Белые и синие

– Итак, генерал, возвращаясь к письму моего отца…

– Решено, ты остаешься с нами; я назначаю тебя секретарем штаба. Ты умеешь ездить верхом?

– Генерал, я должен признаться, что далеко не силен в верховой езде.

– Научишься. Ты пришел пешком?

– Да, сюда из Бишвиллера.

– А от Страсбург до Бишвиллера?

– Я приехал в двуколке с госпожой Тейч.

– Хозяйкой гостиницы «У фонаря»?

– И со старшим сержантом Пьером Ожеро.

– А кой черт угораздил тебя познакомиться с этим грубияном Пьером Ожеро?

– Он был учителем фехтования Эжена Богарне.

– Сына генерала Богарне?

– Да.

– Этот генерал тоже расплатится на эшафоте за свои победы, – сказал Пишегрю со вздохом, – кое-кто считает, что пули убивают недостаточно быстро. Ну, бедный мальчик, ты, должно быть, умираешь с голоду?

– О нет, – сказал Шарль, – я только что видел зрелище, лишившее меня аппетита.

– Что же ты видел?

– Я видел, как расстреляли одного бедного эмигранта из наших краев, которого вы, вероятно, знаете.

– Графа де Сент-Эрмин?

– Да.

– Они отрубили голову его отцу восемь месяцев тому назад, а сегодня расстреляли сына; осталось еще два брата.

Пишегрю пожал плечами.

– Почему бы им не расстрелять всех сразу? – продолжал он. – Ведь дойдет очередь до каждого члена семьи. Ты когда-нибудь видел, как казнят на гильотине?

– Нет.

– Ну, так завтра, если это тебя позабавит, можешь доставить себе удовольствие увидеть это: к нам прибыла партия осужденных из двадцати двух человек. Кого там только нет – от высших офицерских чинов до конюхов! Теперь займемся твоим устройством; это не отнимет много времени.

Он показал мальчику матрац, лежавший на полу.

– Вот моя постель, – пояснил он. Затем он указал на другой матрац.

– А это, – продолжал он, – постель гражданина Реньяка, старшего штабного писаря.

Он позвонил, и тотчас же появился вестовой.

– Еще один матрац! – приказал генерал. Пять минут спустя вестовой вернулся. Пишегрю указал ему рукой, где расстелить матрац.

– А вот и твоя постель, – сказал он. Затем он открыл шкаф со словами:

– Это твой шкаф, никто не будет туда ничего класть, и ты ничего не клади в чужие шкафы; вещей у тебя немного, и я надеюсь, что ты здесь все уместишь. Если у тебя есть что-то ценное, носи это при себе, так надежнее всего, но не потому, что тебя могут ограбить: когда будет дан сигнал немедленно выступать в поход – то ли для наступления, то ли для отступления, – ты рискуешь позабыть о своем добре.

– Генерал, – простодушно промолвил мальчик, – у меня была только одна ценная вещь – письмо моего отца, и я вам его отдал.

– В таком случае поцелуй меня и распакуй свои пожитки; я же вернусь к карте.

Подходя к столу, он заметил двух мужчин, беседовавших в коридоре, напротив двери.

– Эй! – позвал он. – Иди-ка сюда, гражданин Баллю! Иди-ка сюда, гражданин Дюмон! Я хочу познакомить вас с новым гостем, который ко мне прибыл.

И он указал им на Шарля; поскольку оба смотрели на него, не узнавая, он сказал:

– Дорогие земляки, поблагодарите этого ребенка: именно благодаря ему сегодня вечером ваши головы все еще у вас на плечах.

– Шарль! – вскричали оба, принимаясь целовать мальчика и прижимать его к своей груди, – наши жены и дети узнают твое имя, полюбят и будут благословлять тебя.

В то время как Шарль тоже сжимал в объятиях своих земляков, вошел молодой человек лет двадцати-двадцати двух и спросил у Пишегрю на безукоризненной латыни, не может ли тот уделить ему четверть часа для беседы.

Удивленный таким вступлением, Пишегрю ответил ему на том же языке, что он полностью в его распоряжении.

Открыв дверь маленькой комнаты, сообщавшейся с большой, он жестом пригласил его войти туда и, когда тот вошел, последовал за ним; догадываясь, что этот человек должен сообщить ему нечто важное, Пишегрю закрыл за собой дверь.

XIX. ШПИОН

Пишегрю окинул гостя быстрым взглядом, острым и проницательным, но не смог распознать национальности молодого человека.

Тот был одет как бедный путник, который только что проделал долгий путь пешком. На нем была шапка из лисьего меха и нечто вроде козьей шкуры с вырезом для шеи, наподобие блузы, стянутой на поясе кожаным ремнем; из отверстий, проделанных в верхней части этого панциря, вывернутого мехом внутрь, выглядывали рукава шерстяной полосатой рубашки; на ногах у него были сапоги со скошенными подметками, длинные, выше колен.

Это одеяние никоим образом не указывало на национальность юноши.

Однако по его белокурым волосам, светло-голубым глазам, взгляд которых был тверд и даже жесток, по усам льняного цвета, резко очерченному подбородку и развитым челюстям Пишегрю понял, что незнакомец, видимо, принадлежит к одной из северных рас.

Молодой человек молчал, позволяя разглядывать себя, и, казалось, испытывал проницательность Пишегрю.

– Венгр или русский? – спросил Пишегрю по-французски.

– Поляк! – лаконично ответил молодой человек на том же языке.

– Стало быть, изгнанный? – сказал Пишегрю.