Сборник памяти

– Ты меня повеселил.

И действительно смеялась во время чтения, хотя многие эпизоды ей известны.

– Все так, как было. Но у тебя получается интереснее, чем было. Как-то увлекательнее, что ли. Вроде что-то немного другое. <Эффект литературы!>

30 июля. Дал маме «Натуральное хозяйство ХХ века» и другие главы. <…> (Отзывы записал на плёнку:)

– Вообще мне твое творчество очень нравится.

– Что именно?

– Всё, всё. И смешно так. Конечно, оппоненты найдутся, критиковать будут, но …

– А этот эпизод, когда папа принес графин с водкой, правильно я описал?

– Правильно.

– Кстати, ты помнишь, сколько мне было лет тогда? Шесть?

– Пять или шесть. Как бы не пять или четыре… Наташки или не было или она была очень маленькая. <…>[40 - Ср. у С. Аксакова в «Детских годах Багрова-внука» («Вступление»): «Будучи лет трех или четырех, я рассказывал окружающим меня, что помню… Все смеялись моим рассказам и уверяли, что я наслушался их от матери или няньки и подумал, что это я сам видел. Наводили справки, и часто оказывалось, что действительно дело было так и рассказать мне о нем никто не мог» (прим. автора).]

– Кто вот так вот жил, тому будет интересно… Вот Цветаевой сестра жила в Кокчетаве. И я знала учительницу старую, которая была с ней соседкой. <…> Учительница рассказывала, как она, ничего не умея, сажала и картошку, и рубила…

5 августа. <…> Выучил Женечку плавать брассом – думаю, на уровне 3-го разряда (по технике; выносливости, конечно, еще нет); есть и толчок и скольжение. Классический брасс образца Мельбурнской олимпиады 1956 года! Вот удивится какой-нибудь тренер!

<…> Ничего не пишу – можно сказать, июль отдан внучке.

21 августа. <…> Вчера привез камень, плитку, бордюрный камень. Трудности были чрезвычайны.

26 августа. Осуществил давнюю мечту – сложил каменную стенку, как в летнем дворце китайских императоров в Пекине. Делали втроем. <…>

30, собственно, уже 31 августа. 2.30 ночи, Сеул. Прилетел сегодня вместе со всеми преподавателями в Корее. <…> Разложил рукописи романа, завтра начну. В Москве не написал ни строки.

5 сент., Сеул. Приступил к занятиям. Корейское начальство не только не выполнило свои обещания улучшить мне расписание, но сделало его еще хуже, оставив мне всего один свободный день! Напишешь тут какую-нибудь прозу.

Меж тем есть о чем писать: просмотрел за эти дни все папки «Нрзб» – материал громаден и нов. Правду говорил Женя Тоддес – редкий случай, чем больше – тем лучше.

Осваиваю компьютер – перепечатываю главу «Гибель Титаника». Эйфории, как обещали все, от общения с этой машиною не испытываю.

13 сентября. Жара, духота, смог. <…> Звонил в Москву. Л. прилетела из Лондона. Общалась там с Юрой Щегловым, который сказал, что только в Л. и во мне видит людей, по-настоящему увлеченных наукой. Западные профессора, уйдя на пенсию, дарят свою библиотеку университету и удят рыбку.

23 сентября. Вчера – занятия с переводчиками, сегодня – с третьим курсом. И тем и другим увлекся – вообще все больше втягиваюсь в преподавание лингвистики – вспомнил молодость. На третьем курсе в учебнике вопрос: какие профессии вы испробовали в своей жизни? Сан Джон работал официантом в студенческом кафе, Миша служил на аэродроме, одна девица преподавала англ. язык. Потом они спросили: а вы? Пришлось рассказать: землекоп, столяр, плотник, садовод, тренер по плаванию. <…> Перепечатываю на компьютере «Гибель Титаника». Готовя к перепечатке первые пять глав, перечел их. Есть некоторая робость. Сколько материала оставлено за бортом – из опасения, что будет неинтересно, скучно, длинно. Вот недостаток позднего дебюта: нет молодой наглости, сознания того, что раз мне интересно, то будет интересно всем! Набоков не боялся целые страницы заполнять перипетиями ловли и консервации бабочек – сведениями достаточно специальными. <…>

12 декабря. Продлил контракт – до февраля 2000 года (впервые увидел эту цифру на документе, ко мне относящемся). Закончил «Пельмени Ильича» – одну из самых больших глав романа (много всего). Ушел на нее месяц. Осталось написать <…> из II части – 4 главы, из III (не написано ни одной) 10 глав. Т. е. по теперешнему плану – на 14 мес. работы, т. е. уложусь в следующий свой корейский год только в том случае, если некоторые главы пойдут быстрее, что сомнительно – есть сложные («Прекрасное есть революция», «Диалоги 70-х», письма Серова).

17 декабря. Закончился 2-й мой семестр в Корее. Под конец расписался, устал. Кажется, удаётся вывести на принтер всю I часть – 18 глав. Сверяю компьютерную перепечатку – и снова правлю. Этак конца не будет. Говорил с Л. по телефону – считает, что моя проза благодаря односторонности (= единству) моей личности может стать явлением, дед может стать новым героем вместо Пл. Каратаева и т. п. Что не нужен сюжет – глыбы лягут собственной тяжестью, без цемента. И – никакой ориентировки на современный литературный процесс! Никакого с ним контакта!

1999

7 января, Москва. Сегодня были с Л. на приеме у патриарха по поводу Рождества <…>

13 января. Л. о моем романе (все привезенное еще не читала, а только: «Пельмени Ильича», «Вольф Мессинг» и что-то еще); списываю с бумажек – писал за нею.

– Главное достоинство – ты не озабочен созданием положительного героя – и вообще героя. Незаинтересованность в нем, он не хочет себя утвердить. Почему такой бешеный успех имеют твои мемуары? Потому что в них та же незаинтересованность собой! Ты хочешь показать Шкловского, Виноградова – а герой[41 - Под «героем» подразумевалось, конечно, первое лицо рассказчика: собеседники понимали язык друг друга.] обрисовывается сам собою, между прочим! У NN в мемуарах на первом месте он, N, он хочет прежде всего дать свои мысли – и это скучно, не нужно.

А у тебя – твои герои. И то же у тебя в романе: герой не думает о себе, он не утверждается, не описывается, он выскальзывает из рук – но в результате живой, полнокровный. Биография молодого человека 40–60-х годов 20 века всем известна, а мир, в который он погружен, всем интересен. Его биография должна проходить через роман как волосяная нить, пунктир. <…>

– Я и не ставлю цель показать эволюцию героя и проч. Я бы хотел хоть чуть-чуть показать ту Россию, ту ее толщу, которую не описали эмигранты, потому что уехали, и не изобразили советские писатели, потому что было нельзя.

Л.: – Пока я чувствую: есть объект – Россия. И он – в центре. <…> Сюжета – не надо. Он будет складываться из смены тональностей в главах, которая у тебя уже есть, это как набегающие волны, похожие – но разные. И эта стихия совершенно особого, твоего юмора, который все объединяет.

– Для меня это оказалось большой неожиданностью, когда в Сеуле физики из ФИАН’а, которым я прочел две-три главы, сказали, что главное у меня – юмор.

– Меня это не удивляет. Тебе и стараться не надо. Половина того, что ты вообще говоришь, – смешно. «Держись, Алёша»[42 - Мой рассказ тридцатилетней давности о расстреле царской семьи (прим. автора).] – всё в этом роде.

Герой твой – пунктир. Как только начнешь оплотнять, приделывать руки и ноги – они проткнут полотно[43 - Ср. слова Чехова: «Нос «реальный», а картина-то испорчена» (прим. автора).]. <…>

– Мне все кажется, что материал этот мало кому интересен. Многое отсекаю.

– И зря, и зря! В этом – главный интерес. Ты недаром вчера упомянул «Детские годы Багрова-внука». Все жили в имениях и ездили по степи, а написал об этом только Аксаков! Люди любят обстоятельное описание неприхотливых обстоятельств, бескорыстное описание простых событий и действий. В твоих устных рассказах об этом уже содержался нужный ракурс. Это покорит всех. Твой роман будет бестселлер! О чем сейчас пишут – мафия, выстрелы, секс. У тебя – возврат к нормальным ценностям. И, конечно, фигура деда. Он заменит Хоря и Калиныча и Платона Каратаева.

– Эк куда метнула.

– А что? Это будет новый герой. Во всяком случае в русской литературе ХХ века такого не было – уж мне-то ты поверь.

Женя говорит тоже в этом роде – хотя подробно еще не беседовали. <…>

15 января. Живу на даче; снег, тишина, одиночество. Приходят собаки – Динка и Тося – 3-месячный щенок московской сторожевой, ростом со взрослого пса и с ухватками ребенка. <…>

16 января. Снилась бедная моя Клава – как все умершие, живою. Будто похудела и стала похожа на себя – семиклассницу, в которую я влюбился. Обнял ее при всех. Понятно, почему про то, что похудела, – наложилась ее предсмертная болезнь, которую она запустила. Почему она – самая здоровая, жизнелюбивая – ушла первой из нас?..

17 января. Приезжали Л. и Женечка; катались втроем на лыжах по снежному лесу 2 часа.

8 февраля. Хватит ли художественной и нервной силы описать любовь мою к старой России и ненависть к тем, кто ее разрушил и топтал столько лет?..

13 февраля. Л.: – Женя [Тоддес] говорит: в твоем романе – какая-то странная увлекательность. Никаких событий, ничего, – а катится, увлекает. <…>

– А что скажет неэлитный читатель?

– За широкого читателя я спокойна. Зощенко нравился не только эстетам, а тому самому пролетарию – обывателю, которого он изображал.

16 февраля. Как всегда, расписался под самый конец. Но надо уезжать от сосен, от снега, от солнца.

6 марта. В Сеуле, как и в прошлый раз, неожиданности: расписание таково, что занят пять дней! <…>

11 марта. Занят учебными делами по горло. Прозы со дня приезда – ни строки. <…>

2 июля. 25 июня прилетел из Сеула, а 26 с Л. уже приехали на дачу. <…> Обновленный дом прекрасен. <…> Ходили на водохранилище. Остальные дни – с 7 утра и до темноты, не разгибаясь, на участке: прополка, покраска полов, наступление на болото, колка дров и т. п. <…>