– Барабанный бой приближается, – сказал д’Артаньян.
– Пусть себе приближается, – сказал Атос. – Из города сюда четверть часа ходьбы. Этого времени слишком достаточно, чтобы составить какой-нибудь план; если же мы уйдем отсюда, мы нигде не найдем такого удобного места. А мне пришла славная мысль. Господа, слушайте!
– Говорите.
– Позвольте мне прежде передать Гримо некоторые необходимые приказания.
Атос жестом подозвал к себе слугу.
– Гримо, – сказал Атос, указывая на мертвых, лежавших в бастионе, – возьми этих господ, поставь их у стены, надень им на головы шляпы и вложи им в руки ружья.
– О, великий человек! Я понимаю тебя, – сказал д’Артаньян.
– Вы понимаете? – сказал Портос.
– А ты, Гримо, понимаешь? – сказал Арамис.
Гримо сделал утвердительный знак.
– Вот и все, – сказал Атос. – Возвратимся к моей мысли.
– Но я хотел бы знать, – сказал Портос.
– Это бесполезно.
– Да, да, мысль Атоса! – сказали вместе д’Артаньян и Арамис.
– У этой миледи, этой твари, этого демона, кажется, есть зять, как вы говорили, д’Артаньян?
– Да, я его даже очень хорошо знаю и думаю, что он не имеет большого расположения к своей невестке.
– Это недурно, – сказал Атос. – А если бы он ненавидел ее, то это было бы еще лучше.
– Значит, в этом отношении обстоятельства нам благоприятны.
– Однако, – сказал Портос, – мне все-таки хотелось бы знать, что делает Гримо.
– Молчите, Портос, – сказал Арамис.
– Как зовут этого зятя?
– Лорд Винтер.
– Где он теперь?
– Он возвратился в Лондон при первых слухах о войне.
– Вот именно тот человек, которого нам нужно, – сказал Атос. – Мы известим его, что его невестка хочет убить кого-то, и попросим его не терять ее из виду. В Лондоне, наверное, есть какие-нибудь заведения вроде смирительного дома, он посадит туда свою невестку, и мы будем спокойны.
– Да, – сказал д’Артаньян, – до тех пор, пока она не выйдет оттуда.
– О, д’Артаньян, вы уже слишком много требуете, – сказал Атос. – Я больше ничего не придумаю.
– Я думаю, что так было бы всего лучше, – сказал Арамис. – Мы предупредим в одно время и королеву, и лорда Винтера.
– Да, но с кем мы отправим письма в Тур и в Лондон?
– Я ручаюсь за Базена, – сказал Арамис.
– А я за Планше, – сказал д’Артаньян.
– В самом деле, – сказал Портос, – если мы не можем отлучиться из лагеря, то слуги наши могут.
– Без сомнения, – сказал Арамис, – мы сегодня же напишем письма, дадим слугам денег, и пусть они едут.
– Мы дадим им денег? – сказал Атос; – разве у вас есть деньги?
Четыре друга переглянулись; лица их, прояснившиеся ненадолго, опять омрачились.
– Смотрите! – сказал д’Артаньян, – я вижу там черные и красные движущиеся точки. Вы говорили, Атос, что они вышлют против нас целый полк. Это не полк; а целая армия!
– Да, – сказал Атос, – вон они! Да какие мрачные; не слышно ни барабанов, ни труб. Кончил ли ты, Гримо?
Гримо сделал знак, что кончил, и указал на дюжину мертвецов, которых он поставил в самых живописных позах: одни заряжали ружья, другие прицеливались, а иные держали в руках шпаги.
– Браво! – сказал Атос, – это делает честь твоему воображению.
– А я все-таки не понимаю этого, – сказал Портос.
– Прежде уйдем отсюда, – сказал д’Артаньян, – ты поймешь после.
– Подождите одну минуту, господа, дадим Гримо время убрать завтрак.
– А! – сказал Арамис, – между тем черные и красные точки растут видимо, и я разделяю мнение д’Артаньяна, что нам пора уходить, не теряя времени.
– Теперь я не вижу причины откладывать отступление; мы держали пари на один час, а пробыли здесь полтора часа. Идем, господа, идем!
Гримо ушел уже вперед с корзиной и остатками завтрака.
Четыре друга вышли за ним и уже сделали шагов десять, как вдруг Атос вскричал: – Что же это мы сделали, господа!
– Разве ты забыл что-нибудь? – спросил Арамис.
– А знамя! Его никогда не следует оставлять неприятелю, хотя бы оно было из салфетки.
И Атос бросился в бастион, вошел на платформу и снял знамя; но так как ла-рошельцы были уже на расстоянии выстрела, то они сделали по нему сильный залп. Атос, казалось, был заколдован: пули пролетели со свистом около него, но ни одна не задела его.
Атос поднял вверх знамя, обратясь спиной к городским войскам и кланяясь смотревшим из лагеря. С обеих сторон раздались крики, с одной крики гнева, с другой восторга.