– Да… Вы отворачиваетесь… Опасность здесь… беда здесь; это король, не так ли?
– Я ничего не говорю.
– О, вы говорите в тысячу тысяч раз больше молчанием. Фактов, прошу, умоляю вас, фактов! Мой друг, мой единственный друг, говорите! У меня изранено, у меня окровавлено сердце, я умираю от отчаяния!
– Если это так, Рауль, вы мне развязываете руки, и я буду говорить, уверенный в том, что скажу вам только утешительные вещи по сравнению с тем отчаянием, в котором я вижу вас.
– Я слушаю, слушаю…
– Ну, – сказал де Гиш, – я могу сказать вам то, что вы узнали бы от первого встречного.
– От первого встречного? Об этом говорят! – воскликнул Рауль.
– Раньше, чем говорить «об этом говорят», узнайте, о чем могут говорить, мой друг. Клянусь вам, речь идет о вещах, по существу, совсем невинных, – может быть, о прогулке…
– А, о прогулке с королем?
– Ну да, с королем; мне кажется, что король достаточно часто совершал прогулки с дамами для того, чтоб…
– Я вам повторяю, что вы не написали бы мне, если б эта прогулка была заурядна.
– Я знаю, что во время той грозы королю удобнее было прятаться под крышу, чем стоять с непокрытой головой перед Лавальер. Но…
– Но?..
– Король так вежлив!
– О, де Гиш, де Гиш, вы убиваете меня!
– В таком случае я замолкаю.
– Нет, продолжайте. За этой прогулкой последовали другие?
– Нет… то есть да; было еще приключение у дуба. Впрочем, ничего о нем не знаю.
Рауль встал. Де Гиш постарался тоже встать, несмотря на свою слабость.
– Послушайте меня, – сказал он, – я не добавлю больше ни одного слова; я слишком много или слишком мало сказал. Другие осведомят вас, если захотят или смогут. Мое дело было предупредить вас, я это сделал. Теперь заботьтесь сами о своих делах.
– Расспрашивать? Увы, вы мне больше не друг, раз вы так со мной говорите, – сказал опечаленный юноша. – Первый, кого я спрошу, будет или злым человеком, или глупцом, – злой будет лгать мне, чтоб меня измучить, глупец поступит еще хуже. Ах, де Гиш, де Гиш, менее чем через два часа мне десять раз солгут и десять дуэлей будут ждать меня! Спасите меня! Не самое ли лучшее – знать свой недуг?
– Но я говорю вам, что я ничего не знаю. Я был ранен, болен, я был без памяти, у меня обо всем этом только туманное представление. Но, черт возьми! Мы ищем не там, где нужно, когда подходящий человек у нас под рукой. Разве шевалье д’Артаньян вам не друг?
– О да, это верно, конечно!
– Подите к нему. Он вам осветит истину и не ранит ваше сердце.
В это время вошел лакей.
– В чем дело? – спросил де Гиш.
– Господина графа ждут в фарфоровом кабинете.
– Хорошо. Вы позволите, дорогой Рауль? С тех пор как я могу ходить, я так горд.
– Я бы предложил вам опереться на мою руку, если б я не догадывался, что вас ждет женщина.
– Кажется, да, – сказал улыбаясь де Гиш и оставил Рауля.
Рауль остался неподвижный, оцепеневший, раздавленный, как рудокоп, на которого свалился свод: он ранен, истекает кровью, мысли путаются, он старается оправиться и спасти свою жизнь с помощью разума. Нескольких минут было достаточно Раулю, чтобы рассеялось головокружение, причиненное этими двумя открытиями. Он уже связал нить своих мыслей, как вдруг сквозь дверь он услышал голос Монтале в фарфоровом кабинете.
«Она! – подумал он. – Да, это ее голос. Вот женщина, которая могла бы мне сказать правду; но стоит ли мне здесь расспрашивать ее? Она прячется даже от меня; она, наверное, пришла по поручению принцессы… Я увижу ее у нее в комнате. Она объяснит мне свой ужас, свое бегство, неловкость, с которой от меня избавились; она все это скажет мне… после того как господин д’Артаньян, который все знает, укрепит мое сердце. Принцесса… кокетка!.. Ну да, кокетка, но иногда способная любить; кокетка, у которой, как у жизни и у смерти, есть свои капризы, но она заставила де Гиша почувствовать себя счастливейшим из людей. Он-то, по крайней мере, на ложе из роз. Вперед!»
Он покинул графа и, всю дорогу упрекая себя в том, что он только о себе говорил с де Гишем, пришел к д’Артаньяну.
XI
Де Бражелон продолжает расспросы
Капитан дежурил. Сидя в глубоком кожаном кресле, уперев шпоры в паркет, держа между ног шпагу, он читал кучу писем, покручивая усы.
Увидя сына своего друга, д’Артаньян проворчал что-то радостное.
– Рауль, мой милый, по какому случаю король вызвал тебя?
Эти слова неприятно поразили молодого человека, и он отвечал, садясь на стул:
– Право, ничего об этом не знаю. Знаю только, что я вернулся.
– Гм! – пробормотал д’Артаньян, складывая письма и взглядывая пронизывающим взором на своего собеседника. – Что ты там толкуешь, мой милый? Что король тебя не вызывал, а ты вернулся? Я не очень хорошо это понимаю.
Рауль был бледен и со стесненным видом вертел шляпу.
– Какого черта ты строишь такую физиономию и что за могильный тон? – вскричал капитан. – Это что же, в Англии приобретают такие повадки? Черт возьми! Я тоже был в Англии и возвратился оттуда веселый, как пташка. Будешь что-нибудь говорить?
– Мне слишком много надо сказать.
– Ах, вот как! Как поживает твой отец?
– Дорогой друг, извините меня. Я только что хотел спросить это у вас.
Взгляд д’Артаньяна, проникавший в любые тайны, стал еще более острым. Он сказал:
– У тебя горе?
– Я думаю, что вы это хорошо знаете, господин д’Артаньян.
– Я?