Генерал бубновый

– А что ты, Физик предлагаешь? – Делает паузу. – Рабский труд, таскать мешки с мукой за три копейки… ты здоровый бугай. Иди. Пробуй.

– Нет, панове. Я мешки как-то таскал. Ничего страшного. Но для этого не нужно знание высшей математики.

Он неторопливо кромсает остатки колбасы, выкладывает вместе с сыром на кусок батона. Оглядывает бутерброд толщиной в три пальца, оглядывает приятелей: «Кто будет?» Не дождавшись ответа, впивается крупными белыми зубами в хлебную мякоть.

– Здоров ты трескать… с легкой завистью говорит Кузиков. А меня изжога замучила.

– Бабушка, помню, рассказывала. – Мыльников делает внушительную паузу. – Она у меня древняя, еще НЭП застала. – И наигранно подражая голосу бабушки: – Бывалоча работника перед наймом за стол сажали, наливали щей в саму большу мису и поглядывали. Если выскребет до донца, можно принять в найм.

– Во-во… Кто как ест, так и работает, понял, Пан.

Мищев облизнулся, обтер губы. Поднялся в полный рост, прошел к подоконнику, оглядывая пеструю весеннюю Москву с высоты птичьего полета. Оглядел приятелей, как полководец перед боем.

– Други мои, все, хватит мелочиться. У меня дядя серьезный юрист. Я консультировался уже не раз. Статью по валютным операциям отменили.

– Ну и что с того?

Мищев нагнулся, выдернул из прикроватной тумбочки пакет, потряс в воздухе стопкой машинописных листов.

– Я всё продумал. Учреждаем контору ТОО «Мираж», становимся учредителями, и начинаем создавать сеть обменных пунктов валюты.

Мыльников, рослый красивый парень, с россыпь застарелых угрей на подбородке, прикрытых реденькой бородкой, подошел к Мищеву с нагловатой ухмылкой, потрогал лоб.

– Похоже, у Физика горячка… Где ты валюту возьмешь? Старуху-процентщицу пойдешь искать с топором за пазухой.

– Дярёёвня! – Мищев ответно постучал костяшками пальцев по голове приятеля. Раскольников был неврастеником, как и автор романа. – А у нас за плечами физмат. Всё гениальное просто. Мы покупаем за рубли валюту, потом эти же доллары и марки продаем с маржей. Тут главное, чтобы наш курс был ниже официалов. Тут, Мыло важен оборот денежной массы. Я даже сюда горбачевский Указ подшил. Называется:

«О введении коммерческого курса рубля к иностранным валютам…», подписан 26 октября 1990 года.

– За нарушение правил валютных операций статью в уголовном кодексе не отменили, по ней можно схлопотать несколько лет тюрьмы! Мне отчим рассказывал про дело Рокотова-Файбишенко.

– Не пугай, Пан. Отменят. Уже официально ввели коммерческий курс – два рубля за доллар. Правда, продают его на московской бирже по 10-11 рублей. Я сходил на Неглинку. Там неприметное зданьице древней постройки, а на втором этаже висит табличка: «Валютная биржа – центр проведения валютных операций». Переговорил с директором Мамонтовым… классный мужик, ничего не боится. Обещает в ближайшее время создать полноценную валютную биржу, как в Лондоне.

В комнате повисла пауза. В коридоре кто-то крикнул: « Важину к телефону…»

– Я понял… Шикарно! – Кузиков от восторга выдал на столешнице ладонями громкий перестук, похожий на топот копыт. – Я у отчима денег займу. Скажу, что иначе отчислят из универа. Он этого до жути боится.

– Мне дядя обещал пятьдесят штук с возвратом, но без процентов. Нужны поначалу столы, стулья и кассирши смазливые.

Мыльников оглядел приятелей. Мазнул ладонями по волосам, отбрасывая их от лица.

– А как же я? У меня мать в райцентре с хлеба на воду…

– Буде, Мыло на жалость давить. Продадим твою почку за доллары… Не, лучше глаз, чтоб ты на девок меньше заглядывался.

Мищев повалил на кровать Мыльникова, оседлал сверху, приговаривая: «Ага, попался, сукин кот. Вырезай ему Пан почку без наркоза…» Кузиков принялся щекотать брыкающегося Мыльникова. Попадали стулья, загрохотала, готовая развалиться кровать, хохот прорвался такой безудержный, что задребезжали оконные рамы. Неожиданно громкий стук в дверь.

На пороге испуганный и бледный в полутьме коридора однокурсник.

– Деретесь, да?

Кутузовский проспект, обменный пункт.

Мищев сложил дневную рублевую выручку в большую спортивную сумку. С ней в прошлом году ходил в секцию бокса при университете, она пропахла неистребимым запахом пота, резины. Теперь сумка набита деньгами, которые тоже пахнут потом. Зато доллары, когда прямо из банка, пахнут неповторимо, как пахнут поздней осенью астры. Кассирша неотрывно смотрела, как он небрежно сует разноцветные пачки, делая пометки в блокноте.

– В обед двое пришли в кожанах. Приставали.

– А ты?

– Я сказала, как вы велели. Что мы краснюки, что мы под ментами…

– Молодец, Нина. С меня шоколад.

– Нет. Лучше целуй в щечку…

И он поцеловал мягкую с легким пушком бархатистую щеку.

– А прошлый раз обещал шампанское…

Это была их недавняя игра веселая и целомудренная с его стороны, потому что дядя не раз повторял: один раз дашь слабину – тебя эти красавицы оседлают. И коммерция к черту. Начнут воровать. Поэтому он каждый раз останавливался в шаге, проявляя упертость. Когда кассирша начинала склонять к близости легко и непринужденно, Мищев интуитивно понимал, что тут не чисто, просил однокурсников, сделать обмен валюты на рубли, слегка помечая банкноты. Недостача могла быть в десять-двадцать долларов, что иногда прощал, но чаще беззастенчиво расставался с кассиршей. Желающих получать зарплату в валюте сотни, как на конкурсах красоты.

Российский народ, примороженный строгими запретами, быстро приободрился, кинулся скупать доллары, марки. Один доллар стоил в июле 125 рублей, а в августе уже двести. Валютной выручки катастрофически не хватало. Люди пытались сохранить заработанное, но рубль стремительно падал, появились ценники в магазинах с надписями « цена в У.Е.» Прогнозы финансистов были неутешительными. Поговаривали, что при таком темпе рубль скоро упадет до трех тысяч за один доллар.

«Примечание: В 1997 году появилась в обращении купюра в 500 тысяч рублей»

На обменнике у Белорусского вокзала прижилась смазливая грудастая девчонка, приехавшая из под Киева. Мыльников стал захаживать сюда каждый день, привозил сладости, пирожные и вскоре, окончательно потерял голосу.

«Ах, Мариночка! А как готовит, а как поёт…» – рассказывал он друзьям, не обращая внимания на их насмешки. После нескольких походов в ресторан, с посещением отеля, снял небольшую квартирку рядом с метро Пушкинская. А в марте заявил, что хочет на ней жениться… Мищев остерегал, говорил, что она глуповата, и кроме жратвы, шмоток ничем больше не интересуется.

А Кузиков после стакана коньяка, честно признался, что Марина его будоражит, и, похоже, не просто так строит глазки. Если бы не крепкая дружба, то затащил хохлушку в постель.

– Узнаю, убью! – сказал Мыльников, поглаживая свою шкиперскую бородку, которую отрастил для солидности.

– Ага, из рогатки.

И все же Мыльников приобрел кольца. Регистрацию назначил на 7 апреля. А в первых числах апреля Кузиков встретил на улице университетского приятеля Мишку. Мишка необычайно обрадовался, потащил в кафе у Тишинского рынка, где его давно знают, где азербайджанцы готовят отменные хинкали, говорил он, захлебываясь от восторга и радости, что вот Кузиков, один из лидеров на их курсе, готов с ним выпить. Они хлопали по плечам, перебивая друг друга: а Нинку-то, помнишь, как мы с ней. А этого Вовку длинного…

Расторопный бородатый хозяин заведения, предложил не поддельный коньяк «Наполеон», что их рассмешило.

– Тогда уж лучше неподдельного вина…

Под вино разговор с однокурсников и преподавателей перекинулся на работу и, конечно же, на безжалостное падение курса рубля.

– Зашел тут рядом, у Белорусского разменять банкноту в 500 марок. А кассирша симпатичная, но такая строгая. Крутила ее и так и этак. Бровки хмурила, и все не решалась разменять. Боялась.

– Да, ну!.., а ты, Мишель крутяк, – пошутил Кузиков, думая о чем-то своем. – Говоришь пятьсот марок… Схватил его за руку. – Это же такая редкость! Пойдем…

Они рассчитались, оставили на столе недопитое вино и скорым шагом направились к вокзалу. Кузиков на ходу наставлял: « Я зайду, а ты постой, у входа… Да, не перебивай. Так надо. Очень надо. Потом крикну, зайдешь».