Глупые и ненужные

Ренди живет в городке Пит, который является некой резервацией для белого населения, с высшим образованием и доходами, существенно превышающими средний уровень. Я называю такие города и подобные им, памятниками лицемерия. Они всеми возможными силами пытаются походить на обычные тихие спокойные города, где нет огромных офисных зданий или скажем вычурных панельных домов. Такие города как будто покрыты пудрой, камуфлируя богатство своих жителей. За скобки здесь вынесены мигранты, преступники, и люди, которые почему-то не удовлетворяют негласным правилам. Забавно, что все это как правило есть в ближайшем мегаполисе, где добрая часть населения и работает. Хотя я, возможно, завидую, потому что и близко не заработал на двухэтажный таунхаус с видом на озеро. Иной раз тяжело отделить одно от другого.

Ренди всегда был с чудинкой. Первые слова, которые я ему сказал, когда мы познакомились на одной из первых вечеринок для первокурсников были «знаешь чувак, я никогда не видел таких красивых парней». Я был изрядно подпит и сразу уточнил, что я не гей, а просто обескуражен, но факт оставался фактом. Он был чуть ниже и чуть худее меня. В белой рубашке Оксфорд, голубых светлых джинсах и в белых кроссовках на голую ногу. Светлые и мокрые от пота волосы сваливались ему на лицо, а глаза были бутылочного цвета, насыщенно зеленые. В общем он выглядел как внебрачный ребенок Тимоти Шаламе и Арми Хаммера из фильма «Зови меня своим именем». Мы как-то сразу стали друзьями. Настоящими, теми кому можно признаться во всем что угодно: от мастурбации, до болезни от которой умер твой любимый дедушка.

Мне нравилось смотреть на Ренди, потому что я был уверен, что этот парень во много лучше меня. Он добрее меня, он начитаннее меня, он красивее (это уж точно) меня, его семья богаче моей, и одевается он лучше. Для Ренди было совершенно буднично рассказывать, как он с мамой катался на лыжах в горах, которые отделяют Италию от Франции, и в зависимости от склона можно спуститься либо в одну, либо в другую страну. Или, скажем, он мог рассказать какого это смотреть матч «Манчестер Юнайтед – Ливерпуль» с вип трибуны, куда их с отцом пригласил Эрик Кантона. Самое милое, что он не кичился этим, а просто буднично рассказывал нам с Софой и Серхио эти истории, будто это так же обычно, как заправить постель или прокатиться на велосипеде. Помню, Серхио до последнего не мог поверить, что Ренди не бахвальствует этим. А Софа просто называла этот жанр «Простенькая история от Ренди». Даже после перехода на юр.фак он сохранил свою гуманитарную легкость, и до конца университета так и не обзавелся на новом факультете, друзьями более близкими, чем наша троица. Помню, на следующий день как Серхио покинул университет, он выслушал мою историю полную непонимания и осуждения и на его лице появилось что-то напополам с восхищением и завистью, он сказал «надо же, отдаю Серхио должное. У него всегда были яйца, но не думал, что такие огромные».

А после университета мы, по обыкновению, разбежались кто куда, словно увидели огромное страшное чудовище под названием «реальная жизнь» и решили забиться в своих маленьких темных уголках.

Ренди единственный из всех, кто как правило звонил мне первым. С годами все реже и реже, но все-таки. Он вернулся в Пит и стал работать в фирме своего отца. Уже через год он был младшим партнером, что, конечно, не удивительно, когда твоя фамилия заявлена в названии фирмы. Я был уверен, о чем говорил ему не раз, что он добьется успеха в любой фирме, но он отмахивался. «Отец настаивал, да и глупо конкурировать на одном поле» – всегда повторял он. «Я командный игрок, часть команды, часть корабля». Мистера Ти, похоже, тоже прельщала мысль о точном повторении себя в ребенке. Так они и жили.

Через 8 лет он позвонил и сказал, с будничной интонацией лишенной всякой праздничной нотки, что женится. В их фирме работала девушка по имени Мэри, которая отвечала за подбор персонала. Он позвал меня шафером на свадьбу, я, конечно, согласился и даже купил билеты. Правда я так и не полетел, за 2 дня до вылета меня скосил аппендицит, и свадьбу Ренди я встретил на операционном столе. Вместе с аппендиксом, из моей жизни вырезали входящие звонки от Ренди. Дальше звонил только я.

Через два года я узнал, с такой же будничной и без эмоциональной интонацией, что брак распался и Ренди вернулся в родительский дом, на пару месяцев. Пару месяцев затянулись, и он по сей день занимает подвал родительского дома. На мой вопрос почему распался его брак он, в несвойственной ему короткой манере, ответил «Потому что это не для меня». На том и решили. Да и кто я такой, чтобы топить за ценности семьи, находясь в статусе незавидного холостяка.

Сейчас я просто ехал и чуть ли не подпрыгивал как собака на заднем сиденье от ожидания момента, когда его увижу. С бутылкой вина от Серхио, с новостями из Эббинга, с копией фотографии Софы, которую она сделала и попросила ему передать с подписью на обороте «Красивому. Странному. Ренди». И представлял, как его голос сорвется на крик восторга, и мы обнимемся.

Когда такси наконец остановилось возле лужайки дома, и я разгрузился со всеми своими сумками и вином я наконец позвонил ему, чтобы он поднимал свою тощую задницу и встречал меня. Но телефон сообщал, что абонент временно не доступен и все такое.

Тогда я просто позвонил в звонок и через внушительные пару минут меня встретил отец Ренди. Со времен университета я помнил этого энергичного, напористого мужчину. Мы называли его мистером Ти. Внешне чем-то похожий на Стива Балмера из Майкрософт, пышущий здоровьем и тестостероном. Он обычно приезжал в Эббинг на Рождество и дарил нам всем приятные дорогие подарки. Мне всегда, казалось, что Ренди его стесняется, когда он пытался быть своим для его друзей. На его лице всегда была гримаса «Папа, ну хватит уже».

Сейчас человек, который шел мне навстречу лишь отдаленно напоминал отца Ренди, которого я когда-то знал. Казалось, он стал ниже и на 10 килограммов легче, как будто из него откачали воздух. В великоватом ему шерстяном кардигане, слишком широких брюках, домашних тапках и маленьких круглых очках, на манер Эркюле Пуаро. Он постарел на целую жизнь. Лысина на голове разрослась блестящим плато, а волосы по бокам стали седыми и редкими. Он приближался ко мне, а мысли каскадом роились в голове «неужели это он».

Наконец, когда Мистер Ти подошел к забору разделявшему нас, я решил начать с шутки:

– Здрасти, а Ренди выйдет погулять?

И он посмотрел на меня таким взглядом, что если я не все понял на тот момент, то точно что-то. Внутри у меня всё перевернулось и сжалось. Его нижняя челюсть затряслась, словно сдерживая слова внутри полости рта, которые он не хочет выпускать на волю.

– Ренди умер три месяца назад.

За секунду до того, как он произнес эти слова, и бутылка выпала из моих рук, клянусь богом, я почему-то знал, что именно это он и скажет.

Он назвал мое имя, отворил ворота и одним только жестом позвал в дом. И я пораженчески побрел за ним, оставив за собой сумку и большое красное пятно. Они простояли, кажется, там часов шесть.

*

Наконец переступив порог квартиры, я понял, насколько вымотан и полон отягощенной всеми эмоциями грусти.

На пороге стояла мама Ренди, милая старушка, которая в молодости была первая красавица. Она узнала меня, и очень по-матерински обняла. Потом посмотрела на мужа, который одними только глазами дал понять, что теперь я все знаю. После этого то ли в порыве гостеприимства, толи чтобы сдержать порыв слёз, она упорхнула на кухню, а мы с его отцом остались в большом слабоосвещенном зале.

В комнате пахло кофе и сигаретами. Отец Ренди предложил мне и то и другое. Я будто в тумане согласился на все. Предложи он мне тогда выпить рюмку соевого сока или летучую мышь на гриле, я бы и на это согласился, не думая. На середине сигареты я вдруг вспомнил, что завязал и потушил ее. О чем оповестил мистера Ти. Он улыбнулся. По сути, существовала только одна тема для разговора, но начинать ее нам двоим не хватало духа, поэтому мы попытались говорить, о чем угодно, но не о смерти Ренди.

Получалось паршиво. Я рассказал о своем грандиозном путешествие, которое так закончилось. Рассказал, что готовил этот чертов сюрприз. И что, сейчас сидя на этом огромном диване, совершенно не понимаю, что делать дальше.

Мистер Ти предложил остановится у них и, если я хочу, посетить могилу Ренди. Я был ему признателен, но соврал, что у меня уже оплачен отель. Не знаю зачем я соврал, трусость ли это или нежелание видеть этих убитых горем людей.

Когда, мама Ренди вернулась за стол с шарлоткой и френч прессом чая, Мистеру Ти это придало силы и он рассказал детали последнего дня Ренди.

Дело было примерно так. С утра Ренди сослался на недомогание и не поехал с отцом в их фирму. Потом мама Ренди поехала в супермаркет за продуктами. Сам Ренди в той же одежде, что была на нём утром, зашел в гараж, открыл шкаф, где хранилось оружие отца для охоты. И, недолго думая, окрасил потолок гаража в красное. В тот день Рэнди нашел еще одну причину для отца сделать ремонт в гараже, который он так откладывал несколько лет. Прощальной записки он не оставил.

Я сидел слушал и не мог во все это поверить. Словно они рассказывали про другого какого-то Ренди, ведь парень которого я знал, любил эту жизнь, любил себя и улыбался чаще чем кто-либо. Во всяком случае в университетские года. А еще шарлотка была безвкусной и лишенной сахара, мне кажется, мама Ренди просто забыла этот ингредиент, когда готовила ее.

Я не стал говорить это его родителям, но про себя думал. Видимо, когда он окончательно устал от внутренних противоречий, именно тогда и решил потолковать с мистером Remington 870 и тот дал один короткий ответ на все волновавшие его вопросы.

Так мы и сидели в полутьме, скрывающей слезы матери, багрово-красное лицо мистера Ти и дрожь моих побелевших рук, которые я прятал в карманах кофты.

*

Я заселился в скромного размера комнату с видом на маленький парк. Отель я выбрал первый попавшийся. Ровно на одну ночь. По описанию мистера Ти, я примерно представлял, где найти на кладбище могилу Ренди, но у меня просто не было эмоционального топлива, чтобы доехать туда сегодня. Мне хотелось забиться в угол и просто посидеть в тишине.

Остаток дня я пролежал на кровати, изучая потолок и стараясь ни о чем не думать и ни на чем не фокусироваться. Поборов желание выпить все запасы вина, я включил музыку. Песни нашей студенческой поры. Времен, когда мы сидели в моей комнате, полной дыма от марихуаны, и слушали кассетный магнитофон. Если песня была веселой Ренди мог и станцевать в центре комнаты, пластично кривляясь, а если грустной он мог и расплакаться.

Слушая сейчас песню Roxy Music «In Every Dream Home a Heartache», я чувствовал себя молодым и старым одновременно. Кажется, это проблема целого поколения: мы молоды и вместе с тем уже старики.

Мои ребра трещат по швам от мысли, что приедь я на пару месяцев раньше, Ренди был бы жив. Сейчас бы сидел передо мной и вспоминал бы как мы в Эббинге знатно удолбались под эту песню. А с этими воспоминаниями из его дурной блондинистой головы исчезли бы мысли о самоубийстве.

Ближе к двенадцати ночи я все-таки спустился в бар при отеле чтобы выпить бурбон и не сойти с ума. Я съел лениво приготовленный сэндвич с тунцом, запивая его чистым пятнадцатилетним бурбоном со льдом, будто это была какая-то газировка по типу sprite или 7up. Бармен смотрел на меня как на уравнение, которое он не в состояние решить.

*

Проснулся в 7 утра, как по будильнику. Это странно, потому что свежие простыни отелей и накрахмаленные подушки обычно действуют на меня обратным образом. За завтраком в полупустом ресторане я купил билет на вечерний рейс. Отчаянно хотелось домой. Хотелось покинуть этот городок, словно сделанный для игры в Барби. Можно было дождаться следующего дня и улететь прямым, но все мое естество кричало «беги, беги отсюда», в итоге на руках был рейс с одной 4х часовой пересадкой в городе со сложно произносимым названием, кажется Рейкьявик.

Лениво потыкав салат вилкой и налегая на апельсиновый сок я все думал о Ренди. Почему он ничего мне не сказал? Почему не дал знак? Почему хотя бы не оставил записки? И меня пугала мысль что может в один из редких разговоров он давал этот самый знак, просто я был так глуп, что не прочитал его, не прочувствовал, не хотел замечать, что человек на другой части провода находится на грани.

*

Когда такси подъехало к местному кладбищу и остановилось, меня словно парализовало. Я просто сидел на заднем сидение и молчал. Водитель, чувствуя странную неловкость, наконец повернулся и сказал очевидный всем факт:

– Мы приехали.

А я, покрытый испаренной, смотрел на него сквозь очки и думал, что я, собственно, тут делаю. Увези меня обратно. Скажи, что оплата не прошла и нужно ехать до ближайшего банкомата. Все что угодно. Но он молчал.

Наконец я вышел. Мистер Ти сказал, что Ренди похоронен в северо-восточной части кладбища и ориентиром мне будет большой дуб, напоминающий прическу афро. Дуб я увидел сразу, и шел в его сторону на ватных ногах. С одной из двух оставшихся бутылок вина и фотографией Софы во внутреннем кармане твидового пиджака. Шел я все медленнее и медленнее, как будто бы надеясь, что сейчас Ренди и стая видеокамер выпрыгнет из-за любого памятника и скажет, что это чертовски глупый розыгрыш. А я накинусь на него с любовью и кулаками. Я шел и все повторял себе под нос «ну же, ну же Ренди, пора». Повторял я это до тех пор, пока не уткнулся в маленький скромный памятник, на котором были знакомые инициалы и фотография того, кого я когда-то назвал «самым красивым парнем на свете».

Я подошел и аккуратно сел на маленькую неудобную лавочку напротив. Ренди на фотографии был таким счастливым, таким воздушным что ли, было просто невозможно представить, что двумя метрами ниже лежит его мертвое тело.

Я попытался сфокусироваться на фото и завел ровно такой разговор, какой обычно и ведут живые с покойниками, оставаясь в одиночестве на кладбище. Диалог с вечностью.

– Что же ты, блядь, наделал? – сказал я в полголоса.

Подул порывистый ветер и дуб что-то прошипел листвой, словно отвечая за Ренди на неизвестном мне языке.

А потом я ему все рассказал. Про свою бесполезную жизнь. Про жизнь Софы и ее болезненно точную максиму про глупых и ненужных. Про виноградники Серхио. Про Букса, которого я пусть с опозданием, но поставил на место. Про то, как не научился строить отношения с девушками продолжительностью более чем 2 года. Я рассказал, как полгода назад у меня диагностировали рак, и я не нашел смелости никому об этом рассказать, даже после того, как выяснилось, что опухоль операбельна и в принципе мне очень повезло. Собственно, поэтому я и сорвался с места и решил навестить их всех. Потому что понял, как коротка может быть жизнь. Рассказал, что после этого я бросил курить раз и навсегда. Я рассказал Ренди про его родителей, как они разбиты горем и напоминают больше тени самих себя. Рассказал, какой он непроходимый мудак. Рассказал, как научился управлять мотоциклом. Рассказал, что когда не могу уснуть просто вспоминаю одну из университетских историй в надежде, что она потом перекочует в мой сон. Рассказал, как один коллега на работе называет меня другим именем, а я не могу его поправить и так уже 2 года. Рассказал, что по средам хожу на утренние сеансы в кино, потому что там совсем нет народу и есть глупое ощущение, что кинотеатр только мой. Рассказал, что Серхио делает очень хорошее пино. Рассказал, что понятия не имею как рассказать Серхио и Софе, что он наделал. Где-то ближе к концу этого долгого рассказа, слезы появились на моем лице, и голос начал в них утопать. К концу уже было не разобрать говорю я что-то или просто странно завываю.

Я закончил и открыл бутылку вина (благо она была с винтовой пробкой). Я сделал два больших глотка, которые привели дыхание в норму и потом щедро полил им могилу. Вино моментально, даже жадно впиталось.

Мне стало как-то легче от этого почти забытого вкуса слез, который отдавался во рту соленым ароматом моря и гальки. Потом я взял фотографию от Софы и положил ее к памятнику, прижав большим камнем. Не пройдет и пары дней, и фотографию сорвет ветер или она после обильного дождя придет в негодность, но ничего лучше я не придумал.

P.S.