Четыре унции кофе

Успокоившись, я наконец-то завел машину и отправился искать Огайо Драйв. Все равно ни о чем другом думать не получалось.

Место оказалось отдаленным и достаточно глухим. Сначала я долго плыл по околице, дома попадались все реже, потом справа показался заброшенный кирпичный завод. Древний мост, перекинутый над бывшим карьером, ржавел всеми цветами радуги. Начало смеркаться. Когда мои фары уперлись в цинковый щит «Американ Сторидж», была четверть шестого. Дорогу между ангарами (я насчитал восемь штук) посыпали крупным гравием.

Бокс, ключ от которого лежал на сидении рядом со мной, располагался в шестом. Перед тем, как остановиться у ворот, я круто вывернул руль влево, перегородив проезд. Иных машин поблизости не наблюдалось, и в узком коридоре между ангаром и каймой поля это была единственная возможность осветить то, что ожидало меня внутри в наступающих сумерках.

Я вышел из машины, не выключая фар. Перед железной гармошкой на секунду задумался. Стоит ли открывать? Там, по ту сторону жалюзи, могло быть все, что угодно. Фунт героина с моим именем на бумажном пакете, перехваченном клейкой лентой (как только я коснусь этого свертка, врубят свет, и с неба посыпятся агенты АНБ). А может, заспиртованные головы всех «придурков с анекдотами», как он их называл. В индивидуальных колбах на полу, прикрытые серой мешковиной от посторонних глаз. Или всего один, которого пытали, привязав к стулу посреди бокса, а потом перерезали горло кухонным ножом. Тем самым, который недавно куда-то запропастился вместе с моими отпечатками на рукояти. Причем тут же выясняется: бокс был снят на мое имя пару месяцев назад. От старшего Кэмпбелла можно было ожидать, чего угодно.

Осознавая, что могу подставиться, я все же решил идти до конца. Победило любопытство. Плевый замок (баксов 7—8 в любом «Уолмарте») немного заржавел. Я слегка помучился, пытаясь расшевелить его внутренности ритмичными поворотами влево-вправо. Когда он сдался, я подцепил нижнюю скобу гармошки и потащил ее вверх. К счастью, барабан наверху (мне приходилось видать эту древнюю штуку ранее) оказался в порядке. Получив импульс, дверь дальше пошла сама, сматываясь со скрипом. И через секунду я увидел бокс, засыпанный под завязку.

Это было настоящее кладбище. Кладбище книг, сваленных как попало, скопом. Я увидел стопки с одинаковым корешком в типографской перевязи. Их даже не распечатали. Я поднял одну и смахнул пыль. На добротной тканевой обложке была нарисована девочка на велосипеде с привязанным к рулю розовым воздушным шаром. «Волшебное лето», прочитал я вслух. Хлоя Кэмпбелл. С обложки соседней книги мне улыбалась такая же девочка, только все еще в пыли. И с другой, и с третьей, и с десятой. Стоило взглянуть на дату выпуска, на тираж, чтобы понять: здесь похоронено все или почти все.

Но насыпь не была однородной. Скорее, она состояла из двух могил. Подальше, в глубине бокса, ближе к стене, фары вырвали из тьмы цветное припорошенное пылью некогда глянцевое пятно. И еще пару таких во всевозможных ракурсах валялись вокруг. Я не стал лезть за ними. Было ясно, что там, подальше, выгрузили первую партию, старую, быть может, прошлогоднюю. А здесь, ближе к выходу, насыпь посвежее. Именно насыпь. Разгружая вручную, трудно сотворить подобный хаос. Видимо, сюда подогнали грузовик и высыпали тираж, опрокинув кузов. Потом грейдером задвинули его подальше, освободив место для следующего завоза.

Я достал сигарету. Потревоженная светом фар, на вершине книжного кургана показалась одинокая мышь. Втянула вечерний воздух и пропала. Этой «библиотеке» не хватало хотя бы одной закладки. Я взял ближайший том, вытащил из внутреннего кармана конверт с чеком Кэмпбелла и, воткнув между страниц, оставил книгу на видном месте.

Мне вспомнился лысый череп, злые глаза, вперившиеся в меня поверх очков. Я выпустил струю дыма ему в лицо, мысленно добавив: f*ck you.

APPASSIANATO, APIACERE

В ближайший уик-энд мы, как обычно, отправились загород.

Она сидела рядом со мной, взбалмошная, в цветастом платье и платке, который гармонировал с ее солнечными очками, но все же более подходил для прогулок в кабриолете. Маскировка, подумалось мне. Она рассказывала, как выручала утром соседского кота, застрявшего в заборе на заднем дворе. Жестикулировала и смеялась. Мы почти проехали всю Вебстер стрит. Но перед 16 улицей я вдруг перестроился и погнал назад. Хлоя, непонимая, смолкла.

– Что-то случилось? – спросила она. – Мы что-то забыли?

Я взглянул на нее с улыбкой, которая больше напоминала издевку. И ничего не ответил. По Buzz FM передавали «Walking on Broken Glass» Энни Ленокс, вещь, которую она любила. Я сделал погромче. Потом ей позвонил кто-то из подруг и очень меня выручил минут на пять, избавив от объяснений. Она опомнилась, только когда я припарковал машину на Роквелл авеню.

– Приехали, сказал я.

Она вышла и огляделась по сторонам.

– Я, кажется, была в этом доме, – неуверенно произнесла она.

– Правда?

Я изобразил удивление:

– Ну, пошли.

И я взял ее за руку и повел мимо студии Филис на второй этаж, так же, как несколько месяцев назад она вела меня в библиотеку дома, который купил ей Генри Кэмпбелл.

Едва мы вошли, я поволок ее в спальню. По дороге, взвигнув, она едва не сломала каблук. Я даже не дал ей раздеться. Толкнул на кровать. Задрав платье, я стянул с нее трусики, приспустил свои джинсы и первый раз засандалил без всякий прелюдий. Она лежала на животе, впившись розовыми ногтями в мою постель. Я наяривал, придавив ее сзади. Она стонала. Я ускорился. Под напористым действием моих толчков матрас стал наползать вперед, и ее голова начала стучать о спинку кровати. Мне было плевать. Ей тоже. В последний момент я едва не опоздал, но все уже успел выйти и забрызгал ей вырез на спине до самых волос.

– Что это было? – промурлыкала она.

Единственная туфля, наконец соскользнула с ее ступни на ковролин. Я потянулся к тумбе и надергал пару клинексов из коробки, стоявшей у изголовья. Наконец, смахнув рукавом блейзера пот со лба, я ответил:

– Гайдн, сюита ля бемоль, часть первая.

Так и не повернувшись, она спросила:

– А сколько всего там частей?

– Три, – сказал я. – А может, четыре. Не помню. Поживем – увидим.

Нужно было вернуться к машине за продуктами. Я натянул джинсы и оставил ее в спальне одну. К счастью, по дороге никто из соседей мне не попался, вид у меня был ошалелый, как после дури. Отголоски студенческой поры.

Пару часов назад мы собирались на пикник в мотеле. Согласен, корявое выражение. Хотя, по сути, все то же самое, только внутри, а не снаружи. Как еще это назовешь? Мотник? Или пиктель? Два стандартных пакета из «Хай-Ви» уже никак не похожи на виноградные корзины, в которых томились фрукты и ветчина на опушке Булонского леса. Пусть их. Меньше романтики, но голод и молодость те же.

Когда я вернулся, она успела оправиться и сидела в кресле гостиной. Видимо, перед этим, бросив взгляд в зеркало, она поняла, что прическу после моей внезапной атаки уже не спасти. И довершила урон, расправив волосы.

– Значит, – сказала она, загадочно оглядываясь по сторонам, – здесь ты живешь.

Я опустил пакеты на мраморную столешницу:

– Как ты догадалась?

Она хмыкнула, улыбнувшись:

– Мило.

Я ничего не ответил, потому что жирный соус для монгольского бифа с грибами и луком предательски протек из картонной коробки. Бог с ним, с рисом, но он попутно залил десертные булочки и даже блестел на упаковке заветных китайских печений. Что теперь будет с желаниями? – подумалось мне.

Пока я накрывал на стол, она по-хозяйски прошлась от ванной комнаты до спальни, задержалась в гостиной, рассматривая надписи на СD дисках из моей коллекции.

– Ты слушаешь Скрябина? – донеслось из комнаты.

Я перелил соус в пиалу, чтобы немного подогреть в микроволновке. Рис был еще теплым. Но лучше было разложить его по порциям, избавившись тем самым от запачканного картона.

– Я слушаю все, – крикнул я, – но под настроение.

Потом добавил пару вилок (мы обходились без палочек принципиально), ложку для соуса, салфетки. И зажег большую восковую свечу в центре подноса.

Когда я медленно вплыл, она восхищенно причмокнула.

– Что будешь пить?

На улице уже горели фонари. Я опустил жалюзи по дороге к бару. За волшебной полукруглой дверцей в свете вмонтированных ламп и зеркал красовалась золотая мечта любого университетского алкоголика. Остановились на Odette Estate урожая позапрошлого года. Потом мы сели друг напротив друга. Я разлил вино. В колеблющемся пламени свечи она была особенно прекрасна. Рис (оба вида) пошел на ура в комбинации с фруктовым салатом. Бифф был просто восхитителен. Сладкий зеленый перец добавлял ему особой пикантности. Но креветки… Креветки способны творить чудеса. Я понял это, когда, поцеловав ее долго и страстно, не отпуская, оторвал от стула и перенес на софу.

Мы боролись за право первой скрипки. Она была слишком настойчива, и я уступил. Она брала реванш. Грубо, без сантиментов, отдавшись чистой механике. Скачками это не назовешь, скорее, верховой прогулкой. На скачках лошадь летит галопом, и всадник почти не касается седла, а вот если пустить ее рысью, тогда при правильной посадке наездница выполняет ритмичные движения тазом. Нечто подобное проделывала и Хлоя. Она не спешила, чтобы не сбить шаг. Мы прогулялись примерно до северных околиц и финишировали одновременно.

Лежа на кровати, она стала вслепую шарить рукой в сумке:

– Надо позвонить Чаку.

– Отдышись, сказал я. – И потом не факт, что ты попадешь домой сегодня.

Мы вспомнили при десерт. Я поставил блюзовые композиции, негромко, но уверен, что Эндрю за стеной одобрил бы мой выбор. Она стала кружиться в такт. Обнаженная и взъерошенная. Я удалился в ванную. Вернувшись, присоединился к ней. Мы танцевали голышом, прижимаясь друг к другу. Мы пили вино.