Бастард де Молеон

– Клянусь честью, мессир Аженор, и правильно сделаете! – воскликнул он. – Так хоть одно копье будет сломано за весь наш путь. Вместо того чтобы воспротивиться этому намерению, от всего сердца предлагаю вам приступить к его исполнению.

– Ты на что намекаешь, наглец? – вскричал рыцарь.

– На то, что минуло уже шестнадцать дней, – продолжал оруженосец, с насмешливой беззаботностью подъезжая все ближе, – как мы плетемся по Испании, где, говорили вы перед отъездом, нас ждет множество приключений, а нашими врагами были лишь солнце и мухи, трофеями – лишь пыль и волдыри. Черт возьми, сеньор Аженор, я голоден, и меня терзает жажда, а кошелек мой, сеньор Аженор, пуст! Сие значит, что меня постигли три величайших несчастья этого мира, и я не вижу, чтобы мы начали обирать нехристей-мавров, как вы обещали мне на радость, что должно было обогатить нас и спасти наши души, и все это виделось мне в сладких снах, там, в нашем прекрасном Бигоре, еще до того, как я стал вашим оруженосцем, а особенно с тех пор, как я им стал.

– Неужели ты смеешь жаловаться, когда я все это терплю?

– Я чуть было не впал в уныние, мессир Аженор, но вовсе не потому, что мне не хватает храбрости. Почти все наши последние франки[28 - Имеется в виду золотая монета, называвшаяся франком и чеканившаяся во Франции в XIV в. при королях Иоанне II и Карле V.] ушли на оружейников из Пиньела, которые заточили ваш топор, заострили ваш меч, начистили до блеска ваши доспехи, и, по правде сказать, теперь нам не достает лишь встречи с разбойниками.

– Трус!

– Простите, мы должны объясниться, мессир Аженор, ведь я не сказал, что боюсь этой встречи.

– А что ты сказал?

– Сказал, что я жажду ее!

– Почему?

– Потому что мы обчистим воров, – ответил Мюзарон с лукавой улыбкой, которая вообще не сходила с его физиономии.

Рыцарь поднял копье с явным намерением обрушить его на плечи оруженосца, который приблизился к нему настолько, чтобы можно было успешно применить этот вид наказания, но Мюзарон ловко увернулся от удара – видимо, он к ним привык – и придержал копье рукой.

– Будьте осторожны, мессир Аженор, – сказал он, – не следует шутить, ведь кости у меня крепкие, а мяса на них почти нет. Может случиться беда: сделав неловкий удар, вы сломаете копье, и тогда нам самим придется смастерить древко и предстать перед доном Фадрике с испорченным вооружением, что будет унизительно для чести беарнского рыцарства.

– Да замолчи же, чертов болтун! Уж коли не можешь помолчать, лучше поднимись вон на тот холм и скажи, что оттуда видно.

– О, попадись мне на этом холме сам сатана, то я приложусь к его когтистой лапе, если он подарит мне все царства мира![29 - Намек на евангельскую легенду об искушении Иисуса. Сатана возвел его на высокую гору и, показав землю, обещал все царства мира, если Христос склонится перед ним. На что Христос отвечал: «Отойди от Меня, Сатана; ибо написано: „Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи“».]

– И ты пойдешь на это, отступник?

– С превеликим удовольствием, рыцарь.

– Мюзарон, вы в праве шутить над чем вам угодно, но пе касайтесь святых понятий, – серьезно сказал рыцарь.

Мюзарон склонил голову.

– Ваша милость все еще желает знать, что видно с холма?

– Даже больше прежнего, ступайте.

Мюзарон отъехал в сторону, подальше от господского копья, и стал подниматься вверх по склону.

– О! – воскликнул он, когда оказался на вершине. – О, Иисус праведный, что же я вижу! – и перекрестился.

– Так что ты видишь? – спросил рыцарь.

– Рай или почти рай! – в полном восхищении воскликнул Мюзарон.

– Расскажи мне о твоем рае, – велел рыцарь, который по-прежнему опасался шутливого розыгрыша своего оруженосца.

– О, ваша милость, этого не передать словами! – воскликнул Мюзарон. – Рощи апельсинных деревьев с золотыми плодами, широкая река с серебристыми волнами, а вдали – море, сверкающее, как стальное зеркало.

– Если ты видишь море, – заметил рыцарь, который отнюдь не спешил своими глазами увидеть эту картину, боясь, что, когда он поднимется на вершину, все эти прекрасные дали исчезнут, подобно миражам, о которых рассказывали ему паломники с Востока, – если ты видишь море, Мюзарон, то еще лучше ты должен видеть Коимбру, потому что она непременно должна быть между нами и морем, а если ты видишь Коимбру – значит, мы у цели нашего путешествия, ведь в Коимбре мне назначил встречу мой друг, великий магистр дон Фадрике.

– О да! – вскричал Мюзарон. – Я вижу большой красивый город, высокую колокольню.

– Хорошо, хорошо, – ответил рыцарь, начиная верить оруженосцу и давая себе слово на этот раз серьезно его наказать, если эта затянувшаяся шутка действительно окажется розыгрышем. – Прекрасно, это город Коимбра,[30 - Коимбра – город в средней части Португалии. Ниже у Дюма, когда он говорит о завоевании Коимбры Фадрике, неточность: Коимбра была отвоевана у мавров в середине XI в., а в XII–XIII вв. служила резиденцией королей Португалии.] это колокольня собора.

– Да что я все твержу город, колокольня! Передо мной два города и две колокольни.

– В самом деле два города, две колокольни, – удивился рыцарь, тоже поднявшись на холм. – Вот видишь, только что у нас совсем ничего не было, а теперь стало слишком много.

– И вправду, слишком, – согласился Мюзарон. – Посмотрите, мессир Аженор, один город – справа, другой – слева, а за рощей лимонных деревьев дорога расходится. Какой из них Коимбра, по какой дороге нам ехать?

– Вот и новая помеха, о которой я даже не думал, – пробормотал рыцарь.

– И помеха вдвойне, – подхватил Мюзарон, – потому что, если мы ошибемся и на наше горе приедем не в ту Коимбру, нам не удастся наскрести в кошельке на ночлег.

Рыцарь снова осмотрелся вокруг себя в надежде разглядеть какого-нибудь путника, у которого он мог бы спросить дорогу.

– Проклятая страна! – воскликнул он. – Вернее, проклятая пустыня! Ведь когда говорят «страна», имеют в виду место, где, кроме ящериц и цикад, живут и другие существа. О, где ты, моя Франция? – спросил рыцарь со вздохом, который порой вырывается у людей, не склонных к грусти, когда они думают о родине. – О Франция, там всегда найдется ободряющий голос, что подскажет тебе дорогу.

– И сыр из овечьего молока, что так освежает горло! Ах, как тяжела разлука с родиной! Да, мессир Аженор, вы правы, вспомнив о Франции. О, моя Франция!

– Да замолчи, болван! – вскричал рыцарь; про себя он думал то же, что Мюзарон высказывал вслух, но не хотел, чтобы оруженосец вслух говорил о том, о чем он сам думает. – Замолчи!

Мюзарон не обратил на окрик внимания – читатель, который уже довольно близко знаком с почтенным оруженосцем, знает, что тот не привык слепо повиноваться господину, а посему продолжал, как бы рассуждая вслух:

– А впрочем, кто поможет нам, кто приветит, ведь мы одни в этой Богом забытой Португалии. О, как прекрасно, как приятно, как солидно служить в наемных отрядах, а главное, как во Франции удобно жить. Ах, мессир Аженор, почему мы с вами не едем сейчас верхом с каким-нибудь отрядом наемников по дорогам Лангедока[31 - Лангедок, Гиень (Гюйенн) – исторические провинции на юге Франции. В описываемое в романе время Гиень с ее главным городом Бордо находилась во владении англичан.] или Гиени?

– Да будет вам известно, метр Мюзарон, что вы рассуждаете, как Жак-простак,[32 - Жак-простак – прозвище французского крестьянина.] – ответил рыцарь.

– Я и есть Жак-простак, мессир, или, по меньшей мере, был им до того, как поступил на службу к вашей милости.

– Нашел чем хвастаться, несчастный!

– Не говорите о Жаках дурного, мессир Аженор, ведь они нашли способ кормиться, ведя войну, и в этом их преимущество перед нами, а мы с вами, хоть и не воюем, правда, но зато и не кормимся.

– Вся эта болтовня не поможет нам узнать, какой из двух городов Коимбра, – заметил рыцарь.

– Да, – согласился Мюзарон, – но, может быть, они помогут.

И он пальцем показал на облако пыли, которое поднимал небольшой караван, двигавшийся по той же дороге в полульё от них; изредка посреди каравана под лучами солнца что-то поблескивало.

– Ага, вот, наконец, и те, кого мы ищем, – сказал рыцарь.

– Ну да, или те, кто ищет нас, – подхватил Мюзарон.