Несостоявшийся Горби. Книга вторая

С Яковлевым «было всё ясно», с Ельциным – тоже, кандидатура Шеварднадзе настораживала и удивляла одновременно – а, вот, Разумовский оставался «тёмной лошадкой». Он был самым молодым из кандидатов «наверх»: тридцать шестого года рождения – и самым не обременённым достоинствами (если за таковые можно считать партийные чины). Стаж его рабоче-крестьянской биографии исчислялся месяцами. А дальше шло, как «по накатанной»: комсомол, партия, крайком на подступах к отделам, отдел крайкома. С 1971 года Разумовский – в Москве, «на нижних этажах»: замзав сектором, завсектором Отдела организационно-партийной работы ЦК, завотделом Управления делами Совмина.

Вот на этой, с позволения сказать, должности, Михаил Сергеевич со своих высот и сумел разглядеть Георгия Петровича. Как это удалось Горбачёву – кто знает: наверно, и для этого нужен талант. Возможно, Михаила Сергеевича обнадёжило и даже обрадовало сходство «творческого пути» Разумовского и других кандидатов. Не абсолютное, конечно – скорее, некий симбиоз из обязательных ингредиентов: рабоче-крестьянское происхождение, вуз, совсем немного «станка» и «поля» – а дальше профессия комсомольского и партийного работника. Какое-то значение могло иметь и «сельскохозяйственное происхождение» Разумовского, но вряд ли слишком большое. Так же, как и относительное землячество двух южан.

По мнению Полковника, главную роль в «откапывании кандидатов», скорее всего, играли виды Горбачёва на всех «извлечённых из небытия» товарищей. А виды основывались не только на собственных планах, но и на личных данных кандидатов. Всех их объединяло одно – то самое, которое вызывало у любого среднестатистического коммуниста законный классический вопрос: «Вам, что: наша власть не нравится?!». Всем этим товарищам наша власть не нравилась – и очень сильно. Единственное различие между ними состояло в том, что одним она не нравилась в расчёте на её улучшение (Лигачёв и Рыжков), а другим – в надежде «выплеснуть воду вместе с ребёнком».

И таковых среди избранников Горбачёва было абсолютное большинство: все остальные. «Первую скрипку» в этом «оркестре» Михаил Сергеевич по заслугам отдавал «заслуженному антисоветчику» Александру Николаевичу Яковлеву. Правда, он не возражал и против «дележа скрипки» между Яковлевым и Медведевым: «матёрому волку антикоммунизма» «матереющий волчок того же самого» уже составлял достойную конкуренцию.

Таланты Разумовского тоже не оставались незамеченными Горбачёвым: их он намечал пристроить к делу обновления КПСС… до последнего коммуниста. Вероятно, «что-то такое» сумел разглядеть Михаил Сергеевич в Георгии Петровиче, что вознамерился придать Разумовского в помощь себе самому, Яковлеву и Медведеву – да ещё на полусамостоятельном участке работы… с членами КПСС: Отдел партийного строительства и кадровой политики ЦК! Де-факто Яковлев, Медведев и Разумовский должны были составить вершину «опричной гвардии» Михаила Сергеевича со всеми её «реквизитами»: «волчьей пастью» и «метлой». Ну, чтобы «грызть» и «выметать».

Полковнику без труда удалось «предсказать» и дальнейшую судьбу Николая Ивановича Рыжкова. «Предсказать» существенно помогли «новейшие достижения науки и техники»… в кабинете Михаила Сергеевича и по месту жительства его же. Не остались в стороне от процесса и традиционные источники информации: ноги, руки, глаза, уши и языки. Поэтому сегодняшний Предсовмина Тихонов ещё продолжал строить «премьерско-наполеоновские» планы на девятый десяток лет – а Полковник уже знал, что местечко запланировано к освобождению с последующим занятием его товарищем Рыжковым.

Кандидатура Рыжкова удивляла только на первый взгляд. На второй уже становилось ясно, что мягкий, деликатный, порядочный и абсолютно неготовый к премьерству Николай Иванович нужен Михаилу Сергеевичу именно… благодаря своей неготовности к премьерству! Горбачёву был решительно не нужен человек знающий, опытный и «колючий, как дикобраз»! А это значило, что Горбачёв… или «заказчик-плательщик» – затевал процесс, прямо противоположный… строительству! Руководство Николая Ивановича гарантировало неуспех – и, если Горбачёв так «усиленно намечал» его именно на эту должность, значит, именно этого результата он и добивался!

Примерно такие же выводы следовали после ознакомления Полковника с взглядами Горбачёва на Шеварднадзе. От Эдуарда Амвросиевича Михаилу Сергеевичу не требовались таланты грузинского лидера по части «закручивания гаек», продавливанию русского языка и наведению порядка в экономике. За Шеварднадзе числились и другие достоинства, сомнительные лишь с точки зрения «ортодоксального коммуниста»: умение лавировать, «душить в объятиях», говорить одно, думать другое, а делать третье.

Но самое главное, что «накопал» Полковник в Шеварднадзе – Горбачёв сделал это чуть раньше: желание быть много большим, чем он есть сейчас! И не во всесоюзном масштабе: в мировом! И Шеварднадзе было, что предложить миру в обмен на причисление себя «к лику… клики»: военную и дипломатическую мощь СССР, союзников СССР, и, наконец – сам СССР!

Михаил Сергеевич и Эдуард Амвросиевич «совпали взглядами» во время нескольких зондажей, за которыми последовало взаимное признание в любви… к любви Запада. Как пела – со ссылкой на авторитетного товарища – одна советская (пока ещё) певица: «За это можно всё отдать!». Горбачёв с Шеварднадзе оказались готовы идти и дальше утверждения, заменив «можно» на «нужно»! После этой беседы – «распоследней доверительной», с которой Полковник «по техническим причинам» ознакомился с некоторым опозданием – Михаил Сергеевич мог считать ещё одну позицию закрытой: министерство иностранных дел. На первых порах он намеревался пустить Шеварднадзе тараном или «козлом в огород» – а когда тот прорубил бы окно… в Америку посредством дыры в советских границах – Михаил Сергеевич и сам облачился бы в наряд «миротворца… за счёт СССР».

Всеми этими людьми Горбачёв планировал «заселить» «господствующие высоты» – неприступные для противника, и «с хорошим сектором обстрела». Схватка предполагалась нешуточная – та самая, в которой пленных не берут. Поэтому в «пулемётчики» Михаил Сергеевич намечал людей, проверенных… не наших духом к СССР. Тех, которых и к пулемёту не нужно пристёгивать: «работать по большевикам» будут, если не до последнего большевика, то до последнего патрона – точно! Это был «политический спецназ» – правда, неизвестно, чей больше: Горбачёва – «или»…

«Нижние этажи» власти также подлежали засорению – «заселению», в редакции Горбачёва – нужными ему, но ненужными больше никому людьми. То есть, людьми, совершенно никчёмными, неспособными к созидательной работе даже языком. Именно по этой причине – отсутствие созидательного начала – они и потребовались Михаилу Сергеевичу… или его «работодателям».

Горбачёв не страдал политической брезгливостью: в дело у него шли даже «отбросы». Пусть не «отбросы общества» – так «отбросы политической жизни». Те, кто состоялся только по части зависти к более удачливым конкурентам. Самое любопытное заключалось в том, что все эти люди были «обилечены». То есть, все состояли членами – но коммунистом не состоялся ни один: не хотели – а, главное, не могли. И не в силу «полярной убеждённости»: таковой ни в одном не имелось и в зачатке. Причина была значительно проще: в каждом человеке для начала не хватало… человека. Потому что коммунист, прежде всего, был человеком. Для «билетоносца» же это состояние являлось атавизмом, и «где-то даже бревном на пути к индивидуальному прогрессу». Под таковым считался рост – но не над собой, а над всеми остальными. Повышать этот народ собирался не культурку, а персональное кресло.

В целом, народ служивый полностью соответствовал «полуподпольной частушке» на тему песни «Смело, товарищи, в ногу!»: «Вышли мы все из народа – как нам вернуться в него?!». Но, если перед «героями» частушки этот вопрос хотя бы стоял, то «герои ближних подступов к кремлёвским высотам» и не собирались возвращаться. Народ для них был чем-то в духе определения воеводы из «Сказки про Федота-стрельца» Леонида Филатова: «Там собрался у ворот этот… как его… народ!».

И, если кремлёвские «соратники» «соратничали в паучьей банке»» всего лишь безобидными тарантулами, то эта публика работала друг по другу полноценными скорпионами и каракуртами. Вот, такой сильной была их «товарищеская любовь». Так, «неизвестно-за-что-академик» Арбатов ненавидел бывшее «правое ухо» Леонида Ильича Александрова-Агентова.

Последний – большой любитель и ещё больший профессионал выяснения отношений – не оставался в долгу, за компанию «уделяя внимание» и другим «переходящим помощникам» Блатову и Шишлину. И дело было не только в задиристости «Воробья» (кличка Андрея Михайловича): это была «нормальная дворцовая жизнь», как сказал бы Король из «Обыкновенного чуда» Шварца. Не он первый – не он последний. Не им начиналось – не им и закончится.

«Тоже академик» Николай Николаевич Иноземцев, не меньше других участвуя в «товарищеском общении скорпионов в банке», не забывал и о другой важной задаче: сближению позиций с американским империализмом посредство движения навстречу… со стороны СССР. В его представлении, американскому империализму – «демократии» в его же редакции – не нужно было «иттить навстречу»: он-де и так находился на нужном месте. На нужном и для СССР, в том числе.

Выходило, что Николай Николаевич не зря носил на себе кличку «Кока-Кола». И второе значение клички – производное от имени и отчества – было всего лишь…. вторым значением. В своё время – а точнее, во времена Леонида Ильича – Иноземцев вместе с Арбатовым входил в группу Цуканова – группу «закоренелых антисталинистов», которые не позволили «ползучей ресталинизации» стать… «стоячей». Георгия Эммануиловича, в конце концов, «профилактировали»… пинком под зад – но эти двое удержались, и перешли по наследству к Андропову.

Юрий Владимирович был, хоть и «самых честных правил», но не совсем правильных взглядов. Коммунистическая убеждённость, в том числе, и вера в методы, странным образом сочеталась в нём с демократическим идеализмом, столь вредоносным для России во все времена. Этим пытались воспользоваться «строители светлого будущего»… языком: иначе «строить» они не умели. Юрия Владимировича взяли в плотное кольцо, понуждая Генсека «принять вправо» – но Андропов вышел из окружения, да ещё с потерями для врага.

Именно так: вчерашние «условные друзья» стали безусловными врагами. И потери их были действительно тяжелы. Дело было не только в фамилиях – хотя и те ещё вчера громыхали: Арбатов и Бовин. Вопрос был значительно серьёзней. Даже серьёзней формулировок, с которыми вчерашних фаворитов проводили, а точнее, выпроводили… коленом под зад: «за высокомерие и распространение в беседах с иностранцами ненужной и вредной информации». (Здесь Полковник имел законное право улыбнуться: его работа. Ведь именно его люди «просветили» Юрия Владимировича насчёт Арбатова и Бовина. Полковник не обольщался по поводу возможных результатов, но с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Тем более что тут шерсть летела клочьями).

Главная же беда «несостоявшейся демократии» заключалась в том, что Юрий Владимирович оказался не готов… к демократии. Более того: повернулся к ней совсем даже не лицом. «Демократы» вздыхали: большевистское воспитание Генсека пудовыми гирями висело на ногах ещё и не родившегося в нём демократа. И это были не «родовые пятна» и не «рудименты»: неизлечимая «злокачественная опухоль», удалить которую можно было только… вместе с пациентом.

При таких «исходных» переориентация на другого, более перспективного, человека, уже не могла не начаться. Поэтому не будет ошибкой утверждать, что «из пункта А и пункта Б поезда вышли одновременно». Это было движение навстречу. Стороны искали друг друга – и нашли: «кто ищет – тот всегда найдёт». Отсюда: не только Горбачёв искал подходящих людей, но и люди искали подходящего Горбачёва.

Ищущих и нашедших – заодно и «найденных» – оказалось изрядное количество. И все – «одного поля ягода»: с одними речами – с трибун, и с совсем другими – в компании себе подобных. Пример: «завзятый комсомолист» Юрий Николаевич Афанасьев. Как «всем ребятам пример», этот товарищ был отправлен «по обмену» на учёбу во Францию. Вернулся же Юрий Николаевич уже один: без «товарища» и «комсомолиста». И ведь не помешало! Даже помогло: сразу пошёл «наверх»! И то: доктор наук, директор историко-архивного института!

А всё – друзья-приятели… по членству в КПСС и «тайному обществу её хулителей». Афанасьев не стал одиночкой на пути от партократа до соцдемократа и антисоветчика. Этой дорожкой – «не „прямохожей, не прямоезжею“» – прошли многие кандидаты в «гвардию» Яковлева и Горбачёва. Один перечень их фамилий занял бы не один лист: Бакатин, Ельцин, Примаков, Арбатов, Попов, Собчак, Заславская, Черниченко, Болдырев, Старовойтова, Гдлян… в целях экономии бумаги и нервов лучше остановиться.

Даже формально непримкнувшие составляли «резерв на выдвижение». Таким был свежеизбранный Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Мироненко – парнишка с ловким языком и ещё более ловкими руками. Не зря же Яковлев сразу посоветовал Горбачеву обратить на перспективного хлопца самое пристальное внимание. А сколько таких ещё «не высунулось из окопов»?!

Вот, для того, что этого не случилось, и «гвардия» так и осталась «солдатами запаса», а лучше выбыла бы из этих списков, Полковнику и требовалось определиться с «направлением главного удара». Отвлекаться «на мелкие гарнизоны в тылу» не следовало ни в коем случае: это же – гарантированная потеря темпа, а то и инициативы! Ситуация напоминала временное затишье весны сорок третьего на советско-германском фронте: каждая из сторон готовилась к решающему наступлению. Ошибка с направлением главного удара и временем начала операции исключалась…

Глава тридцать пятая

Юрий Владимирович продержался ещё почти сутки. Точнее: двадцать три часа и десять минут после ухода Черненко. Да и не сам продержался: видимо, смерть отвлеклась на другого товарища. Но 9 февраля в 16 часов 50 минут всё кончилось. Вернее: Юрий Владимирович кончился. Или, по общепринятой терминологии: «скончался».

Евгений Иванович сотоварищи не мучались с установлением диагноза: тот, как и заключение о болезни и смерти Юрия Владимировича, давным-давно уже дожидался публикации. Ничего придумывать и не требовалось: весь «букет» был известен даже сведущим дилетантам.

Поэтому в Заключении так и написали: «Страдал интерстициальным нефритом, нефросклерозом, вторичной гипертонией, сахарным диабетом, осложнившимися хронической почечной недостаточностью. С февраля 1983 в связи с прекращением функций почек находился на лечении „гемодиализом“…. В конце января 1984 года состояние ухудшилось в связи с нарастанием дистрофических изменений во внутренних органах и прогрессирующей гипотонией. 9 февраля 1984 г. в 16 часов 50 минут при нарастающих явлениях сердечно-сосудистой недостаточности и остановки дыхания наступила смерть. При патолого-анатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился».

Пока одни люди, не спеша, обряжали Колонный зал в подобающий случаю наряд, другие… тоже не спешили. Ну, вот, некуда было теперь спешить. «Мишенька Романов» был избран, основные соперники «разведены по разным углам ринга» – и поэтому Константин Устинович мог блюсти внешние приличия по причине траура. Поэтому, вместо спешки с Пленумом, одиннадцатого февраля, в четырнадцать часов тридцать минут «во главе группы товарищей» он посетил Колонный зал, чтобы отдать дань памяти «наследодателю».

То ли по причине момента, то ли от волнения – но компаньоны опять построились не в алфавитном порядке. Принятое уже предложение Тихонова всё ещё не было воплощено в жизнь. В итоге, по левую руку от Черненко «отдавали дань в порядке очерёдности» Тихонов, Устинов, Гришин, Громыко, Романов, Горбачёв, Соломенцев, Алиев и т. д. Григория Васильевича могло утешить лишь то, что он оказался впереди Горбачёва, зато позади Гришина и Громыко, не говоря уже о Тихонове с Устиновым.

Романов терялся в догадках: что это? Самодеятельность? «Забывчивость»? Приверженность догмам? Умысел? Если умысел, то – индивидуальный или от Черненко?

Теряться в догадках Романову предстояло вплоть до тринадцатого февраля – дня проведения Пленума. В контексте «соблюдения приличий» Константин Устинович предложить собрать Пленум лишь накануне дня похорон Андропова. Черненко не опаздывал: Пленуму оставалось лишь «юридически оформить» принятое решение.

После «сдал-принял» в духе «король умер – да здравствует король!», новоизбранный Генсек пригласил всех в Колонный зал ещё раз «сфотографироваться на память» у гроба «нашего дорогого друга и товарища Юрия Владимировича Андропова». Теперь Романов встал (поставили?!) уже по правую руку от Черненко, но после Горбачёва! По левую же построились Тихонов, Громыко, Устинов, Гришин. Григорию Васильевичу оставалось лишь повторить вслед за героем одного кинофильма: «Так, не понял?..»

Четырнадцатого февраля Черненко, проникшийся внезапной симпатией к покойнику, ещё раз – теперь уже последний, по давно заведённой партийной традиции – нанёс визит в Колонный зал Дома Союзов. «Народ» опять «построился не по Уставу», что вызвало многочисленные вопросы у самых глазастых аналитиков от советологии. Вслед за Романовым им тоже оставалось лишь повторить: «Так, не понял?..». Расклад сил действительно… не раскладывался. Ясность была внесена только в один вопрос: Черненко – Генеральный секретарь. Остальные вопросы, интересовавшие товарищей и господ куда больше, особенно в контексте «богатырского здоровья» и «молодецких лет» Константина Устиновича, так и остались вопросами.

По окончанию ритуала «камерного прощания» – предстояло ещё «уличное», у Мавзолея – гроб с телом подхватили бравые «гвардейцы». По давно заведённой традиции, немощные вожди тут же прилепились к ним в формате «сбоку бантик», а также «и мы пахали». Горбачёв с Романовым не принадлежали к «лику немощных», но традицию блюсти обязаны все. Подставить крепкие плечи под гроб им не позволил этикет… ибо другие не могли позволить себе этого уже не по этикету. Как следствие, Михаил Сергеевич и Григорий Васильевич обязаны были отработать в режиме «и мы пахали».

Но Горбачёву повезло больше. То ли его пригласили, то ли он сам протиснулся – но как-то Михаил Сергеевич оказался в первом ряду, в ногах Юрия Владимировича, напротив «самих Константина Устиновича»! «Условно подставились условными плечами» все первые – в порядке очередности – номера Политбюро: Черненко, Тихонов, Устинов – слева, в затылок друг другу, Горбачёв, Гришин – справа. Громыко и Романов замыкали процессию. То есть, участием не был обделён никто.

А затем, на бодрящем восьмиградусном морозце, состоялся митинг «утвержденного формата». То есть, с обязательным участием знатного «токаря-пекаря», известного литератора и широко известного только в узких кругах земляка.

Первым выступил, как и положено, новый Генсек. Говорил Константин Устинович хорошо, но… плохо. То есть, говорил хорошие, пусть и чужие, слова – но говорил их с таким мученическим преодолением самого себя, что так и хотелось пожалеть его заодно с Юрием Владимировичем. Глядя на нового Генсека, а ещё больше слушая его, народ уже не сомневался в том, что «встретимся через год» – это не только из литературы.

Отстрадав у микрофона – и не столько по Юрию Владимировичу, сколько по причине себя – Константин Устинович предоставил «чужое слово» министру иностранных дел Громыко. За тем выступил кузнец-штамповщик ЗИЛа Малин, которого сменил маршал Устинов. Заключили список «докладчиков» писатель Марков и в качестве земляка усопшего – первый секретарь Карельского обкома Сенькин.

Все говорили о покойном хорошо. Оказалось, что тот львиную долю внимания уделял именно тому «ведомству», которое представлял каждый, отдельно взятый, докладчик. В итоге каждое получило «львиную долю». Но этому обстоятельству никто не удивлялся: вон, Христос тысячи людей накормил пятью хлебами и двумя рыбами. Так, почему Юрий Владимирович не мог уделить большую часть времени каждому, отдельно взятому, чтобы хватило всем?!

«Торжественная часть» прошла на высоком идейно-художественном уровне. Как и положено, Юрий Владимирович оказался выдающимся Генсеком, выдающимся дипломатом, выдающимся полководцем и флотоводцем, выдающимся кузнецом-штамповщиком, выдающимся писателем-читателем и выдающимся земляком. То есть, оправдал надежды и чаяния всех слоёв общества. Хотя недосказанность чувствовалась. И не слов в адрес Андропова – а слов и дел Андропова. От Юрия Владимировича в народе ждали не «андроповки» и «улова на остановках», а б`ольших плодов от более плодотворной деятельности. Вероятно, поэтому в моменте прощания чувствовалось нечто формата «Прощай, Антонина Петровна – неспетая песня моя!»

Когда Юрия Владимировича определяли за Стеной, Романов и Горбачёв обменялись друг с другом многозначительным взглядами. Так, словно давали понять друг другу, что «дружба между народов» исчерпала ресурс. «И вечный бой! Покой нам только снится».

Полковник наблюдал за процессией и её участниками с одной из гостевых трибун: порадел Григорий Васильевич. Но он прибыл сюда не в амплуа зеваки: он находился на работе. Его интересовали нюансы – и не в речах, которые, по большому счёту, были одинаковыми, как речная галька. Его интересовали классические вопросы: кто, как и с кем? В том деле, которым он занимался, мелочей не было.

Результаты откровенно разочаровывали. Романов и Горбачёв, хоть и стояли на трибуне рядом, в продолжение всей церемонии не обменялись друг с другом ни словом, ни взглядом. Не раскрылись и остальные участники «большой игры». Полковнику оставалось лишь признать, что дело «политического макияжа» у этих людей поставлено хорошо…

– Ну, и к каким выводам ты пришёл?

Романов замёрз, был недоволен собой и окружающими – а потому излучал отнюдь не положительную энергию. Полковник удивлённо двинул бровями.

– Выводы?! От увиденного на похоронах?!

– Ну, хорошо, хорошо! – поморщился Романов. – Что ты предполагаешь делать?