Три мушкетера

– Ступайте к калитке Лувра со стороны улицы Эшель и спросите Жермена.

– Хорошо, а затем?

– Он спросит вас, что вам угодно, а вы в ответ скажете два слова: «Тур и Брюссель». И тогда он исполнит все ваши приказания.

– А что мне приказать ему?

– Сходить за господином де Ла Портом, камердинером королевы.

– А когда он сходит и господин де Ла Порт придёт?

– Вы направите его ко мне.

– Хорошо, но где и как я вас опять увижу?

– А разве вы хотите меня увидеть снова?

– Конечно!

– Так предоставьте это мне и ни о чём не беспокойтесь.

– Я полагаюсь на ваше слово.

– Можете быть уверены, что не напрасно.

Д’Артаньян поклонился госпоже Бонасье, бросив на неё самый влюблённый взгляд, какой только мог послать прелестной маленькой особе, и, пока сходил с лестницы, слышал, как за ним затворили двери, повернув ключ два раза. Через несколько минут он был уже у Лувра. Было десять часов, когда он остановился у калитки Эшель. Всё рассказанное нами случилось не более чем в полчаса.

Всё произошло, как сказала госпожа Бонасье. Услышав пароль, Жермен поклонился. Десять минут спустя явился Ла Порт.

В двух словах д’Артаньян объяснил ему дело и сказал, где находится госпожа Бонасье. Ла Порт дважды переспросил адрес и отправился туда немедленно. Но, не сделав и десяти шагов, он вернулся.

– Молодой человек, – сказал он д’Артаньяну, – я вам дам совет.

– Какой?

– У вас могут быть неприятности из-за того, что случилось.

– Вы полагаете?

– Да. Нет ли у вас какого-нибудь знакомого, у которого часы отстают?

– А что?

– Ступайте сейчас же к нему, чтобы он мог засвидетельствовать, что вы были у него в половине десятого. В юриспруденции это называется «алиби».

Д’Артаньян нашёл совет благоразумным; он опрометью бросился к де Тревилю и, не входя в приёмную, где было полно людей, попросил провести в кабинет. Так как д’Артаньян часто бывал в доме, то его просьбу охотно исполнили и пошли сказать господину де Тревилю, что его юный земляк желает немедленно сообщить ему важную весть и просит аудиенции. Пять минут спустя де Тревиль был в своём кабинете и спрашивал у д’Артаньяна, чем он может быть ему полезным и почему он явился так поздно.

– Простите, господин капитан, – сказал д’Артаньян, воспользовавшийся минутой, когда он оставался один, чтобы перевести стенные часы на три четверти часа назад, – но я полагал, что так как сейчас всего только двадцать пять минут десятого, то ещё можно явиться к вам.

– Двадцать пять минут десятого! – вскричал де Тревиль, взглянув на часы. – Это невозможно!

– Посмотрите сами! Изволите видеть?

– Правда, – сказал господин де Тревиль, – я думал, что позже. Но в чём же ваше дело?

Тогда д’Артаньян рассказал де Тревилю длинную историю о королеве. Он изложил ему свои опасения насчёт её величества, рассказал то, что слышал о замыслах кардинала против герцога Бекингема, и всё это с таким спокойствием и с такой уверенностью, что де Тревиль принял всё за чистую монету, тем более что он, как мы упоминали ранее, сам заметил нечто новое в отношениях между кардиналом, королём и королевою.

Когда пробило десять, д’Артаньян попрощался с де Тревилем, который благодарил его за сведения и советовал и впредь быть усердным в службе королю и королеве, а затем вернулся в приёмную. Но, сойдя с лестницы, д’Артаньян вспомнил, что забыл свою трость. Он быстро поднялся обратно, вошёл в кабинет, одним движением пальца перевёл стрелки на точное время, чтобы на другой день не могли заметить, что их трогали, и, обеспечив себе свидетеля для подтверждения своего алиби, спустился по лестнице и очутился на улице.

Глава XI

Интрига завязывается

Покинув дом де Тревиля, д’Артаньян отправился домой самым дальним путём.

О чём же так задумался д’Артаньян, что отклонился от короткой дороги и шёл, поглядывая на звёзды, то вздыхая, то улыбаясь?

Он думал о госпоже Бонасье. Для ученика мушкетёра эта молодая женщина была почти идеалом. Хорошенькая, окружённая тайною, посвящённая в придворные интриги, что придавало её прелестным чертам столько очаровательной значительности; она, по-видимому, была довольно чувствительна, а в этом – особая прелесть для новичков в любви. Кроме того, д’Артаньян вырвал её из рук злодеев, собиравшихся её обыскивать и обходившихся с ней так жестоко, и немаловажная услуга могла бы вызвать в её сердце чувство признательности, которое так легко переходит в более нежное чувство.

Д’Артаньяну уже казалось – так быстро летят мечты на крыльях воображения, – что к нему подходит посланец молодой женщины и передаёт ему записку с приглашением на свидание, золотую цепь или перстень с алмазом. Мы говорили, что молодые дворяне получали, не стыдясь, подарки от короля, прибавим же, что в те времена лёгкой морали они не более стеснялись и своих любовниц, которые дарили им почти всегда драгоценные и долговечные знаки своей памяти, словно желая победить хрупкость их чувств прочностью своих подарков.

Тогда, не смущаясь, делали карьеру с помощью женщин. Те из них, которые были только прекрасны, отдавали свою красоту, отсюда, верно, и пошла пословица, что самая прекрасная девушка на свете может дать только то, что имеет. Богатые давали, кроме того, часть своих денег, и можно назвать многих героев того времени, которые не получили бы своих чинов, а впоследствии не выиграли бы своих сражений без помощи тугого кошелька, привязанного любовницей к седлу своего поклонника.

У д’Артаньяна не было ровно ничего. Нерешительность провинциала – лёгкий налёт, тленный цветок, пушок на персике – быстро исчезла под влиянием не весьма нравственных советов, которые три мушкетёра давали своему приятелю. Д’Артаньян, следуя обычаю того времени, чувствовал себя в Париже как в завоёванном городе, как, например, во Фландрии: там – испанцы, здесь – женщины. Там и здесь неприятель, с которым надлежало сражаться и с которого надлежало брать контрибуцию.

Но, должно сказать, в эту минуту д’Артаньяном руководило чувство более благородное и бескорыстное. Галантерейщик сказал ему, что он богат. Молодой человек догадывался, что у такого простака, каким ему показался Бонасье, деньги, скорее всего, были в руках жены. Но всё это не оказывало никакого влияния на чувство, родившееся при виде госпожи Бонасье, и корысть оставалась почти совершенно чуждой началу любви, за ним последовавшему. Мы говорим: почти, потому что мысль о том, что молодая женщина прелестна, умна и вместе с тем богата, не отнимает ничего у страсти: напротив, она её усиливает.

С достатком сопряжено множество аристократических мелочей, весьма выгодных для красоты. Тонкие и белые чулки, шёлковое платье, кружевной воротничок, хорошенький башмачок на ноге, яркая лента в волосах безобразную женщину не делают красивой, но хорошенькую делают прекрасной; не говоря уже о руках, которые от всего этого выигрывают. Руки, особенно у женщин, чтобы оставаться красивыми, должны быть праздными.

Кроме того, д’Артаньян, как уже знает читатель, перед которым мы не скрывали его состояния, не был миллионером, он лишь надеялся стать им когда-нибудь; но время, назначенное им самим для этой счастливой перемены, было довольно далеко. В ожидании его как грустно сознавать, что любимая женщина желает иметь тысячи безделиц, составляющих радость её жизни, и не иметь возможности дать ей эти желанные мелочи! По крайней мере, когда женщина богата, а любовник её беден, то она может сама приобрести то, что он не может ей предложить. И хотя при этом она обычно пользуется деньгами мужа, она редко бывает за это признательна.

Д’Артаньян, расположенный быть любовником самым нежным, был, пока что, друг весьма преданный. В любовных мечтаниях о жене галантерейщика он не забывал и своих приятелей. С хорошенькой госпожой Бонасье приятно было бы прогуляться по лужайкам Сен-Денис или пройтись по Сен-Жерменской ярмарке в обществе Атоса, Портоса и Арамиса, перед которыми д’Артаньян с гордостью похвастал бы своей победой. Но после долгих прогулок появляется аппетит, д’Артаньян с некоторых пор убедился в этом. Тогда они бы устраивали маленькие дружеские застолья, во время которых с одной стороны пожимаешь руку приятеля, а с другой – ножку любовницы. Наконец, в минуты трудные, в опасных случаях д’Артаньян являлся бы спасителем своих друзей.

А господин Бонасье, которого д’Артаньян толкнул в руки сыщиков, громогласно отрёкшись от него, и которого он обещал спасти? Мы должны сознаться нашим читателям, что д’Артаньян вовсе о нём не думал, а если и вспоминал, то говорил сам себе, что где бы господин Бонасье ни был – ему там хорошо. Любовь – самая корыстная из всех страстей.

Но пусть читатели наши успокоятся: если д’Артаньян забыл про своего хозяина или делает вид, что забыл, под тем предлогом, будто не знает, куда его отвели, то мы его не забыли и знаем, где он теперь находится. Но пока мы поступим как влюблённый гасконец, а к нашему доброму Бонасье вернёмся позже.

Д’Артаньян, мечтая о будущей своей любви, разговаривая с ночью, улыбаясь звёздам, шёл по улице Шерш-Миди, или Шасс-Миди, как её тогда называли. Так как в этих местах проживал Арамис, то ему пришла мысль навестить своего приятеля, чтобы объяснить ему, зачем он послал к нему Планше с приглашением тотчас же явиться в мышеловку. Если Арамис был дома, когда к нему приходил Планше, то он, наверное, поспешил на улицу Могильщиков и не нашёл там никого, кроме, может быть, двух своих товарищей, так что ни он, ни они не могли знать, в чём же дело. Такой переполох стоил объяснения. Вот про что громко рассуждал д’Артаньян.

Про себя же он думал, что это подходящий случай поговорить о хорошенькой госпоже Бонасье, которой были заняты все мысли его, если ещё не сердце. От первой любви нельзя требовать скрытности: она сопровождается такою великою радостью, что её необходимо излить, иначе она вас задушит.

Уже два часа, как парижские улицы погрузились во тьму и начали пустеть. На всех часах Сен-Жерменского предместья пробило одиннадцать. Погода была чудесная. Д’Артаньян шёл по переулку, где теперь проходит улица Асса, вдыхая в себя благоухания, навевамые ветром с улицы Вожирар, из садов, освежённых вечернею росою и ночной прохладой. Вдали раздавались, заглушаемые плотными ставнями, песни припозднившихся гуляк из расположенных кругом кабаков. Дойдя до конца переулка, д’Артаньян повернул влево; дом, где жил Арамис, находился между улицами Кассет и Сервандони.

Д’Артаньян миновал улицу Кассет и уже видел впереди дверь своего приятеля, скрытую в зарослях сикомор и каприфолий, как вдруг заметил что-то похожее на тень, выходящую из улицы Сервандони. Фигура была скрыта плащом, и д’Артаньян сначала подумал, что это мужчина, но по малому росту и неуверенной походке он вскоре понял, что это женщина. Кроме того, женщина эта, как бы не зная в точности, какой именно дом ей нужен, поднимала глаза, останавливалась, возвращалась назад и опять подходила. Это заинтриговало д’Артаньяна.

«Не предложить ли ей мои услуги? – подумал он. – По походке видно, что она молода, может быть, и красива; о да, но женщина, которая бегает по улицам в такой час, наверное, отыскивает своего любовника, чёрт возьми! Если я помешаю свиданию, то это плохое начало для первого знакомства».

Между тем молодая женщина всё приближалась, считая дома и окошки. Это, впрочем, не требовало много времени и труда. В этой части улицы было только три дома и два окна, выходящие на улицу: одно – во флигеле, параллельном тому, который занимал Арамис; другое же было окно самого Арамиса.