Женская война

На девятый день Клара пришла в себя. Заметили, что во все время бреда, который продолжался восемь суток, она ни на минуту не переставала плакать. Хотя обыкновенно лихорадка сушит слезы, однако же виконтесса так плакала, что под глазами у нее явились красная и светло-синяя полоса.

На девятый день, как мы уже сказали, в ту минуту, как уже отчаивались и не ожидали лучшего, виконтесса вдруг, как бы волшебством, пришла в себя: слезы ее иссякли, глаза ее осмотрели комнату и с печальною улыбкой остановились на служанках, которые так усердно ухаживали за ней, и на Помпее, который так ревностно стерег ее.

Несколько часов просидела она безмолвно, опершись на локоть, обдумывая все одну и ту же мысль, которая беспрестанно восставала с новою силою в ее обновленном уме.

Потом, не соображая, достанет ли у нее сил на исполнение намерения, она сказала:

– Оденьте меня!

Изумленные служанки подошли к ней и хотели возразить. Помпей придвинулся на три шага и молитвенно сложил руки.

Между тем виконтесса повторила ласково, но с твердостью:

– Я велела одеть себя… Одевайте меня!

Служанки повиновались.

Помпей поклонился и вышел.

Увы! На ее розовых и пухлых щеках явились мертвая бледность и худоба. Рука ее, все еще прелестная и изящной формы, казалась прозрачною. Грудь ее была как слоновая кость и ничем не отличалась от батиста, которым ее прикрыли. Под прозрачною кожею вились синеватые жилки – признак истощения от продолжительных страданий. Платья, которые она надевала так недавно и которые обрисовывали ее стан так изящно, теперь стали широки и падали вокруг ее тела огромными складками.

Ее одели, как она желала, но туалет занял много времени, потому что она была очень слаба и три раза едва не упала в обморок.

Когда ее одели, она подошла к окну, но вдруг отскочила, как будто вид неба и города испугал ее. Села к столу, спросила перо и бумагу и написала к принцессе Конде письмо, в котором просила себе аудиенции.

Минут через десять после того, как Помпей отвез письмо к принцессе, послышался стук кареты. Она остановилась перед домом Клары.

Тотчас доложили о приезде маркизы де Турвиль.

– Вы ли, – спросила она виконтессу де Канб, – вы ли изволили писать к принцессе Конде и просить о назначении вам аудиенции?

– Да, маркиза, я точно писала, – отвечала Клара. – Неужели мне отказывают?

– О, нет, нет, напротив… Принцесса прислала меня сказать вам, что вам не нужно просить об аудиенции, что ее высочество готова принять вас всегда, во всякое время дня и ночи.

– Покорно благодарю вас, маркиза, я сейчас воспользуюсь этим позволением.

– Что такое? – вскричала маркиза Турвиль. – Как! Вы хотите выехать со двора в таком положении?

– Успокойтесь, маркиза, – отвечала Клара, – я чувствую себя совершенно хорошо.

– И вы приедете?

– Через минуту.

– Так я поеду предупредить ее высочество о скором вашем приезде.

И маркиза де Турвиль вышла, церемонно поклонившись виконтессе.

Известие об этом неожиданном посещении, само собою разумеется, произвело сильное волнение между придворными принцессы. Положение виконтессы внушало всем без исключения живейшее участие, потому что далеко не все хвалили неумолимость принцессы в последних обстоятельствах.

Любопытство было возбуждено в высшей степени: офицеры, придворные дамы, придворные кавалеры наполняли кабинет принцессы Конде и не могли верить, что Клара приедет: еще накануне все думали, что она находится в отчаянном положении.

Вдруг доложили, что она приехала.

Клара вошла в кабинет.

Все изумились, увидав лицо ее, бледное, как воск, холодное и неподвижное, как мрамор; и глаза ее, впалые, обведенные синим кругом, последним остатком ее горьких слез. Со всех сторон около принцессы раздался горестный шепот.

Клара, по-видимому, не заметила его.

Смущенный Лене пошел к ней навстречу и подал ей руку.

Но Клара не отвечала ему на его приветствие. Она благородно поклонилась принцессе Конде и подошла к ней через всю залу твердым шагом, хотя была очень бледна и на каждом шагу думала, что она непременно упадет.

Принцесса, тоже бледная и чрезвычайно встревоженная, встретила ее с ужасом; она хотела скрыть это чувство, но оно против ее воли выразилось на ее лице.

Виконтесса сказала торжественным голосом:

– Ваше высочество, я просила у вас аудиенции, которую вы изволили назначить мне, чтобы спросить у вас при всех: с тех пор, как я служу вам, довольны ли вы моею верностью и усердием?

Принцесса закрыла рот платком и в сильном смущении прошептала:

– Разумеется, милая виконтесса, всегда, во всех случаях я была вами довольна и не один раз даже благодарила вас.

– Свидетельство вашего высочества для меня драгоценно, – отвечала виконтесса, – потому что оно дозволяет мне просить у вас отставки.

– Как! – вскричала принцесса. – Что это значит, Клара? Вы хотите оставить меня?

Клара почтительно поклонилась и молчала.

На всех лицах видны были стыд, раскаяние или грусть. Зловещее молчание носилось над огорченным собранием.

– Но зачем же вы оставляете меня? Скажите! – спросила принцесса.

– Мне остается жить недолго, – отвечала виконтесса, – и последние немногие дни мои я желала бы употребить на спасение души.

– Клара, милая Клара! – вскричала принцесса. – Вспомните, подумайте…

– Ваше высочество, – перебила виконтесса, – я должна выпросить у вас две милости. Могу ли надеяться, что получу их?

– О, говорите, говорите! – отвечала принцесса Конде. – Я буду так счастлива, если буду в состоянии сделать для вас что-нибудь.

– Вы можете это сделать.

– Так скажите, что такое?

– Во-первых, назначьте меня настоятельницей монастыря Святой Редегонды. Место это не занято со времени смерти госпожи Монтиви.