Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

– Ты сегодня – как встрёпанный воробей. Что случилось, Николай?

Сократив обращение до имени, Брежнев первым сделал шаг навстречу. Это уже было что-то – и Подгорный не только не стал возражать, но и «шагнул» сам.

– Ох, Леонид, и не спрашивай…

И хоть персональные обращения ещё не дошли до уменьшительно-ласкательной формы, «процесс сближения пошёл». И – «семимильными шагами» – пусть и незримо для непосвящённых.

– Никита?

Леонид Ильич был мастером по выходу на суть одним словом: опыт. Мгновенно порозовев лысиной, Подгорный мрачно сверкнул, казалось бы, давно не сверкающим глазом.

– Совсем зарвался Хрущ… С говном бы меня сожрал…

Брежнев усмехнулся. Тонко. Одними глазами, даже не тронув губ.

– Кукуруза?

Лаконизм не изменял Леониду Ильичу, а он – лаконизму.

– И пшеница – тоже…

Николай Викторович также не спешил прибегать к развёрнутым ответам. Чувствовалось, что даже сейчас, по прошествии дней, он остро переживал собственное унижение. Хотя, казалось бы, давно пора и привыкнуть: чай, не впервые. Да и чиновник – такое дело: и барин, и холоп – «в одном наборе». Ни другого образа, ни другого содержания нет – и вряд ли будет.

– Ну, ничего… Коля…

Леонид Ильич последним шагом «перемахнул» расстояние, отделявшее их друг друга.

– … перемелется. С Никиты, что возьмёшь? Хрущ – он и есть Хрущ!

Явно не играя, Николай Викторович горестно махнул венчиком седых волос вокруг лысины.

– Да, знаешь, Лёня…

Наконец, стороны подобрались «к Рубикону»: все формальности на пути «неформального объяснения» были уже устранены.

– … сколько же можно терпеть: надоело. А этому – конца и края не видно. И главное, чем дальше в лес, тем больше дров! И, ладно, если бы он ломал их только из дел – так ведь и до нас уже добрался! И вообще…

Подгорный махнул рукой. Даже в огорчении он мог быть вполне доволен собой: сказал всё, не сказав ничего. И имени «тирана» не упомянул ни разу: обошёлся аллегориями и поговорками.

Леонид Ильич оценил это – пусть и одним лишь уважительным взглядом. Но, тем не менее, постарался тут же «уточнить» позицию собеседника. Потому что закреплять надо даже скромные результаты.

– Ты хочешь сказать, что Хрущ зарвался? Я правильно тебя понял?

Николай Викторович понял, что «переправа через Рубикон» началась. «Оставаться на этом берегу» он уже не мог. Да и не хотел.

– Ты правильно меня понял: зарвался. И его надо призвать к ответу.

Не ограничившись признанием «в костёр», он вдруг прямо взглянул на собеседника. Даже отблески пламени, скакавшие по лицу Брежнева, не смогли задрапировать сосредоточенного взгляда Леонида Ильича: и, отдыхая у костра, он работал. И не только с Подгорным, но и по нему. К чести обоих, ни тот, ни другой не отвели взгляда: sapienti sat. Умному – достаточно.

– Я рад, что мы с тобой поговорили откровенно.

Брежнев с чувством подержался за руку Подгорного: следовало поощрить открытость вчерашнего недруга и соперника.

– И полностью согласен с тобой: Хруща надо призвать к ответу. Пора. Давно уже пора.

– Форма?

Разговор пошёл по нарастающей. И это был уже конкретный разговор. Прав Екклесиаст: «время молчать – и время говорить».

Брежнев двинул плечом. Не в порядке демонстрации уклончивости: иллюстрируя раздумье.

– Пленум. К более точному ответу я пока не готов. Но в одном убеждён твёрдо: вопрос надо будет решать на Пленуме. Только Пленум сможет призвать Хруща к ответу. Только он сможет с него «снять стружку». Но Пленум надо готовить, Коля.

Леонид Ильич «нырнул» в глаза Подгорному. Более того: «залез в них с ногами». Но – странное дело: тот и не сопротивлялся. Напротив: «ещё шире распахнул двери». Не ограничившись взглядом, он утвердительно качнул головой и тем, что на ней осталось.

Оба понимали то, что «осталось за скобками». Поэтому лишняя откровенность не требовалась. Её квалифицированно замещал опыт недавнего прошлого. Шесть лет тому назад большинство Президиума – а в это большинство входили авторитетнейшие люди: Молотов, Маленков, Каганович, Булганин, Ворошилов, Шепилов, Сабуров, Первухин – решило «попросить товарища». Оснований для этого уже тогда было более чем достаточно. Только «непроходимый» тупица мог думать о том, что основным мотивом их намерений было желание «повернуть ход истории вспять».

Все эти люди прекрасно разбирались в диалектике и формальной логике. Уже с точки зрения этих наук подобные суждения выглядят чистейшей нелепицей, ибо история – это однонаправленное движение вперёд. Да и «за пределами диалектики» они руководствовались иными мотивами. Прежде других они разглядели то, что уже подходило под «волюнтаризм и субъективизм». Прежде других они поняли, что методы руководства Хрущёва уже принесли вреда много больше, чем даже методы руководства Сталина. И чтобы вред этот не стал непоправимым, Хруща надо было «снимать».

Но «товарищи антипартийцы» просчитались в оценке ситуации. Их сил для свержения будущего «кукурузовода» было недостаточно. Даже в Президиуме – иначе Хрущ уехал бы с заседания домой пенсионером. А, может, и не домой. Но не смогли. На Президиуме не смогли. Что, уж, тут говорить о ЦК, где большинство «горой стояло» за Хрущёва. Даже не за Хрущёва: за спокойный быт. В большинстве своём революционеры и борцы либо сошли «на нет», либо «вышли в тираж». К власти пришёл обыватель, который хотел работать от девяти до шести, и желательно – с двумя выходными. Единственный человек, кто мог обеспечить ему эту жизнь, был Хрущёв. Недаром же Никита Сергеевич стал автором «крылатых слов»: «Работать надо до шести вечера. А тот, кто засиживается на работе после шести или в выходной – бездельник, который не справляется с работой в рабочее время».

Молотов «сотоварищи» этого не учли или не поняли – и проиграли. И проиграли на Пленуме, который и не думали готовить, понадеявшись на Президиум. Итог: клеймо «антипартийной группы» со всеми «законными приложениями».

Леонид Ильич навсегда запомнил этот урок: побеждать врага – бывшего «лучшего друга» – надо прилюдно, с соблюдением принципов внутрипартийного «демократического централизма». Хотя бы – формально. Но процесс не может и не должен быть пущен на самотёк. Его надо готовить. И не только процесс, но и пленум, и людей. Главное: людей. Потому, что люди – наш главный капитал.

При этих словах, давно уже превращённых в идеологический штамп, Брежнев сейчас не усмехался даже про себя. Как бы ни износились эти слова – а они точно отражали суть проблемы: в конечном итоге всё решает поддержка людей. Своих людей.

– Так что, надо готовить, Коля, – «приговорил» он ладонью по плечу собеседника. – И Пленум, и людей. Возможно, удастся поправить Никиту. Тогда обойдёмся одним внушением. А возможно…

Плечо кандидата в соратники дёрнулось под рукой. Но это не помешало мягкому Леониду Ильичу жёстко закончить:

– … придётся делать выводы… Организационного характера…

Некоторое время Подгорный молчал, переваривая услышанное. Тема не стала для него сюрпризом. Сюрпризом стала прямота и категоричность Брежнева. В их кругу даже та политкорректность, которой задрапировался Леонид Ильич, иначе и не расценивалась. Но, с другой стороны: «всплакнуть в жилетку» можно было и в более комфортабельных условиях.

– На кого мы можем рассчитывать?

Николай Викторович решительно «перемахнул Рубикон»: и так уже «застоялся на берегу». Конкретика перешла в стадию организационных вопросов – а это уже не охотничьи байки у костра.

Брежнев добродушно улыбнулся.

– Ну, на коллег-охотников, разумеется. Нас должны поддержать…

– «Должны»?

В голосе Подгорного беспокойство основательно «прошлось» по надежде. Да и то: неопределённость – в таком деле?!

– Ты, что: ещё ни с кем не разговаривал «по существу»?