Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

Брежнев покачал головой.

– Да-а, летит время – не удержишь…

Опять нахлынули воспоминания: возраст, что ли? Грушевой оказался человеком не только слова, но и дела. Вскоре после рождества тридцать девятого он занял кабинет второго секретаря обкома, а уже седьмого февраля Брежнев стал секретарём обкома по пропаганде. Грушевой сразу же показал всем – и много больше, чем «кузькину мать». Он показал, кто является его фаворитом. Весь год они с Брежневым подпирали друг друга – и четвёртого апреля сорокового года Леонид Ильич был утверждён членом бюро обкома. А это – уже совсем другой уровень: «в наш тесный круг не каждый попадал».

Но Грушевой не остановился на достигнутом – и двадцать шестого сентября Брежнев был «возведён в достоинство» третьего секретаря обкома. На его плечи легла вся оборонная промышленность области. Всё шло к тому, что они с Константином Степановичем уже к лету сорок первого составят руководящий дуэт. Но вмешалась война. И, вместо того, чтобы включиться в аппаратные игры, им с Грушевым пришлось включиться в мобилизационную работу: в Днепропетровске создавались части резервной армии. Но и от исполнения обязанностей по руководству оборонной промышленностью области Брежнева никто не освобождал. Не всё прошло гладко, поэтому и по ним прошлись немножко «против шерсти». Но всё – на пользу: чтобы «нюх» не теряли. А когда прошла запарка первых дней, Брежнев запросился в армию. Дезертирством с трудового фронта это не сочли – и просьбу удовлетворили.

И тогда, и потом Леонид Ильич мог сказать о себе, что он не входил в число «ура-патриотов», всерьёз рассчитывавших «закидать шапками» немцев – в духе известной песенки «Если завтра война» или повести Шпанова «Первый удар. Повесть о будущей войне». Для столь легковесного подхода он был слишком информированным человеком. Он не только понимал, но и знал, что дела оборачиваются не совсем так, как предполагалось. Точнее: совсем не так. И всё равно подался на фронт. Почему? В ответе на такой вопрос трудно быть до конца честным. Прежде всего – перед собой. Хотел выказать патриотический настрой? Возможно. Хотел доказать личную храбрость? Не исключено. Хотел получить награду и выдвинуться на этой компании – ну, так, как это случилось с героями Испании, Халхин-Гола или «белофинской»? И так могло быть: что тут предосудительного?

Как бы то ни было, но в ведомости на выдачу оружия работникам Днепропетровского обкома партии четырнадцатого июля сорок первого года напротив его фамилии появилась запись: «отбыл на фронт».

До середины сентября Леонид Ильич входил в группу особого назначения при Военном Совете Южного фронта. Затем он получил назначение на должность заместителя начальника Политуправления Южного, а с июля сорок второго – Северо-Кавказского фронта. С первого июля сорок третьего года и до конца войны он – начальник политотдела восемнадцатой армии.

Леонид Ильич мог с полным на то основанием сказать о себе, что на фронте он не был «кабинетным» политработником: этого бы его энергичная натура и не вынесла. Он непрерывно мотался по частям – в том числе, и на передовую. Разумеется, это не могло долго оставаться незамеченным «наверху». Поэтому за участие в Чистяковской наступательной операции в конце декабря сорок первого Брежнев был удостоен своего первого ордена – Красного Знамени. Тогда награждали скупо – если только не «по линии НКВД» – и этот факт уже говорил о многом: Брежнева заметили и в армии.

В октябре сорок второго, в один из тяжелейших периодов Отечественной войны, Леонид Ильич участвовал в боях Черноморской группы под Туапсе. За освобождение Новороссийска в сентябре сорок третьего был удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

Довелось ему принимать и непосредственное участие в боях – не с листовкой в руках и не с трибуны. В ночь на двенадцатое декабря сорок третьего года, во время прорыва немцев к Киевскому шоссе в полосе обороны одиннадцатого стрелкового корпуса Леонид Ильич бросил на незащищённый участок офицеров политотдела – других не было – а сам залёг за пулемёт. Атака противника была отбита, а Брежнев открыл личный счёт достоверно уничтоженных им фашистов.

За Карпатскую операцию сентября-ноября сорок четвёртого года Указом Президиума Верховного Совета СССР от второго ноября того же сорок четвёртого Брежневу Леониду Ильичу было присвоено звание «генерал-майор». Было ему тогда тридцать семь: для генерала – «юный» возраст. Сравнение с Бонапартом не обязательно.

В декабре сорок четвёртого он последний раз за войну лично поднял в атаку солдат в Словакии, у гряды Сланских гор, юго-восточнее города Кошице. Тогда это уже было основанием не для награждения, а для выговора. И он едва не получил его от командующего армией Гастиловича.

– Сорок первый вспомнили, Леонид Ильич? – набросился на него с «благодарностями» командарм. – Так на календаре – канун сорок пятого! Негоже генералам ходить в атаку!

Хотя чувствовалось, что Гастилович был доволен решительностью начальника политотдела: этот рывок помог овладеть городом.

Военная судьба обошла Брежнева серьёзными ранениями. Было всего два случая, опасных для жизни. Первый – когда в апреле сорок третьего сейнер «Рица», следовавший из Геленджика в Мысхако, подорвался на мине. Леонида Ильича взрывом выбросило в море. Контузия была лёгкой, но вполне достаточной для того, чтобы успеть пойти ко дну. Спасибо морякам: успели прежде – и сохранили Ильича для истории. И второй случай – тоже связанный с «Малой землёй», когда осколком снаряда полковнику Брежневу выбило челюсть.

Удивительно, но Леонид Ильич дважды отказывался от заманчивых предложений. Первый раз, в сорок третьем, когда ему предложили вернуться в обком – на более высокую должность – для руководства восстановлением разрушенного хозяйства. И второй раз – годом позже, когда Леонид Ильич отказался от назначения на должность начальника Политуправления фронта. С первым отказом всё было ясно: хотел «дойти до Берлина». Сработала психология фронтовика: «уважать себя перестану, если уйду сейчас».

В сознании бывалых солдат такой поступок был сродни дезертирству с передовой. И вряд ли основными компонентами его были избыток героизма и чувства долга. Скорее всего, главенствовал момент психологии, неподдающейся логическому обоснованию: «дойду до конца – и всё тут! Хочу – как все!»

А, вот, мотив второго отказа до конца он не мог объяснить себе и потом. Казалось бы – путь наверх. Оттуда и до члена Военного Совета, и до генерал-лейтенанта – один шаг. Ан, нет: отказался. Почему? Не захотел отрываться от налаженных связей? Возможно: достаточно вспомнить, как солдаты после госпиталя стремились «вернуться домой», в родную часть.

Имелся и ещё один момент: Леонид Ильич был осторожным и рассудительным человеком. Он правильно рассудил, что на том месте, куда его рекомендовали, окажется без поддержки, один на один с людьми, настроенными в отношении него далеко не благодушно. Никто ещё – как минимум, в душе своей – не восторгался карьерным ростом сослуживца. Поэтому здравый смысл взял верх над мелким тщеславием.

И так было не только на войне, но и после. Леонид Ильич не стремился форсировать события. «Пусть всё идёт своим чередом – а я буду делать то, что мне и следует делать!» И так всё и шло: своим чередом. Леонид Ильич не высовывался – но и особенно не прятался. «По делам вашим судимы будете» – и его заметил Сталин. С подачи Хрущёва. Так Леониду Ильичу довелось «постоять у руля» в Запорожье, в Днепропетровске и Молдавии. В октябре пятьдесят второго он был избран секретарём ЦК КПСС и кандидатом в члены Президиума. Это был уже уровень! И было ему тогда всего сорок пять! Теперь уже можно было заглядывать и в те дали, которые прежде и в телескоп нельзя было увидеть.

Но «недолго музыка играла…»: умер кандидат в благодетели, так и не состоявшись в качестве такового «по полной программе». Берия и Маленков, в отличие от Хрущёва, не испытывавшие симпатии к Брежневу – не лично, а в числе «неофитов» – вывели его вместе с остальным «сталинским пополнением» из состава Президиума. Предлог сокращения: «обеспечение эффективности руководства». Несколько дней, пока определялась его судьба, Леонид Ильич находился в подвешенном состоянии – пусть даже и упав духом. Но сразу же после похорон Сталина в газетах появилось сообщение о том, что генерал-лейтенант Л. И. Брежнев назначен начальником Политуправления ВМФ – заместителем начальника Главпура. Хорошо ещё, что – так. Да и в звании повысили…

…Воспоминания были не из приятных – и Леонид Ильич нахмурился. Нелегко ему пришлось тогда. Тот год, как на фронте, следовало зачесть за три. Ведь сколько довелось претерпеть! И в основном, от Жукова, не терпевшего политработников и мечтавшего «очистить армию» от них. Правда, и Леонид Ильич отнюдь не был «мальчиком для битья». Ветераны Главпура, многое повидавшие на своём веку, диву давались: генерал-лейтенант Брежнев нисколько не трусил хамоватого маршала, и при случае за словом в карман не лез.

А Леонид Ильич рассудил так: «Главпур – отдел ЦК, а не управление Министерства обороны. И пока дело будет обстоять именно так, а не наоборот – чего страстно добивается Жуков – кривоногий заместитель министра обороны ничего мне не сделает. Разве что „попьёт крови“. Но пока за мной Хрущёв – пусть пьёт! Небольшое кровопускание даже врачи рекомендуют!»

Несмотря на мягкость и обходительность, Леонид Ильич не только отбивался, но и переходил в атаку. Знаменитая «директива Брежнева» о демократизации армии наделала в своё время много шума. Это же надо: Брежнев разрешил коммунистам из числа подчинённых критиковать на партсобраниях начальников! Это же – подкоп под единоначалие! Но, с другой стороны: все коммунисты – равны. Хотя бы перед Уставом: все – члены одной партии…

Поэтому многие военачальники вздохнули с облегчением, когда февральский Пленум пятьдесят четвёртого принял решение начать широкое освоение целинных и залежных земель в Поволжье, Сибири и Казахстане. Вздохнули по личным соображениям: служба генерал-лейтенанта Брежнева в Главпуре подошла к концу. Вместе с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко – «главным партизаном» Великой Отечественной – он убыл в Казахстан, где Пономаренко избрали первым, а Брежнева – вторым секретарями ЦК.

На целине Брежнев не оплошал. Это признавали все. Но главное, что это признал тот, чьё мнение было определяющим: Хрущёв. Хотя Леониду Ильичу пришлось туго: целинники прибыли де-факто в пустыню. Это уже годы спустя поборники «дружбы между народов» сочинили байки о «гостеприимном народе, который приютил целинников». Всё обстояло с точностью «до наоборот»: именно первопроходцы занялись устройством жизни наполовину первобытных аборигенов. Они учили их строить дома из кирпича, учили печь хлеб – даже приучали к туалету. Словом, учили их тому, что знали сами. Наверное, именно поэтому вчерашние туземцы с такой «теплотой» будут впоследствии провожать учителей в формате: «Чемодан! Вокзал! Россия!».

В пятьдесят четвёртом многим – но не всем – целина казалась панацеей. С высоты лет она представляется большим несчастьем для Союза – и, прежде всего, для России. Выиграл только Казахстан: его цивилизовали и сделали независимой житницей. За счёт, прежде всего, России. Ежегодные убытки от целины составляли до двадцати миллионов тонн зерна. Несогласные – и не только постфактум – подсчитали: целина давала прирост в двадцать миллионов, сорок миллионов был бы прирост, не будь целины. Простейшее арифметическое действие выполнит и дошкольник. Лукавство апологетов: «дармовой хлеб целины» разоблачается просто: «дармовой» – если добровольцы приедут сами, голыми, босыми и голодными вручную вырастят и соберут урожай – а сами будут жить в чистом поле. Ладно – химия. А техника? А оборудование? А семена? А горюче-смазочные материалы? А строительные материалы? А жильё? А производственные помещения? А дороги? А элеваторы? А инфраструктура? А поломанные жизни? Целина «влетела в такую копеечку», что никакая демагогия об экономии химических удобрений не в состоянии её реабилитировать.

Но тогда партия – в лице Никиты Сергеича – сказала: «Надо!» – и народ – в лице Леонида Ильича – ответил: «Есть!» Два года из трёх за период секретарства Брежнева выдались урожайными. Но застревать в глуши Леонид Ильич не собирался. Он был предназначен для других, куда больших дел. Не зря же Антон Дельвиг писал: «В судьбу я верил с детских лет…». Правда, Леонид Ильич в судьбу, равно как и в звезду, не верил. Он верил в сугубо материальные вещи: в себя, в номенклатуру и в людей. В своих людей. Или в тех людей, для которых он сам был своим.

Урожаи пришлись, как нельзя, кстати. Помогли и друзья: что Леонид Ильич без них! «Кадры решают всё! Кто овладел кадрами – тот овладел партией!». Поэтому Леонид Ильич, не жалея сил и средств, везде, куда бы ни бросала его судьба, обзаводился «своими» людьми. Один из таких людей и помог ему вернуться в Москву: Владимир Владимирович Мацкевич. С ним Леонид Ильич близко сошёлся ещё в ту пору, когда возглавлял Запорожский обком. Тогда, в сорок шестом, Мацкевич был министром животноводства Украинской ССР. В годы целинной эпопеи Владимир Владимирович поднялся до министра сельского хозяйства Союза. Не жалея радужных красок, Мацкевич преподнёс Леонида Ильича как проводника и воплотителя хрущёвских идей – и в пятьдесят шестом Брежнев вернулся в Москву.

На пленуме ЦК после двадцатого съезда его вновь избрали кандидатом в члены Президиума и секретарём ЦК. Уже – «настоящим» кандидатом и «настоящим» секретарём. Ну, а дальше Леонид Ильич «правильно сориентировался в обстановке». В пятьдесят седьмом он поддержал Хрущёва против «сталинистов» Молотова, Маленкова, Кагановича «и примкнувшего к ним» Шепилова – и стал членом Президиума. Успешная работа «в космосе» и «оборонке» позволили ему в шестидесятом стать номинальным главой государства – Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Ворошилову очень вовремя припомнили все его «сталинистские» грешки и связи с «антипартийной группой». А в июне шестьдесят третьего к обязанностям Председателя Президиума он «присовокупил» ещё и обязанности секретаря ЦК. Неофициально – «Второго» секретаря ЦК. Второго после Хрущёва. Вместо ненавистного Фрола Козлова, который слёг в больницу, и по заверениям надёжных врачей, если и вышел бы оттуда, то уже лишь «начинкой» для инвалидного кресла…

Леонид Ильич тряхнул головой и потянулся в кресле: пауза для воспоминаний была закончена. Реминисценции полезны – для поддержания себя в тонусе и понимания того, «откуда есть пошла Земля русская». Прошлое учило настоящее будущему. Но зацикливаться на нём не стоило: назревали события…

Глава третья

Июньский, шестьдесят третьего года, Пленум ЦК избрал Брежнева де-факто «Вторым» секретарём. Но одновременно секретарём ЦК был избран и Подгорный. Здесь явно чувствовалась рука Хрущёва. Как и Ленин, который в двадцать втором «не пожалел на себя пепла» в связи с тем, что так легкомысленно позволил Сталину прибрать к рукам аппарат, Хрущёв вдруг понял, что всегда послушный Брежнев явно перестаёт быть таковым. «Лёня» начал демонстрировать своеволие и высказывать мнение, не всегда и не во всём совпадающее с мнением Никиты Сергеевича. И пусть это, чаще всего, было несовпадением в мелочах – но несовпадением!

Кроме того, Брежнев как-то совершенно неожиданно для Хрущёва приобрёл авторитет в Секретариате и ЦК. Это было заметно даже по тому, как многие руководители областных и краевых организаций приветствовали его избрание «Вторым» секретарём ЦК. А уж стычка на Президиуме по поводу «репрессированных народов» «не лезла ни в какие ворота»!

Никита Сергеевич, в последние годы особенно активно полагавший, что только он имеет право на мнение, был неприятно поражён афронтом со стороны Брежнева. А началось всё с того, что при обсуждении вопроса о создании автономных районов советских немцев в Поволжье как-то неожиданно «всплыл» вопрос о народах, подвергшихся репрессиям за участие большого числа их представителей в фашистских карательных формированиях: крымских татарах, карачаевцах, черкесах и так далее. Когда Брежнев начал приводить цифры, характеризующие «участие» «безвинно» наказанных, Хрущёв раздражённо оборвал его:

– Что Вы мне тычете эти цифры! У русских изменников было куда больше!

И тут случилось неожиданное. Леонид Ильич повысил голос на Никиту Сергеевича! Да, как повысил: перемежая цензурную брань с нецензурной!

– Как у Вас язык повернулся такое сказать?! Вы же, трам-та-ра-рам – фронтовик! Защищаете тех, кто мучил наших людей почище гестаповцев?! Чем Вы лучше их?

Слово за слово – сцепились, уже не разбирая выражений. Брежнев очень гордился тем, что ему всю войну довелось прошагать не дорогами, а как он говорил, «бездорожьем» войны. И поэтому ему неприятно было любое слово в защиту тех, с кем ему доводилось встречаться «на тропе войны».

А встречаться доводилось – в том числе, в бою – и с бандеровцами, и с крымскими татарами. В Чехословакии в мае сорок пятого года довелось ему воочию увидеть и власовцев. С тех пор он всегда так болезненно реагировал на любые попытки «отмывать добела» тех, кто не соответствовал даже формату «чёрного кобеля».

Совершенно неожиданно для Хрущёва, Брежнева поддержали и другие члены Президиума: Воронов, Полянский, Мазуров.

– Что-то Вас не туда занесло, Никита Сергеевич! – в сердцах бросил Геннадий Иванович Воронов, первый зам Хрущёва в Бюро ЦК по РСФСР.

– Как же Вы могли такое сказать?! – поддержал его Кирилл Трофимович Мазуров, в годы войны – один из руководителей партизанского движения Белоруссии, почти год находившийся на оккупированной территории на нелегальной работе.

Даже Михаил Андреевич Суслов – сухой, выдержанный, предельно осторожный человек, умевший приспособиться и к Сталину, и к Хрущёву – укоризненно глядя на Никиту Сергеевичу, покачал головой. В годы войны Суслов был членом Военного Совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальником Ставропольского краевого штаба партизанских отрядов. Он-то, уж, был знаком с вопросом «национальных формирований» не понаслышке…

Впервые за последние годы Никита Сергеевич встретился с такой дружной оппозицией – и как раз там, где меньше всего ожидал её. Он сконфузился, промямлил что-то нечленораздельное – и быстро перешёл к хозяйственным вопросам повестки. Отступить-то он отступил – но ничего не забыл. И не потому, что был мстительным и злопамятным – хотя он был мстительным и злопамятным. Главное заключалось в другом: слишком хорошо Никита Сергеевич знал реалии политической жизни. Теперь он окончательно убедился в том, что «волчонок вырос в волка». Брежнев явно обозначился соперником в борьбе за власть. Пусть даже – потенциальным, но уже ясно заявившим претензии на самостоятельность!

И Никита Сергеевич предпринял упреждающие шаги. На июньском Пленуме шестьдесят третьего года он «протолкнул» кандидатуру первого секретаря ЦК Компартии Украины Подгорного в секретари ЦК КПСС. Таким образом, амбициям Брежнева создавался противовес в лице не менее амбициозного и по всем параметрам куда более грубого Подгорного.

Николай Викторович действительно многим отличался от Леонида Ильича. И не только характер у них был разный, но и жизненный путь. Подгорный не мог похвалиться военными заслугами: «гужевался в тылу». Окончив в тридцать первом Киевский технологический институт пищевой промышленности, он впоследствии так и работал «по специальности», в «сладкой промышленности»: восемь лет на предприятиях сахарпрома. В тридцать девятом «дослужился» до поста заместителя наркома пищевой промышленности Украины. А за год до войны неожиданно поднялся до замнаркома пищевой промышленности Союза.

Когда началась война, Подгорный был уполномочен Совнаркомом заниматься вопросами продовольственного снабжения армии. Но, видимо, он занимался этим «столь успешно», что уже в сорок втором его понижают в должности до директора Московского технологического института пищевой промышленности. Из замнаркома СССР – в директоры рядового института! И то – потому, что из номенклатуры уходят только «ногами вперёд».

О военной поре Николая Викторовича и сам он, и его биографии говорили потом невнятной скороговоркой, предпочитая быстренько переключаться на сорок четвёртый, когда он вновь был назначен заместителем наркома пищевой промышленности Украины. То есть, вернулся на ту должность, какую занимал пятью годами раньше.

И только в пятидесятом году, когда Подгорному шёл сорок восьмой годок, ему доверили партийную работу: он возглавил Харьковский обком партии. В пятьдесят третьем он ушел секретарём в ЦК КПУ, откуда его десятью годами позже и вытащил в Москву Хрущёв. Никита Сергеевич полагал – и небезосновательно – что Подгорный с его неприкрытыми амбициями и хамством «ляжет бревном» на пути лидерских устремлений Брежнева. Надо отдать должное Хрущёву: он знал кадры. И, чаще всего, безошибочно распознавал людей – особенно их слабости.