Несостоявшийся Горби. Книга вторая

– А я заодно предлагаю не открывать второго тура голосования, – усмехнулся Тихонов.

Лицо Черненко порозовело – и снова явно не от эмфиземы.

– Товарищи, вы меня не так поняли… Я всего лишь – на тему оповещения аппарата…

– Оповестим в своё время, Константин Устинович! – «воспользовавшись многоточием», решительно «не так понял» Тихонов. – А за «непонятливость» – извини! Конечно, ты не хуже нас знаешь, что «Pacta sunt servanda», как говорили древние римляне: «договор должен исполняться». А мы уже решили, пусть и неофициально, рекомендовать Пленуму для избрания Генеральным секретарём ЦК кандидатуру товарища Черненко, Константина Устиновича. Так, что с этим вопросом давно всё ясно. Не так ли, товарищи?

Взгляд Тихонова пробежался по лицам Устинова и Громыко – и остановился на лице маршала.

– Так, – отчитался за двоих министр обороны. Отчитался неуполномочено: за это говорило лицо Громыко, деформированное и окислившееся в тщетной потуге на радостную улыбку. Реакция Андрея Андреевича ни для кого из присутствующих не явилась откровением: все знали, что министр иностранных дел сам «питал» и «лелеял». Никого не удивляло и многозначительное «косоглазие» Устинова: все знали, что маршал наиболее активно не приветствовал этого «самовыдвижения». И, ладно, если бы он выступал от своего имени! Тогда Андрей Андреевич мог бы ещё продолжить «лелеять». Так, ведь нет: Устинов выражал мнение! И какое: господствующее!

По этой причине, а также наверняка памятуя историю с одним библейским товарищем, о котором другой библейский товарищ сказал, что «от красоты твоей возгордилось сердце твоё, от тщеславия своего погубил ты мудрость свою», Андрей Андреевич предпочёл всё глотать молча: и пилюлю, и слюни, и сопли. Разумеется, исключалось даже заикание… на тему альтернативных кандидатур.

Победительно искосив глазом соседа, Устинов встал из-за стола.

– Товарищи, разрешите мне от вашего имени вторично поздравить Константина Устиновича теперь уже с «официальной регистрацией кандидатом в Генеральные секретари».

На этот раз даже Громыко не составил исключения по части улыбки: Дмитрий Фёдорович лишний раз доказывал наличие у него чувства юмора, пусть и специфического характера, но совсем даже не армейского.

Константин Устинович счёл нужным тоже встать и даже зардеться. Правда, на этот раз он зарделся не от смущения, а от очередного «явления» эмфиземы. В пользу этого предположения говорило и то, что «предбудущему» Генсеку пришлось взять тайм-аут, чтобы переждать чудовищную одышку, больше напоминающую хроническую лёгочную недостаточность. Да напоминание и было не о сходстве, а о наличии у Черненко этого самого недуга.

– Спасибо, товарищи. Я, правда – по вопросу оповещения… Но, всё равно – спасибо… Примите и проч… То есть, оправдаю и докажу…

Оказавшись «избранным» вторично за непродолжительный срок, Черненко «перестал волноваться» – и захрипел уже рабочим голосом.

– Ну, а теперь я хотел бы перейти к вопросу отправления печальных обязанностей, связанных с достойными проводами нашего дорогого Юрия Владимировича Андропова.

«Дорогим» Юрий Владимирович для Константина Устиновича никогда не был, но в контексте с прилагательным «нашего» это «лёгкое несоответствие истине», как говорят в народе, «пошло с пивом». Да и таков, уж, русский народ – даже в Политбюро, что на похоронах о покойнике у нас – никаких «aut nihil»: только «bene». Это потом, выдержав норматив приличия, уже можно прибегать даже ко второй части выражения «либо ничего, либо ничего хорошего!». Так у нас, чаще всего, и делается – согласно традициям русского народа, частью которых и частью которого является и партия с её партийной этикой.

– Я понимаю, что нехорошо «хоронить» ещё живого человека, но мы должны подготовиться, чтобы известие не застало нас врасплох. Суеты не терпит не только «служенье муз», но и служение делу партии.

Оговорка была сочтена приемлемой – и все согласно закивали головами. Как следствие, подготовка к достойным проводам ещё живого человека никого из присутствующих не покоробила.

– Комиссию по организации похорон – согласно неписанным партийным традициям – возглавляет у нас «второй секретарь» как будущий Генеральный. Возражений нет?

– Нет! – за всех покосился на часы Гришин: дело сделано – «пора и по домам».

– Принимаю на себя эту печальную обязанность, – «возложил первый крест» Черненко. – Все остальные вопросы, в том числе, и состав комиссии, решим в рабочем порядке. Всем спасибо. Ну, а я, с Вашего позволения – к Юрию Владимировичу.

Позволения Константину Устиновичу, разумеется, не требовалось, но он должен был отметить «вступление в должность» соблюдением ритуала: отправиться «за благословением» к отходящему вождю. На «благословение» рассчитывать не приходилось – из-за постоянных «сумерек» в сознании Юрия Владимировича – но положение обязывало.

Черненко появился в больнице около пяти часов вечера. Чазов не стал препятствовать внеурочному посещению не только потому, что «нарушитель режима» являлся «вторым секретарём» ЦК, но и потому, что здоровью пациента это посещение уже не могло принести вреда. В том числе – и «политическому здоровью». В решении академика присутствовал и элемент предвидения: несмотря на все разговоры о «скором восшествии» Горбачёва, опытный царедворец, Евгений Иванович не исключал ни одной альтернативы. Поэтому, на всякий случай, он благоволил всем соискателям сразу. Черненко, разумеется, «был в списке».

Перед Константином Устиновичем предусмотрительно распахнули двери палаты Юрия Владимировича. Но «предбудущий» Генсек в палату входить не стал: проник в неё одной головой, даже не переступая порога. Андропов, по традиции последних дней, «отсутствовал»: «ещё и не на небе, но уже и не на земле». Одного взгляда Черненко – «родственной душе», по аналогии с героями рассказа О. Генри – хватило для того, чтобы похвалить себя за предусмотрительность: назначение председателя комиссии по организации похорон опережало «статус покойника» вряд ли больше, чем на несколько часов.

В следующий миг лицо Константина Устиновича искривилось от жалости – и не только к Юрию Владимировичу, но и к самому себе: он вдруг представил, что и сам – вот так же… По причине избытка чувств Константин Устинович даже прослезился. Это произвело благоприятное впечатление на окружающих: «хоть и соискатель – а всё же человек!». До причин слезотечения – как и до самого Черненко – докапываться, разумеется, никто не стал.

Утерев слёзы, Константин Устинович повернулся к Чазову, который лишь из политического такта не предложил секретарю ЦК носовой платок.

– Евгений Иванович, Политбюро нужен прямой и честный ответ на вопрос: когда?

Глаза Чазова широко распахнулись.

– «Политбюро нужен»?

Распахнувшись, глаза уже в следующий момент исполнились понимания. Вместе с ними понимания исполнился и сам Евгений Иванович. То есть, он понял, что Черненко неспроста прибыл именно сегодня и именно сейчас. И ещё он понял, что неспроста прибыл именно Черненко.

– Ну, что ж, Константин Устинович… Если так стоит вопрос – то вот мой ответ… от имени всего медперсонала: конца мы ждём уже две недели. Что его держит – непонятно… Никаких «скрытых ресурсов» там нет и в помине. Может – наши «мёртвому припарки»?!

– Не дают «вернуться» – но и «уйти» не дают?! – догадался Черненко.

– Скорее, «цепляют», чем «не дают», – болезненно поморщившись, уточнил Чазов. – Но и их надолго не хватит…

– «Надолго» – это насколько?

Чазов не посмел отвести взгляд от требовательных глаз Черненко.

– Моё мнение: день – два…

– Значит: сегодня – завтра?

– Да…

– Спасибо, Евгений Иванович, за честность и прямоту.

Черненко протянул руку – и в благодарность, и на прощание.

– Думаю, Политбюро должным образом оценит эти Ваши качества.

Обещание прозвучало несколько двусмысленно, но Евгению Ивановичу хотелось думать, что в словах Константина Устиновича не было «второго дна»…

Глава тридцать четвёртая

Теперь Полковник не испытывал недостатка ни в источниках информации, ни в ней самой. Его «по кремлёвским нормам для внутреннего пользования» – то есть, щедро, а не от щедрот – снабжали и ГРУ, и ПГУ, и ЦК партии, и «простые советские граждане» из числа «симпатизантов лично Полковника». Это позволяло расширить круг поисков «гвардейцев кардинала» – Михаила Сергеевича Горбачёва – на всех уровнях власти и её обслуги. «Сеть» отныне была настолько «частой», что «не уважить её личным присутствием» для сторонников Горбачёва «в центре и на местах» становилось делом почти фантастическим.

Основное внимание Полковник уделил ближайшему «резерву на выдвижение». Самыми «ближайшими» в нём значились Лигачёв Егор Кузьмич – бывший первый секретарь Томского обкома, Рыжков Николай Иванович, профессиональный машиностроитель и первый зам Председателя Госплана по последней должности, Яковлев Александр Николаевич, «с которым всё было ясно и без биографии», Ельцин Борис Николаевич, пока ещё первый секретарь Свердловского обкома, человек того же «розлива», что и Яковлев, Медведев Вадим Андреевич, профессиональный «учёный от КПСС», и Разумовский Георгий Петрович, профессиональный чиновник КПСС. Был ещё и Шеварднадзе – но он уже давно «был». Его кандидатура могла удивлять, разве что в соседстве с фамилией Горбачёва и его планами: Эдуард Амвросиевич во всесоюзном масштабе не был никем, кроме «лизоблюда союзного значения».

– Лигачёв…

Полковник даже поморщился от досады. Личность этого человека не должна была вызывать его профессионального интереса – и, тем не менее, вызывала. Путь Егора Кузьмича наверх был ничем не примечательным, а биография – совсем даже не героической: МАИ, несколько месяцев заводского стажа – и «профессия» «слуги народа»: комсомол, ВПШ, райком, обком, небольшой чин в ЦК – и восемнадцать лет Первым в Томске.

По восшествию Юрия Владимировича, Егора Кузьмича вторично – после 1961 года – позвали в Москву, и с апреля 1983 года он – заведующий Отделом организационно-партийной работы. А совсем недавно, в декабре, уже заканчивающийся – потому что кончающийся – Андропов «возвёл его в достоинство» секретаря ЦК. Член ЦК с 1976 (кандидат в члены – с 1966).

«Обычный путь честного служаки» – на законных основаниях мог констатировать Полковник, а следом за ним повторить и все остальные «историки КПСС». И так и было бы, если бы не одно «но»: Лигачёв был, хоть и поздним, но дитятей хрущёвского времени. Кроме официальной даты рождения: двадцатый год, Егор Кузьмич имел ещё и дату своего духовного рождения: пятьдесят шестой, или «третий год от Рождества Хрущёва». А, значит, он сильно не любил Сталина, и, если не замышлял собственного «переустройства социализма», то, как тот пионер, был «всегда готов!» к любому призыву реформаторов. И этого тяжкого греха не могла извинить даже личная порядочность Егора Кузьмича.

Почти «из того же теста» был и Медведев, Вадим Андреевич. Только, в отличие от Лигачёва, этот «избранник удачи» «всю дорогу» работал больше языком, чем руками. Да он и сам предпочитал общению с людьми общение с бумагами. «Творческий путь» его красноречиво подтверждал этот вывод: Ленинградский университет, преподаватель, завкафедрой политэкономии, секретарь горкома, замзав. Отделом пропаганды ЦК, ректор Академии Общественных наук (бывшая ВПШ). Именно на этой должности его параллельно друг другу и присмотрели Яковлев с Горбачёвым – и Михаил Сергеевич рекомендовал его Юрию Владимировичу на Отдел науки и учебных заведений ЦК. До членства в ЦК Медведев не дорос: на двух последних съездах избирался всего лишь членом ЦРК – Центральной Ревизионной Комиссии. По сведениям из надёжных источников, Вадим Андреевич намечался Горбачёвым на секретаря и Отдел ЦК «с заходом» в Политбюро.

Совсем иное дело был Рыжков, Николай Иванович. Ровесник Медведева – оба с двадцать девятого года – он прошёл путь честного инженера, от сменного мастера до генерального директора «Уралмаша». При Леониде Ильиче был первым замом министра тяжёлого и транспортного машиностроения СССР, а последние три года физического существования Генсека – Первым заместителем Председателя Госплана СССР. По заслугам этому человеку была прямая дорога в третьи по счету первые заместители – теперь уже Председателя Совета Министров СССР. Как профессионал машиностроения, он оказался бы там на месте – и даже смог бы принести пользу. Это был его «потолок»: на «премьера» он никак не тянул. Но Юрий Владимирович решил использовать не «уралмашевский», а госплановский опыт Рыжкова: определил Николая Ивановича в секретари ЦК с одновременным заведованием Экономическим Отделом ЦК, членом которого тот являлся с 1981 года.