Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая

Фуке чуть не бросился на Арамиса, но удержался и сказал сдавленным голосом:

– В Во! В моем доме!

– Мне кажется, что у вас. Теперь этот дом ваш, как никогда прежде. Теперь господин Кольбер не может заставить украсть его у вас.

– Значит, у меня совершилось это преступление?

– Преступление? – проговорил пораженный Арамис.

– Да, это ужасное преступление! – продолжал Фуке, возбуждаясь все больше и больше. – Преступление худшее, чем убийство! Преступление, навеки лишающее меня чести и отдающее на поругание потомству!

– Вы в бреду, сударь, – сказал неуверенным голосом Арамис, – вы слишком громко говорите, будьте осторожнее.

– Я буду так громко кричать, что меня услышит весь мир.

– Господин Фуке, берегитесь!

Фуке повернулся к прелату и посмотрел ему в глаза.

– Да, – сказал он, – вы меня обесчестили, совершив это предательство по отношению к моему гостю, к тому, кто спокойно спал под моим кровом. О, горе мне!

– Горе тому, кто под вашим кровом готовил вашу гибель. Вы забыли это?

– Он был моим гостем и моим королем!

Арамис встал с перекошенным ртом и налившимися кровью глазами:

– Я говорю с безумцем!

– Вы говорите с честным человеком.

– Сумасшедший!

– С человеком, который помешает вам довести до конца ваше преступление. С человеком, который предпочтет умереть или убить вас, чем дать обесчестить себя до конца.

И Фуке, схватив свою шпагу, которую д’Артаньян положил у изголовья кровати, решительно обнажил блестящий клинок.

Арамис нахмурил брови и сунул руку за пазуху, как будто ища оружия. Это движение не ускользнуло от Фуке. Тогда, благородный и величественный, он отбросил далеко от себя шпагу, которая откатилась к кровати, и, приблизившись к Арамису, тронул его за плечо своей безоружной рукой.

– Сударь, – сказал он, – я готов умереть здесь, чтобы не пережить моего позора, и если у вас есть еще какое-нибудь дружеское чувство ко мне, убейте меня.

Арамис безмолвствовал и не двигался.

– Вы молчите?

Арамис поднял голову, и надежда снова блеснула в его глазах.

– Подумайте, монсеньер, – сказал он, – обо всем, что вас ожидает. Восстановлена справедливость, король еще жив, и его заключение спасает вам жизнь.

– Да, – отвечал Фуке, – вы могли бы действовать в моих интересах, но я не принимаю вашей услуги. Все же я не желаю вас губить. Вы просто выйдете из этого дома.

Арамис подавил крик, рвавшийся из его сердца.

– Я гостеприимен для всех, – продолжал Фуке с невыразимым величием, – вы также не будете принесены в жертву, как не будет принесен в жертву тот, чью гибель вы замышляли.

– Вы, вы будете принесены в жертву, вы! – произнес Арамис глухим голосом.

– Я принимаю ваше предсказание, господин д’Эрбле, но ничто меня не удержит. Вы покинете Во, вы покинете Францию; я даю вам четыре часа, чтобы вы могли спрятаться где-нибудь в надежном месте.

– Четыре часа? – сказал насмешливо Арамис.

– Честное слово Фуке! Никто не станет преследовать вас до этого времени. Вы на четыре часа опередите всех, кого король захочет послать в погоню за вами.

– На четыре часа! – повторил Арамис.

– Вы вполне успеете добраться на лодке до Бель-Иля, который я предлагаю вам в виде убежища.

– Вот как… – прошептал Арамис.

– Бель-Иль для вас – так же, как Во для короля. Уходите, д’Эрбле, уходите; клянусь, пока я жив, ни один волос не упадет с вашей головы.

– Благодарю вас, – сказал с мрачной иронией Арамис.

– Прошу вас, уезжайте и дайте мне руку на прощание, прежде чем мы побежим спасать: вы – свою жизнь, а я – свою честь.

Арамис вынул руку из-за пазухи. Она была окровавлена; он ногтями разодрал себе грудь, как бы желая наказать ее за то, что в ней родилось столько мечтаний, более пустых, безумных и быстротечных, чем человеческая жизнь. Фуке почувствовал ужас и жалость; он подошел к Арамису с раскрытыми объятиями.

– У меня нет с собой оружия, – прошептал Арамис, суровый и неприступный, как тень Дидоны.

Потом, не коснувшись протянутой руки Фуке, он отвернулся и отошел на два шага. Его последним словом было проклятие, его последним жестом была анафема, которую он начертал окровавленной рукой, запятнав несколькими каплями своей крови лицо Фуке.

И оба бросились из комнаты на потайную лестницу, которая выходила во внутренний двор.

Фуке велел закладывать своих самых лучших лошадей, а Арамис остановился у лестницы, которая вела в комнату Портоса. Он задумался, а в то время карета Фуке во весь опор выезжала из главного двора.

«Уезжать одному?.. – думал Арамис. – Предупредить принца?.. О проклятье! Предупредить принца и что же делать потом?.. Бежать с ним?.. Всюду за собой тащить это живое обвинение?.. Война?.. Неумолимая гражданская война?.. Без сил, увы!.. Невозможно! Что он будет делать без меня?.. О, без меня он обрушится, как и я… Кто знает?.. Пусть свершается судьба. Он был обречен, так пусть остается обреченным… Погиб! Я погиб! Что делать? Ехать в Бель-Иль? Да! А Портос останется здесь и будет говорить и всем все расскажет! Портос, быть может, пострадает!.. Я не хочу, чтобы Портос страдал. Он – часть меня; его боль – моя боль. Портос уедет со мной и разделит мою судьбу. Так надо.

И Арамис, боясь встретить кого-нибудь, поднялся по лестнице, никем не замеченный.

Портос, только что вернувшийся из Парижа, уже спал сном праведника. Его громадное тело забывало усталость так же, как его ум забывал мысль.

Арамис вошел, легкий как тень, и положил свою нервную руку на плечо великану.

– Проснитесь, Портос, проснитесь! – крикнул он.

Портос повиновался, встал, открыл глаза, но разум его еще спал.

– Мы уезжаем, – сказал Арамис.