Два поцелуя. И ветер. В лицо. И смех, и слёзы, и… (18+)

Будка была деревянным вагончиком – два на четыре метра, с полуметровым оконцем на уровне плеча. Пола не было, прямо на землю навален утоптанный лапник, в углу стояла бочка с прорубленным сбоку отверстием и трубой уходящей в крышу. Георгий с трудом стянул ватник вместе с рюкзаком, достал из жестяной банки спички, вырвал из подмышки клок сухой ваты и стал разжигать лапником печь. Весело заплясал огонь по сухим веткам, согревая руки и вселяя надежду.

Подкинув побольше сучьев, достал фляжку и большими глотками допил чай со льдом, сунул в рот кусок замёрзшего хлеба и прислонился спиной к печке. От одежды шёл густой пар, потрескивали в огне ветки. Разомлев от тепла и спокойствия, обессиливший человек впал в забытьё, уплывая на мягких волнах тумана воспоминаний…

4

…На следующий день после субботнего выпускного бала все разъезжались по домам. Гера с Любой отправили вещи с машиной, и, не сговариваясь, нашли какой-то предлог, чтобы задержаться – не хотелось ехать вместе со всеми.

Постояв немного перед опустевшей, ставшей родной школой, переглянулись и медленно пошли, каждый занятый своими мыслями. В конце улицы одновременно обернулись, бросили прощальный взгляд на школу. Люба грустно вздохнула, смущённо улыбнулась, встретившись с Герой глазами, и уже не оборачиваясь, они бодро зашагали по пыльной дороге ведущей из города, к своей новой взрослой жизни.

Для них, выросших в деревне, пройти десяток километров от райцентра до Сосновки не составляло большого труда, тем более что они были вместе, рядом, чего не могли себе позволить в школе. И хотя все давно знали про них и весело, беззлобно поддразнивали, на людях они держались, подчёркнуто холодно и отчуждённо.

И шли они, переполненные радостью свалившейся на них свободы и беззаботности, распираемые счастьем присутствия друг около друга, накрытые синим куполом безбрежного океана тишины и спокойствия.

Грунтовая дорога вела их меж бескрайних полей изрезанных неглубокими балками. Далеко впереди эту сине-зелёную идиллию перечёркивала темнеющая полоска леса. Ближе к полудню было пройдено больше половины пути. Солнце, иногда скрываемое редкими облаками – нещадно пекло, и шагалось в этом мареве уже не так бодро, как утром.

– Передохнём? – предложила Люба. И они, сделав несколько шагов в сторону, повалились в мягкую зелень. Лишь бесшумно плывущие клочья облаков, далёкая трель жаворонка да ласковое прикосновение тёплого ветерка напоминали о реальности этого прекрасного мира.

Очнулся Гера оттого, что какая-то букашка ползла по губам. Не открывая глаз, смахнул рукой, но через мгновение она снова бежала по щеке. И только открыв глаза и увидев травинку и смеющиеся Любины глаза, всё понял.

– Ой, сколько мы спали?

– Не мы, а вы, Георгий Васильевич, а мы, – Люба сделала паузу,

– охраняли ваш сон, и надеюсь, когда-нибудь вы отплатите мне тем же.

Закрыла глаза, смущённо улыбнулась и притворно засопела, изображая сон. Гера медленно склонился над её лицом.

Мелко подрагивало не спящее веко, пульсировала на виске тоненькая жилка. Он заворожёно смотрел на необыкновенно красивую Любу и не мог оторвать глаз от самого дорогого и прекрасного для него лица. Пьянящее тепло её нежно-розовой кожи непонятно как притянуло его губы к жилке на виске. Люба чуть заметно вздрогнула и перестала дышать, Гера тут же испуганно отнял губы от виска. Люба, его Люба, лежала, не открывая глаз и улыбалась, таинственно и маняще.

Гера нашёл губами её веко, щёку, уголок рта, губы, и тут же почувствовал ответное движение её губ на своих… Широко раскрытыми глазами Гера смотрел на раскрасневшуюся Любу, на её золотистые волосы, разметавшиеся во все стороны, в бездонную глубину её прекрасных глаз и не мог понять, – что же с ними произошло? Он целовал это бесконечно милое лицо и губы, а Люба – лежала спокойная и оттого ещё более красивая и не отталкивала его. Он потянулся ещё раз к ямочке на подбородке, но ладошка зажала ему рот, а глаза вспыхнули весёлой хитринкой.

– Что это вы, Георгий Васильевич, такой смелый, – шутливо начала она, – а вдруг кто увидит? – Гера, зардевшись, потупил глаза.

– Ладно уж, на первый раз прощаю вас, вставайте, товарищ гражданин, пора топать.

Они и не заметили, как со стороны города накатила чёрная грозовая туча. Чем быстрее они шли, тем темнее становилось вокруг, и вот подул крепкий ветер – предвестник грозы, зарокотали раскаты грома и сверкнули недалёкие уже вспышки молний.

Взявшись за руки, Гера с Любой бежали по дороге, хотя и понимали – в чистом поле не спастись от дождя, а вокруг ни единого деревца. Стих ветер, упали первые крупные капли дождя, над головой бабахнул громовой удар, а они стояли, взявшись за руки посреди дороги, испуганно озирались и не знали, что делать. Люба невольно вздрогнула при очередной вспышке и втянула голову в плечи, ожидая грома. Гера обнял её за плечи, притянул к себе поближе, уткнув её голову себе в плечо, и так замер, ощущая частое биение её сердца.

На них низвергались потоки воды, грохотал гром, А Гера только крепче прижимал к себе вздрагивающую при очередном оглушающем ударе Любу и кричал мокрыми губами в её мокрое ухо: – не бойся! Июньские грозы короткие, скоро пройдёт.

Постепенно гроза ослабевала, её несло дальше, светлело, лишь дождь продолжался, но и он через несколько минут начал сходить на нет. На них не осталось ни одной сухой нитки, лишь только спереди, там, где они соприкасались – белели сухие островки одежды.

Идти по раскисшей дороге сплошное мученье – ноги разъезжаются, хуже, чем на льду, грязь летит выше колен. Колеи от колёс заполнены водой, а бугорок посередине совсем скользкий.

Пробуя перепрыгнуть с этого бугорка на травяную обочину, Гера не удержался – нелепо взмахнув руками, шлёпнулся коленями и руками прямо в грязную лужу, окатив себя с ног до головы. Чертыхаясь и отплёвываясь, с трудом выбрался на сырую траву, бросил полный укоризны взгляд на пытавшуюся сдержать смех Любу.

– Что это с вами, Георгий Васильевич, где это вас угораздило? И весело залилась своим солнечным смехом, который так нравился ему. Протянула руку:

– Помоги.

Гера наклонился, взял её за руку и упёрся ногами в землю, готовясь подстраховать Любу. Она шагнула через колею, а его ноги неожиданно поехали вперёд, и они вместе, с визгом и смехом шлёпнулись в ту же лужу. И уже не сдерживаясь, зашлись в диком веселье, брызгая друг в друга грязью. Кое-как выбрались, отдышались и пошли прямо по полю, с трудом поднимая ноги с налипающей на них землёй.

Опять светило солнце, заставляя густым паром подниматься кверху выпавшую на землю влагу. Чтобы не пугать деревенских собак, дойдя до Ипатова хутора, свернули к речке.

Скатившись с глинистого откоса, с трудом увернулись от растущей у самой воды большой ивы, ещё больше перемазавшись в глине. Не снимая обуви и одежды, с шумом влетели в воду. Наплескались и нарезвились до изнеможения, выбрались на берег и стояли радостно возбуждённые в прилипшей к телу одежде, широко расставив руки, подставляя лица жаркому солнцу.

– Так простынем, – сказала Люба, – снимай всё и вешай на ветки.

Взялась за подол платья и стала стаскивать его через голову, чем немало смутила Геру. Вообще-то, в детстве они с пацанами и девчонками купались вместе, ничуть не стесняясь своей наготы, но это было давно, а здесь они были одни.

Отведя глаза от раздевающейся Любы, стал стягивать рубаху. Зашёл по колено в воду, прополоскал её, выжал и пошёл к иве, по-прежнему не поднимая глаз, но боковым зрением видел нечёткие контуры ослепительной белизны обнажённого тела, ощущал, как оно его манит, заставляя сердце бешено биться.

Покончив со штанами и бельём, развешивая их, Гера слышал, как полоскала одежду Люба, как она шуршала ветками, развешивая её. Не зная, что делать дальше, Гера в нерешительности переминался с ноги на ногу, пока не услышал тихий Любин голос:

– Гера?

Повернулся, прикрывая живот руками, медленно поднял глаза. Люба стояла к нему боком, повернув голову и протягивая руку. Ласково и просто сказала:

– Пойдём купаться. – Никогда ещё не видел Гера обнажённую девушку и потому не мог оторвать заворожённых глаз от ослепительно белого стройного тела.

– Ну что же ты, – тихо окликнула его Люба, выводя его из оцепенения, – бежим!

И они онеслись по тёплому песку навстречу сверкающей тысячами солнечных бликов водной глади. Доплыли до противоположного берега, выбрались на мягкую траву, и уже нисколько не смущаясь, стояли на зелёном ковре, взявшись за руки и подставляя ласковому ветру и горячему солнцу свои юные красивые тела.

Плыли в вышине облака, шелестела трава у головы, и не было вокруг ничего, кроме их нежных рук, горячего дыхания на губах друг друга, непреодолимого желания быть ещё ближе и остановившегося времени…

5

…Тяжёлая и болезненная необходимость возвращения к действительности заставила Георгия открыть глаза. Дрова в печке совсем прогорели и леденящий холод уже начал пробираться во все закоулки одежды. За тонкой дощатой стенкой слышалась какая-то возня и глухое рычание. «Роют!» – обожжённый этой мыслью, Георгий начал лихорадочно собирать остатки лапника, ползая на коленях. Набралась небольшая охапка – негусто, минут на двадцать хватит, а дальше?

Сунул половину в печь и раздул из углей огонь, на ходу лихорадочно соображая, что делать. Приник глазами к щели в двери и стал изучать пространство перед будкой. Волков не видать, неподалёку, возле кустов из под снега торчат какие-то брёвна, доски, трубы и тросы. Можно попробовать добраться до досок, если не получится – всё равно замерзать, а так есть шанс.

Оторвал от двери широкую жестянку, скрепляющую доски, и, сделав ножом, надрезы на ней, отогнул острые края. Затянул поверх свитера шарф на шее, стал осторожно наматывать на шарф свою «колючую проволоку».

Получилось очень даже неплохо – голову можно повернуть, и шея надёжно защищена. Располосовал жестянку из-под спичек и принялся мастерить колючие браслеты на запястья. Проверил ружьё, достал патроны – их осталось три, зарядил.

Волки по-прежнему рыли, заставляя Георгия действовать быстрее. Оторвал подкладку с ватника, намотал на конец длинной ветки. Полосками изрезанного рюкзака и ремнями замотал щиколотки ног. Остатками ремешков привязал к правому запястью нож. Намотал на запястья побольше тряпья, закрепил на них «браслеты». Дрова прогорали. Пора!

Зажёг свой факел, зажал в зубах последний патрон, взял в левую руку ружьё, и, стараясь не очень сильно опираться на раненую ногу, стволом отворил дверь.

По-прежнему светила луна, звёзды поблекли на начинающем светлеть небе, предвещая скорое утро. Насторожившихся волков не слышно, но, проковыляв несколько шагов в освещённом факелом круге, Георгий услышал шорох снега слева, и с вытянутой руки выстрелил в выскочившего из-за куста зверя.

Почти добравшись до досок, скорее почувствовал, чем услышал приближающуюся сзади опасность. Вытянутой рукой ткнул факел прямо в оскаленную морду. Хищник на мгновение отпрянул, и Георгий в упор выстрелил в него. Взвизгнув, волк опрокинулся и замер. Понимая, что времени на зарядку нет, выплюнул патрон и, отбросив ружьё, стал выдёргивать из-под снега доски, размахивая факелом. Через две секунды страшная сила толкнула его вперёд, и, падая, Георгий почувствовал вцепившегося в шею зверя. «Пропахав» лицом сквозь снег по доскам, ткнул факелом назад. Опалённый, с ободранной об железо пастью, волк свалился со спины, визжа и катаясь по снегу. Георгий резко перевернулся, мотнул головой, стряхивая с лица маску из снега и крови, крепко сжал рукоять ножа и дёрнулся влево, уворачиваясь от рычащей пасти и всаживая под неё нож. Задыхаясь, от липкой крови под навалившейся тушей, Георгий, ничего не видя и не слыша, пытаясь увернуть лицо от рвущих его волков, работал рукой, как пропеллером, раз за разом кромсал, полосовал и резал их своим тесаком.

Кровавый клубок из обезумевших от ярости, крови и боли волков и растерзанного, но не менее яростно и неистово защищающего свою жизнь человека катался по поляне, заливая её кровью, рычанием и предсмертными хрипами. В смертельной схватке сошлись дикие силы природы, обезумевшие от крови и голода, а порождённая ими извечная вражда и ненависть необузданной силы к высшему порождению эволюции – человеку, не оставляла одной из сторон шансов на жизнь.

И всё-таки – окровавленные, смертельно израненные хищники один за другим откатывались от истекающего кровью человека. Отвалился последний с разорванным боком, страшным разрезом по морде и без глаза. Но и человек не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой: одежда изодрана в клочья, сквозь дыры свисают куски мяса, вместо пальцев на ноге – кровавые огрызки, нет кисти на левой руке, на месте лица кровавое месиво…