

Ну, и что тут отрицательного? Что отрицательного в подчёркивании изначальной сущности человека, как эгоиста и потребителя? Что отрицательного в выпячивании этой сущности – и, в конечном итоге, в возвращении ей господствующего положения? (Вопроса моей личной заинтересованности в насаждении культа Ego, как средства разложения общества, мы пока не касаемся).

То, что естественно, не может быть осуждаемо. Корыстолюбие – это природный modus vivendi человека, он же modus operandi. Это его защитная реакция на попытки унифицировать его сознание и бытие, на подгонку всех под один аршин. И если человека объявляют венцом творения, то, как это согласуется с превращением его в стадное животное? А все эти принципы, догмы и установки есть не что иное, как борьба с человеком с целью недопущения осознания и проявления им своей индивидуальности!

Человек – потребитель, неважно, какие именно блага он потребляет: материальные или духовные. Ведь не только музыка, живопись, хорошая книга, общение с приятным собеседником представляют собой разновидности блага духовного. Вера в Высший Разум – из того же ряда. По линии благ духовных. Отчего же такое неприятие потребительства? Оттого ли, что идеологи неприятия осознают двойственную его природу?

Ведь, с одной стороны, потребительство – это всего лишь стремление к престижному потреблению, то есть, получению максимума развлечений и наслаждений. Ничего страшного – даже с учётом того, что высокий уровень потребления становится единственным критерием ценности личности, средством утверждения и продвижения наверх.

Но, с другой стороны, потребительство, возведённое в абсолют, дегуманизирует человеческие отношения и ведёт к разрыву социальных связей. Так, во всяком случае, утверждают его противники. И, что самое страшное для пастырей всех рангов: доминат потребительства ведёт к атрофии духовности. В религиозном значении – прежде всего! Как следствие, Бог отдвигается на второй план. На задворки сознания – если, уж, совсем откровенно.

Однако в этом и заключается благо – и порок – цивилизации: чем выше её уровень, тем выше уровень потребления. А чем выше уровень потребления, тем больше вероятность отпадения от Бога. По двум лишь причинам. Первая: при изобилии – не до Бога. И не потому, что, «когда видишь деньги – не теряй времени!» А потому, что зажравшемуся ego ничего больше не нужно. Материальное забивает духовное. Забивает – и забывает.

Ну, и вторая причина: в реальной жизни можно будет получить благ куда больше, в большем ассортименте и с более высоким качеством, чем «где-то там, в другой жизни»! И получить гарантированно, а не гипотетически!

Вот откуда неприятие потребительства, а вовсе не из каких-то фальшивых моральных установок. И бороться с этим не просто тяжело: невозможно. Ведь человек непрерывно совершенствует самоё себя и окружающий мир, пусть даже это он только думает, что совершенствует. И совершенствует с одной целью: вкуснее жрать и слаще пить! Всё остальное ему – «до лампочки»! В лучшем случае, что-нибудь из этого «остального» он использует в качестве подручных средств для достижения единственной цели своего бытия.

И цель эта состоит отнюдь не в слиянии с Богом. Будь это так, люди давно уже ходили бы в набедренных повязках и с каменными топорами в руках. Ведь только деградация потребления сведёт человека с Богом. Но это невозможно: цивилизация как самосовершенствующийся конвейер по производству благ – процесс однонаправленный. Остановить его может только одно: уничтожение человека. Желательно вместе с его средой обитания – Землёй. Для большей надёжности…

Я преуспел. И об это свидетельствовало не только чувство удовлетворения, с которым я познакомился на Земле. Ещё нагляднее об этом свидетельствовала реакция Недруга. В переводе на человеческий язык он «рвал и метал». А все потому, что надо было в своё время не дрыхнуть в Небытие, а налегать на теорию!

Но учился Alter быстро. Эта восприимчивость и позволила ему сделать неутешительный вывод: я действительно преуспел. И не только в деле «эгоизации» человечка, но и в разрушении монолита общества. Он даже понял то, до чего не «дошёл» бы иной философ. Ведь, казалось бы, я разрушал то, что сам же и создавал. То есть, противоречил сам себе. Но это – только видимость противоречия. Что Alter, от души… или, как бы это точнее выразить… словом, «выразившись по-русски», вынужден был с горечью признать.

Я создавал общество исключительно в целях личной выгоды. Ведь общество было необходимой ступенью на пути создания классов и государства. Без этого моя борьба с Alter-ego была бы серьёзно осложнена.

Я сохранял и использовал общество как монолит до тех пор, пока мог извлекать из этого состояния хоть какую-то пользу. Но формы борьбы постоянно меняются. Не могло оставаться неизменным и моё отношение к обществу.

Нет, оно нужно мне и сейчас, в тот момент, когда я доказываю читателям факт своего существования. Ведь оно – фундамент государства, вне рамок которого я не вижу способов удержать людей на удалении друг от друга и в состоянии перманентной вражды. Или – хотя бы соперничества. По любому поводу.

Классы, государство, общество будут существовать ещё долго по меркам человечества. Моя «раскольническая» деятельность не направлена на уничтожение общества как такового. Я преследую вполне умеренную цель: не разрушая общества, изменить его структуру. Превратить из союза пылинок и прочих «взвешенных в воздухе частиц» в конфедерацию индивидуумов, разделённых по всем направлениям. А именно: по отношению к собственности, по отношении друг к другу, по отношению к самому обществу и навязываемым им «ценностям».

Ничего постоянного на Земле нет и быть не может. Взаимодействуя со всеми формами непостоянства (как определил!), я не могу использовать одни и те же методы. Как говорят земные философы: «Бытие определяет сознание». Оно же и определяет методы борьбы с самим собой. То, что ещё вчера представлялось не только целесообразным, но и единственно приемлемым, сегодня, в изменившихся условиях, уже таковым не выглядит. Напротив, из прогрессивного средства оно переходит в регрессивное. Борьба за процесс обращается в его тормоз. А средство, обеспечивающее победу, становится своей противоположностью.

Отсюда – и трансформация моего отношения к обществу. Кто не опаздывает, тот успевает. Даже преуспевает – как в нашем с человеком случае. Ведь его сознание – тот самый материал, из которого Alter мог вылепить всё, что потребуется. Поэтому, «разложив человека в самом себе» и вернув его к естественному состоянию, я опять «помог» «соседу» усложнить задачу. Чтобы жизнь не казалась мёдом.

Заканчивался очередной этап нашего противоборства. Нам обоим предстояло определяться со следующими шагами. Ну, и, конечно – с выбором оружия: всё меняется, всё течёт. Неизменно только одно: цели противников.

Глава девятнадцатая

Alter – не из тех, кто может долго пребывать в сомнениях и раздумьях. Это я к тому, что он быстро определился с дальнейшими планами. Возможно, ещё тогда, когда признавал факт очередной неудачи. Я не исключаю того, что уже тогда «родственник» не просто задумывал ход: он уже планировал его, представляя характер ответа и прорабатывая детали.

Безусловно, он извлёк выводы из своих относительных неудач – и выводы правильные. Я нисколько не сомневался в этом. Почему? Да, потому, что каждый его новый шаг был не только производным «горького опыта», но являл собой дальнейшее развитие заимствованной у меня формулы успеха. Так произошло и на этот раз.

Alter, наконец, смирился с тем фактом, что «все люди – разные». Именно таким был результат нашей борьбы «за душу» человека. Он понял, что некоторые людские массивы уже не являются той благодатной почвой, на которой можно насаждать иноземного «Единобога».

Поняв это, «родственник» в очередной раз оттолкнулся от моего лозунга «Каждому народу – по персональному Богу!» – и начал развивать идею в направлении, представлявшем стратегический интерес для нас обоих. Он решил дать Яхве отставку. Заменить бесперспективного товарища должен был другой образ, имеющий больше шансов на прохождение в Боги Единые. Пусть и не всех людей, но такой массы, энергии веры которой хватило бы для реализации проекта.

Избирая нового претендента на умы и сердца, Alter сделал, как мне казалось, странный выбор. Как минимум, неожиданный. Его избранником стал некий Иисус, уроженец «земли обетованной». И если последнее не вызывало вопросов: Alter давно уже «неровно дышал» к семитам, то персонаж удивлял.

Иисус не казался мне экстраординарной личностью. Среди его соплеменников попадались и более «ярко окрашенные» персонажи. Он же ничем не выделялся из массы. Я даже не говорю о его внешнем облике – типичном облике типичного семита: темнолицего, горбоносого, с чёрными, как смоль, курчавыми волосами, низкорослого, нескладного, с большой головой и коротким туловищем, хилого телом.

Забегая вперёд, скажу, что потом один из ревностных апологетов этого парня, некто Тертуллиан напишет: «Облик его был лишён какой-либо красоты и обаяния… Нет в нём ни вида, ни величия…» И ему будут вторить, как соратники – Ориген, так и противники – Цельс.

Первый из них представит уродство Иисуса как доказательство его божественной сущности, как, своего рода, неоспоримое свидетельство превосходство духа над телом.

Цельс, более «приземлённый» в суждениях и оценках, даст портрет кандидата в Боги значительно резче и без идеологических вывертов: «…люди рассказывают, что Иисус был мизерного роста и с таким некрасивым лицом, что оно вызывало отвращение».

Как может увидеть даже слепой читатель, моё мнение о внешности протеже Alter-ego разделяли и представители человеческого рода, в плане оценки Иисуса и «его» учения принадлежащие к противостоящим лагерям.