Сборник памяти

18 – 1 стр. не – «– «–

19 – 2 стр. художественного текста

20 – 1 стр. просто -«-

21–26 – 3 стр. среднехудожественного текста

27/XI – 2 стр. так себе текста

28/XI – 2 стр. высокохудожественного текста + 1 стр. антихудожественного текста + 3 стр. малохудожественного.

29/XI – 2 маловысокохудожественные стр-цы

30/XI – 1 стр. так себе текста

Дек.

1 /XII – 3 стр. неясного качества

2/XII – До обеда – 3 стр.: хорошо, но не ой-ёй-ей.

После – ? стр. высоколирич. текста

1 стр. – ничего себе.

3/XII – 1 стр. (про кочегара) – высокохудожественная.

4/XII – 1 стр. народного диалога, м. б. и смешного, но неясно, нужного ли. + 3 стр.

5/XII – 2,5 стр. – непонятно.

8/XII – 1,5 стр. + 1 стр. событийного повествования после разговора по тел. с Л.

9/XII – 1,5 стр. про ООН – средневысокохудожественных.

10 /XII – 2 стр. о Ваське – высокохуд. юмористич. текст.

11/XII – те же 2 стр. о Ваське, полностью переработанные – еще более высокохуд. и еще более более юмористич. текст + 3 стр. дальнейшего юм. текста.

12 /XII – с утра непонятно насколько худ.2 стр.

Из дневника

14 декабря. 7-го в ун-те «Ён-сё» – конференция «Литература и лингвистика», читал там доклад «О принципах анализа художественного произведения» – о своей теории уровней, но больше всего о предметном мире. <…> Вечером – концерт камерного хора <…> – Christmas Hymn, Monteverdi, песни Шумана, Schonberg – Friede auf Erden – все на языке оригиналов, прекрасно. <…>

Из писем

17.12. 96.

<…> Работается хорошо. Стало ясно: всю жизнь я жил в клетушках, которые меня сдавливали. Тут брожу по трехкомнатной полупустой квартире и думаю. <…> Может, я, как Гоголь, буду писать роман в прекрасном далеке?.. Неясно, правда, что из этого выйдет, только К<…> скажет, стоит ли. Не говори никому больше про мою прозу <…>. Не стоит.

<…> Иногда кажется, что вроде и ничего… Не хуже, чем у NN и XY[38 - Так в тексте письма.]… Правда, выяснилось, что я ненужно хорошо знаю русскую литературу – все время есть опасность свалить то в «Отрочество», то в «Жизнь Арсеньева». Неуж Тынянову это не мешало?

Из дневника

23 декабря. <…> 20-го, в пятницу, заболел, t – 39,3. Все испугались. Сказал им, что у меня быстро пройдет, – не поверили. 21-го уже была утром 37,3, а вечером – нормальная и 21-го же в 13 часов уже читал заключительную лекцию по исторической поэтике <…>.

…Целыми днями пишу. Чукча теперь не читатель, чукча – писатель. Все идет в дело! Все, что знаю. Странное чувство. Все, что выливалось только в застольные и кухонные разговоры, рассказы Юре Попову (когда еще!), Жене [Тоддесу] и др. – все, оказывается, можно перелить в чеканную маловысокохудожественную прозу. М. б. прав был Каверин – и мне давно надо было писать? «Вы много знаете и вам всё интересно – и разное, а это главное», – примерно так он говорил однажды после какого-то нашего длинного разговора. Действительно, интересно мне всё – пока. Надолго ль? Странно думать, что чувство это может угаснуть.

Если писать ежедневно, возникает инерция творчества, так хорошо знакомая мне по науке – и так же знакомо ее иссякание при перерыве хотя бы в два-три дня.

…Это будет последний роман-идиллия – ностальгия по доиндустриальной эпохе, но не патриархальной, как у Ф. Искандера, а русско-интеллигентски-патриархальной, осколок дворянского XIX века.

31 дек.

<…> Читаю Фазиля. Он совершенно уверен, что все это – как шелушат кукурузные початки, как доят буйволиц и едят баранину с аджикой – всем интересно. Буду и я так считать про патриархальную жизнь города Чебачинска.

1997

[Вернувшись в Москву, А. П. вновь писал уже урывками. Дни были отданы академической работе, преподаванию.]

1 марта. Получил главы своего романа с машинки. Видимо, слишком долго изучал Чехова – все слишком кратко – «вроде сгущенного бульона», как выражался классик. В главе – 8, 6, 4 страницы. Ну куда годится?..

19 марта. <…> С прозой застопорилось – нового пишу мало, штопаю (добавляю) старое. Л. отдал перепечатанные главы. Очень хвалит.

21 марта, дача. Приехал сегодня днем. Три дня валил снег – по колено. Расчистил, жду завтра Л. с Женечкой.

Набросал план теоретического введения к лекциям по исторической поэтике русской литературы, которое может быть развернуто в отдельную книжку по теоретической поэтике.

23 марта, дача. Вчера приехали Л. с Женечкой. Мы с Л. сразу пошли на лыжах, прокладывая лыжню по полуметровому снегу (оказывается, по снегу в этом месяце какой-то рекорд), а Женечка играла в снегу.

Вечером все втроем смотрели комету, так и в бинокль. Зрелище незабываемое, поймешь наблюдавших комету Галлея в 1812 г. <…>.

29 марта. Насколько проза – даже такая скромная, как моя, – насколько она сложней литературоведения, сколько в ней странного, подсознательного, необъяснимого.

9 апреля. Не писал прозу недели две. <…> Сегодня, с громадными усилиями почти все разбросав, пописал кое-что. М. б. и напишу что-нибудь стоющее – если Бог даст жизни.

6 мая. <…> Праздничные свободные дни провел бездарно – перебирал бумажки (по прозе), нового ничего не написал. Какой-то ступор. Или так всегда бывает у прозаиков? Привык к науке – сядешь за стол – и как из тюбика идут мысли и страницы.

9 мая. Весь день почти не работал (впрочем, странички 2 написал) – смотрел по ТВ хроникальные и прочие фильмы о войне. Как все это во мне живо, а ведь мало было лет в войну. Видимо, мое поколение – последнее с живым ощущением великой войны. Поговорил по телефону с мамой – о войне. «Этот праздник не сравню ни с каким другим», – сказала она. Вспомнила, что папа не верил в 7 млн. погибших – цифру, которую называли в 45 году. Он говорил, что у нас врут всегда, – погибших было 15 млн. А дед говорил: втрое, т. е. 21 млн. Сегодня сказали – 27. Через войну прошло 40 млн. солдат. Погибла – половина.

10 мая. Сегодня писалось. Если удастся, роман будет свидетельством представителя последнего военного поколения – представителя особого, свободного в детстве от яда советской пропаганды.

Л. звонила из Италии <…>.

12 мая. Перепечатал начало романа, то, что давно лежало в рукописи, первые пять глав: «Армреслинг в Чебачинске», «Претенденты на наследство», «Воспитанница ин-та благородных девиц», «Четвертая сибирская волна», «Клава и Валя». Получилось всего 37 стр. на машинке. Думал: некоторые главы будут страниц по 15–20, а получились – 6–8 страничные главки! Видимо, многолетние занятия Чеховым так въелись в плоть и кровь, что уже органически не могу писать более пространно, хотя материала хоть отбавляй, и Л. говорила (и другие читатели тоже): жалко, что глава кончается, хочется еще.

29 мая. 25-го были с Л. в немецком посольстве, а 26-го (воскр.) – в Доме журналиста по поводу врученья Виктору Астафьеву Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера. В посольстве общался с Фазилем Искандером, Латыниными <…>, Витей Ерофеевым <…>.