Рядовой для Афганистана

Странное, необъяснимое состояние, от которого встают дыбом волосы на затылке и бегут мурашки по всему позвоночнику. Где-то, внутри меня, все сжалось от едва тлеющей тоски по родителям – особенно по моему папке. Он только с виду был всегда дерзкий, смелый и независимый, но если бы со мной случилось несчастье, то он точно не выдержал бы такого удара. Мама – всегда ласковая и ранимая, но внутри была необычайно сильная, думаю, она смогла бы пережить мой геройский выход из жизни. Конечно, эти картины нужно прогонять, иначе они заполнят все твое мышление и, в конце концов, создадут опасную ситуацию.

Мысли мои плавно перестроились и потекли совсем в другом направлении. Я вспомнил как очень давно, наверное, в первом классе, мама читала нам с сестренкой книжку про путешествия Синдбада-Морехода, превращения Халифа-Аиста и волшебную лампу Алладина. Сказки Древнего Востока будоражили мое воображение и снились мне по ночам, они пленили меня и звали к себе. Ну что же, завтра все мои мечты станут явью, и я увижу волшебную, неизведанную и древнюю страну – Афганистан.

Мы вошли в пустую казарму Ферганского учебного центра ВДВ. Тишина, запустение, как в морге. Удивительно бедная обстановка, деревянный пол времен борьбы Красной Армии с басмачеством в Средней Азии. Старенькие стены с облупившейся краской. Солдатские кровати стоят в один ярус, второй просто не вместится, потолок слишком низок. Пара горящих лампочек на весь длинный коридор.

Где-то в углу трещит радио-транзистор:

«Яростный строй отряд, радостный строй гитар!

Словно степной пожар песен костры горят…

Но одержимость всегда права, когда находит свои слова!»

Когда-то давно, год или два тому назад, я очень любил эту песню и готов был слушать ее ежедневно. И сейчас она пробудила во мне спящее мужество, протрезвила от мрака и тяжелых раздумий. Неожиданно, из того же темного угла послышался шорох и с двух кроватей поднялись двое высоких загорелых словно черти и очень худых старших сержантов-десантников. Видок у них был отвязный и расхлябанный. Они ухмыльнулись, глядя на нас и завели разговор.

– Молодняк, здорово! Располагайтесь, выбирайте себе кровати, матрацы там, в углу, одеяла там же. Можете ложиться и дрыхнуть.

– Спасибо! – промямлил кто-то из наших.

– Надолго к нам? – обратились они ко всем сразу.

– Нет, завтра утром уже в Афган! – ответили мы почти хором.

– А, ха, смертнички! А куда?

– Вроде в Кабул, дальше не знаем! Может куда-нибудь в Кандагар[19 - Кандага?р – город в южном Афганистане. Пустынный и обширный район, плохо контролируемый нашими войсками.], – ответил один незнакомый мне парень.

– Если в Кабул – считайте везунчики, там «духов» почти не осталось, их всех наша десантура перебила. Если в Кандагар – считай, не повезло, Баграм[20 - Багра?м – город в 60 километрах от Кабула. Также крупный аэропорт. Сложный и опасный район для ведения боевых действий.] – цинковый ящик, Джелалабад[21 - Джелалабад – город в Афганистане. Дорога Кабул – Джелалабад была очень опасна. Сам город, до прихода шурави, являлся курортом с кипарисовыми рощами и фруктовыми садами, в зеленой зоне водились обезьянки.] – тоже полная «жопа». Вы откуда прилетели, голубки?

– Кто откуда, но все с Литвы – с учебки, – ответил я.

– А, ясно, лабусы значит. Не страшно лететь в Афган?

– Нет, конечно, вообще по хрену! Мы что, не десантники, «мабута»[22 - «Мабу?та» – «мазута», «соляра», насмешливое прозвище всех войск в Афганистане кроме ВВС и ВДВ.] что ли? Да мы голыми руками этих бородатых…

– Ха, ну-ну! – засмеялись сержанты.

– А вы здесь служите? А где другие солдаты, курсанты? – поинтересовался я.

– Там давно уже все, – сержант с желтым лицом нехотя махнул рукой в сторону гор. – На прошлой неделе разлетелись «голуби».

– А вы что же? – спросил я.

– Мы, гм, а мы уже свободные личности, через пару деньков домой. Отслужили!

– В Афгане что, не были? – спросил здоровый и смелый верзила.

– Ча, салаги, любопытные! Были мы там, были! В 350-ом десантном волчьем полку.

– Расскажите? – осторожно спросил я; сердце мое, почему то, часто забилось.

– Недолго мы там были, в прошлом году. За полгода несколько ранений, контузия, гепатит, у моего кореша и тиф, и желтуха. Хватит, повоевали. Здесь лечились, потом хотели нас обратно отправить, чтобы мы там уже точно сдохли, но врач местный – хороший и добрый капитан – нашел у нас дистрофию. Нас и оставили, пожалели, наверное.

Мы переглянулись и в разнобой стали спрашивать у дембелей про Афганистан.

Оказалось, что они здесь на учебной точке почти год. Этот городок лишь точка, максимально приближенная к диверсионному лагерю в горах, чтобы солдаты привыкали сразу к горной обстановке, никаких излишеств. Сержанты-доходяги принимают молодых, следят за городком, в общем, ждут увольнения в запас. Еще мы узнали, что за Афган им вручили по медали «За боевые заслуги», и что роты, где они служили, наполовину полегли в боях с басмачами где-то в окрестностях Джелалабада и Панджшерского ущелья[23 - Панджше?рское ущелье – провинция Ахмад Шах Масуда. Оно же «Ущелье пяти Львов». Ключевая провинция, богатая драгоценными камнями. Природа Панджшера великолепна. Здесь полно фруктовых рощ, а в реке Панджшер – много рыбы.].

Я подобрал себе более-менее живой без дырок матрац, получил у сержантов серые простыни, за минуту упал в кровать и отрубился. Может тело мое спало, но мозг судорожно размышлял: «Неужели это правда, что роты, где служили эти сержанты, наполовину уничтожены? Врут, наверное, вояки? Точно врут, не может этого быть! Ну, пусть не наполовину, пусть поменьше». Я закрылся одеялом с головой.

Сержанты снова включили свой транзистор. Я приоткрыл одеяло и стал слушать. Эдита Пьеха как-то жалобно пела.

«Свэтит незнакомая звезда,

Снова мы оторваны от дома,

Снова между нами города,

Звездные огни аэродро-ма.

Надо только выучиться ждать,

Надо быть спокойным и упрямым,

Чтоб порой от жизни по-лу-чать,

Радости скупые телегра-а-мы!

Надежда, мой компас земной,

А удача – награда за сме-елость,

А песни довольно одной,

Чтоб только о доме в ней пе-е-лось…»

Все мое существо сжалось, сердце колотилось не в такт и как-то жалобно. Я вспомнил отца и маму, заснеженный аэродром какого-то маленького городка, куда мы с мамой прилетели к внезапно заболевшему отцу. Батя тогда работал там вторым тренером местной хоккейной команды и сильно простыл на одной из тренировок. Мама отпаивала его куриным бульоном и чаем с малиной. Она бранила отца, что тот неисправимый романтик-хоккеист и даже дурак, готовый работать за гроши, лишь бы это был хоккей. Отец кашлял и соглашался. Мы забрали папку домой. Мама была довольна, а я счастлив. Городок провожал нас страшным морозом и пургой, кажется, это был Череповец. Старый красный трамвай, похожий на черепаху, сошел с рельс и стоял, заметаемый снегом. Почему-то этот трамвай мне врезался в память об этом городке.

Я вырос и стал еще большим дураком, чем мой отец. Завтра, нет уже сегодня, я полечу в далекую и опасную страну, где бандиты и басмачи русским солдатам отрезают головы и вспарывают животы, где молодые пацаны за год становятся высохшими стариками, переболевшими тифом, малярией и желтухой. В страну, где я буду простым солдатом, который, в общем-то, расходный материал, просто ветошь и дерьмо. Мясо для войны. Нет, я все равно полечу туда, я не допущу, чтобы меня заменил пугливый деревенский паренек, я справлюсь! А разве у меня есть выбор? От судьбы не сбежать. Бабушка была права. До встречи, Афганистан!

Немного поворочавшись, я тревожно уснул. Чистейший горный воздух и пение цикад, сделали свое дело. Приснился мне пыльный Афганистан, наш самолет все садился и снова садился в пустыню. После приземления нам раздали винтовки. Почему винтовки? И по горстке патронов. Мы бежали сквозь ветер и пыль. Я никак не мог представить себе врага – образ душмана[24 - Душма?н – враг (в переводе с афганского). Чужой, душегуб, разбойник, террорист. Тот же самый моджахед.] не желал вырисовываться в моем подсознании. Душманов я так и не увидел, только ветер и песок… Под утро мне приснилась моя медсестра из Каунасского батальона, она была в майке-тельняшке, из которой то и дело выпрыгивали непослушные маленькие груди с розовыми почти острыми сосками и в прозрачных трусиках с кружевами, сквозь розовый шелк которых угадывался заросший нежной растительностью упругий девичий лобок. Она смотрела на меня и была совсем рядом, я видел ее розовый ротик, карие глаза и пышные длинные волосы, падающие почти до пояса. Она была счастлива со мной, а я с ней. Мы просто смотрели друг на друга не прикасаясь… но на самом интересном эпизоде меня растолкал Витек Кинжибалов, мой друг по нашему несчастью, или счастью: «Подъем, великий мастурбатор ВДВ, самолета заждалась, однако, ха!»

Утром после завтрака пронесся слушок, что солдатик, которого вчера откачивали после марша, помер от разрыва сердца в больнице Ферганы, а вернее еще раньше, в «УАЗике» «бешеного» полковника. Этот слух в солдатской среде распространили вездесущие прапорщики. Двое из них написали рапорта и отказались лететь в Афганистан. Я их не виню, это их дело. У каждого своя причина, чтобы не лететь на войну. Мы поверили и молча почтили пацана, так и не долетевшего до своего Афгана. Горько, а может судьба оберегла его и не позволила пересечь эту грань, где его ждала бы еще более страшная участь? Кто его знает? Я первый раз озлобился на старшего офицера, на того полковника, который погнал нас по Ферганской долине в сорокаградусном пекле. Солдат умер. Полковник не виноват. Никто не виноват. Русский солдат погиб, так и не долетев до своей войны, оступился, упал в верблюжью колючку и уснул. Может он просто хотел пить? Почему солдатам не дали воды…

В маленькое окно железного клуба, я увидел как солнце садится за горы. Первый день в Афгане догорал. В клубе нас примерно двести молодых солдат. Об этом доложил огромный майор тому самому полковнику, который жал мне руку на аэродроме. Полковник требовал точно уточнить количество новобранцев, цифра двести ему явно не нравилась, от этого у него дергалась щека. После поголовного пересчета нас оказалось сто девяносто семь, не считая десятка офицеров и нескольких прапорщиков.

Если нас из Гайжюная летело двести пятьдесят, значит, в Фергане остались полсотни десантников, наверное, они прилетят завтра.

Потом я узнал, что в Кабул они не полетели, а на Ан–12 их прямиком забросили в город Баграм. Баграм – это слово, от которого мне становилось жутко, от этого набора букв веяло холодом и дикостью. Я не хотел в Баграм. И мечтал лишь об одном – остаться здесь, в десантной дивизии, на краю Кабула. Туда улетел Жека Бутаков – добрый уральский парень. Он тоже не хотел в Баграм, но «приказ» этого не знал.