Глупые и ненужные

– Ловушка в том, что мой план-капкан, привел к обратному результату и каждый год я ощущаю как пропасть между мной и молодыми людьми разрастается. Я чувствую себя, наверное, уже под 50.

– Перестань. Ты отлично выглядишь. – попытался ее утешить я.

– Спасибо. Но я про мышление, про мою внутреннюю деформацию, закостенелость. Вот сейчас мы пьем это чудесное, кстати, вино. А где-то в подкорке у меня уже крутится, тебе завтра на работу, а после вина у тебя всегда гудит башка. И так во всем.

– Слушай если не хочешь, я один справлюсь с этой бутылкой, а ты попей старперский чай.

– Больно уколол. Да нет, хочу и буду. Ты, кстати, ничего такого не ощущаешь?

– И да и нет. Бывают дни чувствую себя 19-летним, а бывает лежу свернувшись калачиком и смотрю фильмы из 90х с мыслями, что я старый козел. Все циклично короче.

– А я, кажется, все чаще задерживаюсь во второй фазе. Я думала, как это все сформулировать. Знаешь, как ржавчина покрывает велосипед, который с годами покрывается этим неприятным налетом, так и мы покрываемся цинизмом. Вот что такое взрослая жизнь.

– Хорошо сказано.

– Вот тебе еще один экспресс-тест на старость. Когда ты последний раз курил траву?

В студенчестве мы часто с Софой практиковали данную шалость, но сейчас я с усилием вспоминал крайний раз.

– Дай-ка подумать – пауза затянулась, и Софа хотела было что-то сказать, как внутренний google наконец выдал результаты – 7 лет назад, на Кубе.

– Вот и я в этих пределах, и это живя в Эббинге, где, кажется, воздух на 15% состоит из каннабиса. Понятное дело, что нет прямой корреляции, но тенденция налицо.

К концу бутылки стало как-то совсем грустно, то ли из-за того, что вечер подходил к концу, то ли из-за того, что больше алкоголя не было. Повисла долгая пауза, которая никого, кажется, не напрягала. Наконец Софа посмотрела на меня долгим взглядом, пытаясь как будто что-то во мне рассмотреть.

– Знаешь, я бесконечно, бесконечно несчастлива. Мне иногда кажется, что я в такой облегченной форме депрессии. Вечно в состоянии тревоги. Как будто на телефоне 23% и зарядки нет. И вроде заряда должно хватить, но 23%, твою мать .

– Я кажется понимаю, о чем ты.

– И что скажешь?

– Скажу, что вино было не безнадежное и у тебя, я уверен, заряд намного больше, чем 23%.

– И на том спасибо, дорогой. – и она по-дружески потрепала меня за волосы, как треплют больших собак и маленьких детей. С любовью, заботой и нежностью.

*

Проснувшись с утра, всегда видишь в зеркале ту же рожу, куда бы не сбежал. Закон жизни.

Софа с утра ушла на пары, а я валялся в кровати до 10 утра. По сути ничего не изменилось с нашего первого курса. На столе стоял кофейник с еще теплым кофе и луновидный круассан плюс маленькая записка, где ее можно найти в кампусе. Я выпил кофе и почувствовал, как голова проясняется.

Потом оделся ровно так, как одевается любой старый козел, который отчаянно не хочет стареть и молодится по максимуму. Узкие джинсы, голубое худи, кроссовки айр-найк. Единственное в чем я был уверен, так это в том, что в таком виде меня точно не спутают с преподавателем.

Судя по записке, у Софы первые две пары были посвящены Хайдеггеру и Бодрийяру соответственно. Их я как раз и проспал. В итоге я попал на сдвоенную пару, которая была посвящена Античной философии.

Я пробрался в амфитеатроподобную аудиторию и расположился на задних рядах. Там, куда обычно выносит троечников, подобно обломкам от корабля знаний и любознательности. Ботаники же, подобно мотылькам, слетаются на светоч знаний, коим и была Софа. В бежевом свитере из толстой пряжи, светло-голубых джинсах и тех же громоздких очках, в каких я ее вчера встретил.

Ее голос звонко блуждал по аудитории, придавая хоть какой-то импульс такой скучной теме, как античная философия. Внутри себя я сразу отметил, что Софа выросла в первоклассного преподавателя и испытал почти родительскую гордость за ее проф.навыки, хотя и не был к ним никак причастен.

Когда пара закончилась, и студенты медленной гусеницей потянулись на выход, я начал спускаться, как вдруг увидел, что один из студентов подошел к ее столу и о чем-то живо с ней беседует. Я решил постоять в сторонке, не мешая происходящему. Он был среднего роста, среднего веса, и в целом был весь средний. Наконец, он вручил ей стопку листов А4, которые она спешно отправила в свою умку, потом парень направился к выходу.

– Ах вот ты где, а я думала ты решил все пары прогулять.

– Ну как я мог такое пропустить, сама Софочка (так я называл ее в студенчестве, когда хотел вывести из себя), да за преподавательской трибуной, зрелище как минимум любопытное.

– Такие времена, дорогой.

– Кстати, что это за шельмец тут возле тебя крутился?

– А этот – она театрально предала своему голосу легковесность и незначительность – я тебе про него вчера рассказывала, это он причина того, что у меня в квартире нет стеклянной посуды.

Я был весьма удивлен и озадачен.

– Дела.

– Ты удивлен?

– Тип того, просто знаешь, я отчего-то думал, что после столь бурных расставаний, люди не особо продолжают общение.

– Да ладно тебе. В конце концов, это не профессионально, ведь не могу же я взять и перестать общаться с человеком, который пишет у меня курсовую.

– Дела. – повторился я, сам того не замечая.

– Ты повторяешься. А что ты думал, что только мужчины могу спать со своими молодыми студентками, пфф, вот уж двойные стандарты. Значит мужчинам можно, негласно эта университетская опция вписана в их соц.пакет, наверное. А молодой, энергичной и охочей до приключений женщины, нельзя один разок завести интрижку.

– Ну раз один разок. – я попытался замять беседу, так как чувствовал себя не комфортно.

– Ну один, два разка. – наигранно смущаясь уточнила она – даже, наверное, три… А если быть…

Я прервал ее.

– Так хватит! Избавь меня от своей исповеди. Ты видишь черную рубашку и белый стоячий воротничок на моей шее? Нет! Так что будь добра заткнуться и отвести меня в столовую. Одним, знаете, круассаном сыт не будешь.

– А ты злюка, дорогой мой. Ладно пошли.

*

Преподавательская столовая в кампусе находилась в некотором отдалении от столовой для всех остальных студентов, как бы иллюстрируя какую-никакую иерархию. Она была этажом выше и вместо стен были стеклянные блоки, чтобы все могли видеть, как есть профессура.

Мы с Софой расположились за угловым столиком, заказав синхронно по порции макарон с сыром, легкому средиземноморскому салату с портулаком, мятой и огурцами и двух маленьких бутылочек кока-колы. Мы сидели, обсуждали ее академические успехи и в момент, когда мы решили по старой традиции чокнуться бутылочками колы, сказав слово «cheers», к нашем столику почти бесшумно доковылял профессор Букс.

Букс, кажется, уже перевалил за 70, он был в старом твидовом пиджаке, который был ему явно великоват и состоял на 50% из пыли, и в больших очках в роговой оправе, под которыми он неизменно щурился, перебирая в каталоге памяти мое имя и фамилию. Это выглядело весьма бесцеремонно, вот так подойти и пялится на меня посреди всей столовой. Но он был вредным еще во времена моего студенчества, так что глупо было думать, что годы после его изменили в лучшую сторону. Именно из-за Букса я, в свое время, чуть не вылетел с первого курса, пройдя через настоящий ад из пересдач и комиссий. Он преподавал историю религии, а я не то, чтобы очень любил историю и совсем не разделял его любовь и преданность к институту веры и религии. Особенно в Буксе меня раздражал его догматизм, и всякое угнетение критического мышления. По сути, он действовал как церковь в единственном лице. Только его диктат был не агрессивный, а более изощренный, такой с отцовским душком, принуждавшим к почтению негласных авторитетов. Самое интересное, что подавляющее число студентов его любило, вплоть до преклонения. Меня же он сразу вычленил и стигматизировал одним единственным словом «неповиновение». И вот сейчас этот экспонат уходящей эпохи стоял рядом и сверлил меня своим взглядом бесцветных глаз.

Наконец, его скрипучий тембр выдал:

– Ооо, кого я смею лицезреть – он назвал меня по имени – вы таки вернулись под радушное крыло Альма-матер.

Я всегда ненавидел его манеру накручивать слово на слово, строя пустые громоздкие конструкции.