Три мушкетера

Де Тревиль ещё раз попросил Атоса быть усердным в службе королю и в особенности королеве, прося передать это и его товарищам.

Д’Артаньян же не выходил из дому ни на шаг. Свою комнату он превратил в наблюдательный пункт. Из окон он видел всех, кто приходил и попадался в ловушку. Кроме того, сняв несколько плиток паркета и будучи отделён от нижней комнаты, где снимались допросы, лишь потолком, он хорошо слышал всё, что происходило между сыщиками и подозреваемыми.

Задержанных сначала тщательно обыскивали, а самый допрос чаще всего заключался в следующем:

– Не передавала ли вам мадам Бонасье что-либо для своего мужа или для кого-нибудь другого?

– Не передавал ли вам господин Бонасье что-либо для своей жены или для другого лица?

– Не поручали ли они вам что-либо на словах?

«Если бы им было что-нибудь известно, они не стали бы задавать эти вопросы, – размышлял д’Артаньян. – Но что же они хотят узнать? Нет ли герцога Бекингема в Париже и не имел ли он или не должен ли был иметь свидания с королевою?»

Д’Артаньян остановился на этой мысли, которая, судя по всему слышанному им, была довольно вероятна.

Между тем мышеловка действовала непрерывно, но и внимание д’Артаньяна было неусыпным.

Впрочем, на другой день после ареста бедняги Бонасье, едва Атос ушёл от д’Артаньяна, чтоб отправиться к де Тревилю, только пробило девять часов и Планше, не застлавший ещё постели своему господину, начал заниматься этим, послышался стук в дверь, ведущую на улицу. Дверь тотчас отворилась и опять захлопнулась: кто-то снова попал в мышеловку. Д’Артаньян бросился к месту, где снят был паркет, лёг на пол и стал прислушиваться.

Вскоре он услышал крик, а потом стоны, которые старались заглушить. На допрос это было мало похоже.

– Чёрт возьми, – проговорил д’Артаньян, – кажется, это женщина! Её обыскивают, она сопротивляется, её вынуждают силой. Негодяи!

И д’Артаньян, несмотря на свою осторожность, с трудом удерживался от того, чтобы не принять участия в сцене, происходившей внизу.

– Да я вам говорю, господа, что я хозяйка дома, я вам говорю, что я госпожа Бонасье, я вам говорю, что я служу у королевы! – кричала несчастная женщина.

– Госпожа Бонасье! – прошептал д’Артаньян. – Неужели мне повезло найти то, что ищут все?

– Вас-то мы и ожидали, – был ответ.

Голоса становились всё глуше и глуше, послышался шум какой-то возни. Жертва противилась, насколько может женщина противиться четырём мужчинам.

– Сжальтесь, господа, сжаль… – был слышен слабый голос, который становился всё тише и тише.

– Они завязывают ей рот! Они уводят eё! – воскликнул д’Артаньян, подскочив, как на пружине. – Шпагу! Ах, вот она, при мне! Планше!

– Что прикажете?

– Беги за Атосом, Портосом и Арамисом. Кто-нибудь из них, наверно, дома, а может быть, и все трое. Пусть возьмут оружие, пусть идут, пусть бегут, пусть мчатся сюда. Ах, я вспомнил! Атос сейчас у господина де Тревиля.

– А вы-то куда идёте, сударь? Куда вы идёте?

– Я выскочу из окна, – вскричал д’Артаньян, – чтобы успеть скорее. А ты быстро положи на место плитки паркета, подмети пол, выйди в дверь и беги, куда я велел.

– Ой, сударь, сударь, вы убьётесь! – вскричал Планше.

– Молчи, дурак, – сказал д’Артаньян.

И, схватившись рукою за выступ окна, он спрыгнул со второго этажа, который, по счастью, был невысок, безо всяких неприятных последствий.

Потом тотчас постучался в дверь, прошептав:

– Сейчас я сам попадусь в мышеловку, и горе кошкам, которые схватятся с такою мышью!

Лишь только ударил молоток под рукой молодого человека, как шум в доме прекратился, послышались шаги. Дверь отворилась, и д’Артаньян с обнажённой шпагой бросился в квартиру Бонасье, а дверь, снабжённая, по-видимому, пружиной, захлопнулась за ним.

Тогда прочие жильцы этого злополучного дома и ближайшие соседи услышали громкие крики, топанье, бряцанье шпаг и грохот мебели. Потом, минуту спустя, удивлённые этим шумом бросились к окнам, чтобы узнать, в чём дело, и увидели, как дверь снова распахнулась и четыре человека, одетые в чёрное, не вышли, а вылетели оттуда, как вспугнутые вороны, оставив на полу и на углах столов перья из их крыльев, иначе говоря, клочья одежды и обрывки плащей.

Д’Артаньян победил, надо признаться, без большого труда, потому что только один из сыщиков был вооружён, да и тот защищался скорее для вида.

Правда, трое других пытались пришибить молодого человека стульями, табуретками и посудой. Но пара царапин шпагой д’Артаньяна устрашила их. Десяти минут достаточно было для их поражения, и поле битвы осталось за д’Артаньяном.

Соседи, отворившие свои окна с хладнокровием, отличавшим обитателей Парижа в эти времена бунтов и беспрерывных драк, захлопнули их, как только увидели бегство четырёх людей в чёрном. Интуиция подсказывала им, что пока что всё кончено.

К тому же было уже довольно поздно, а в то время, как, впрочем, и теперь, в окрестностях Люксембургского дворца спать ложились рано.

Д’Артаньян, оставшись наедине с госпожой Бонасье, приблизился к ней. Бедная женщина лежала в кресле почти без чувств. Д’Артаньян окинул её быстрым взглядом.

Это была прелестная женщина лет двадцати пяти – двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, слегка вздёрнутым носом, чудными зубами и опалово-розовым цветом лица. Но этим и ограничивались признаки, по которым её можно было бы принять за знатную даму. Руки её были белые, но не тонкие, ноги также не указывали на аристократическое происхождение. К счастью, д’Артаньяна ещё не заботили подобные мелочи.

Когда д’Артаньян рассматривал госпожу Бонасье и дошёл в своих исследованиях, как было сказано, до её ног, он увидел на полу тонкий батистовый платок, поднял его и увидел на нём тот же герб и монограмму, что были и на платке, подобранном у ног Арамиса и чуть было не послужившем причиной их дуэли.

С той поры д’Артаньян не доверял платкам с гербами, поэтому, не говоря ни слова, он положил поднятый им платок в карман госпожи Бонасье.

В эту минуту молодая женщина стала приходить в чувство. Она открыла глаза, с испугом осмотрелась кругом и увидела, что комната пуста и что она осталась одна со своим спасителем. Она тотчас же с улыбкою протянула ему руки. Улыбка у госпожи Бонасье была очаровательна.

– Ах, сударь, – сказала она, – вы меня спасли! Позвольте мне поблагодарить вас.

– Сударыня, – ответил д’Артаньян, – я сделал только то, что каждый благородный человек сделал бы на моём месте, вам не за что меня благодарить.

– Напротив, сударь, напротив, и я надеюсь доказать вам, что вы оказали услугу благодарной женщине. Но что хотели от меня эти люди, которых я сначала приняла за воров, и почему нет здесь господина Бонасье?

– Сударыня, эти люди гораздо опаснее воров. Это агенты кардинала. А мужа вашего здесь нет, потому что вчера его забрали и препроводили в Бастилию.

– Мой муж в Бастилии! – вскричала мадам Бонасье. – О боже мой! Что он сделал, бедняга? Он – сама невинность!

И по испуганному лицу молодой женщины скользнуло подобие улыбки.

– Что он сделал, сударыня? – сказал д’Артаньян. – Я полагаю, что единственное преступление его состоит в том, что он имеет счастье и вместе с тем несчастье быть вашим мужем.

– Так вы, следовательно, знаете…

– Я знаю, что вы были похищены, сударыня.

– Но кем? Вы это знаете? О, если вы знаете, скажите мне!

– Человеком лет сорока – сорока пяти, с чёрными волосами, смуглым, со шрамом на левом виске.