Рядовой для Афганистана

За каких-то пару часов я привык к военному аэродрому, к десантному городку, к этому пыльному воздуху и жаркому солнцу; к комдиву, с огромными лапами тигра и улыбкой Джоконды.

Леонардо да Винчи, Ван Гог, Пикассо, папкины книги, холсты, мольберт, как вы далеки от меня. Я осмелился растянуть пространство на тысячи световых лет, не спросив никого, я захотел проверить себя на прочность. Я не ожидал, честно не ожидал, что игра моя зайдет так далеко. Ну что же, главное теперь спокойствие и хладнокровие. Я вернусь, я обязан вернуться и нарисовать все, что предначертано свыше! «Вы слышите, живые вещи мастерской художника, я вернусь!»

В уютном кинозале мы уснули и спали не меньше получаса, пока клуб не наполнился множеством офицеров из всевозможных полков, батальонов, отдельных рот непонятного пока нам назначения.

Один усатый капитан пришел с гитарой, уселся в первых рядах и принялся подбирать аккорды. Он был похож на кота, того, что ходил в сапогах. Вначале старшие офицеры, в выцветших камуфляжах, стали вызывать вновь прибывших офицеров и прапорщиков, я заметил, как и моего командира вызвали окриком.

– Отдельный батальон связи! Старший лейтенант Семенов Александр, здесь? Прилетел? – крикнул офицер маленького роста. Погоны его были помяты, звание было не разглядеть.

– Так точно! Я! – четко и громко ответил мой взводный.

– Хорошо, подходите ко мне. – Семенов быстро оказался перед офицером. – Я капитан Сойкин, заместитель начштаба отдельного батальона связи нашей дивизии. Подождите, я заберу еще нескольких бойцов. Нам нужны замы начальников радиостанций и пять-шесть радиотелеграфистов. Минутку.

– Конечно, товарищ капитан. Кстати, со мной два солдатика с Каунасского батальона связи. Радисты на «Чайку»[25 - Чайка – командно-штабная машина управления войсками. Имела в своем чреве набор различных радиостанций. В Афганистане могла быть как на базе БТР–60, так и на ГАЗ–66 и даже в боевой машине десанта или других гусеничных машинах. В данном случае – первый вариант.]. Это мои, с первого дня службы, я их возьму?

– Ну, поглядим, у меня тут список есть, если получится, то и твоих возьмем. А ну, скажите кто, я посмотрю по своему списку, – сказал капитан Сойкин, глядя в замятую бумажку.

– Рядовые Одуванчиков Александр и Кинжибалов Виктор.

– Гм, таких в моем списке нет. Ну, поглядим, может, получится их взять? Не грусти, Саша, здесь в этом ангаре пути расходятся у многих, – с горечью улыбнулся капитан. – А у солдат и офицеров тем более, многие уже не встречаются никогда. Да я не в том смысле, просто гарнизонов много! По всему Афгану! А солдат и младших офицеров не хватает. Да ну, все это к чертовой матери! Будто мы двужильные. Я грешным делом думал, что в апреле все домой полетим, а тут – бляха, вот вас, новеньких принимаем. А ты будешь служить во второй роте, там командно-штабных машин нет.

– Брр, не совсем понял, а что там есть? – настороженно спросил старший лейтенант.

– Все нормалек, увидишь. Тебе понравится. А что делать, других вакансий нет… – развел руками капитан Сойкин.

– Я ведь на капитанскую должность прибыл, ротным, не меньше, – уточнил Семенов.

– Сашок, будешь ты и ротным… все своим чередом, – хитро улыбнулся капитан.

Офицеров и прапорщиков разобрали быстро, вот и дошла очередь до нас, выпускников учебок из Литвы. В основном – мы все рядовые, разные младшие специалисты для ВДВ. Почему я и другие парни не получили звание младший сержант или хотя бы ефрейтор, нам не известно, наверное, не нужно столько младших командиров в Советской Армии. Зачем тогда мы учились полгода в сержантской учебке? На это есть правильный ответ, он же крылатое выражение, появившееся в недрах солдатского молодняка: «Сержантская учебка, это не то место, откуда можно выйти сержантом, а то место, где живут страшные сержанты-инструкторы, они же твои непосредственные командиры и «козлы».

Почему-то весь этот процесс по разбору нашего брата-солдата по воинским частям мне напомнил рынок рабов в Древнем Риме. Усатые, грубые и черствые, пыльные и возрастные прапора и рано поседевшие молодые капитаны выкрикивали фамилии «рабов-гладиаторов». Солдаты молча вставали и выходили строиться на улицу. На лицах у многих я заметил налет растерянности и непреодолимой печали. По-другому и быть не могло, они стояли перед пропастью неизвестности, где на кон была поставлена собственная жизнь. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: «А ведь здесь, парень, тебя могут запросто шлепнуть, и будь здоров, Вася, Петя, Шурик, Тимурчик, Володенька, и Лешка…»

Я сжался в комок, словно мокрый котенок, и пытался услышать свою фамилию. Мне нужно было одно – попасть со своим взводным в один батальон, а там уж он заберет меня к себе. Я знал этого человека и по-настоящему доверял ему. Теперь мы с ним были на одной планете – на чужой. Скорее всего, это он забрал Витька и меня сюда, в Кабул, а то загремели бы мы в самое пекло – Джелалабад или Баграм, а может в сам Кандагар, где по рассказам «рэксов»[26 - «Рэкс» – опытный солдат или сержант ВДВ, обычно спортсмен, имеющий талант быстро и успешно выполнять любые приказы командиров. Например, взять «языка» (душмана в плен) или достать в дукане спальный мешок, или кроссовки, не заплатив при этом дуканщику.] и ветеранов, шансов выжить практически нет.

Разобрали солдат в «полтинник», артполк, в 357-й полчок, саперный батальон, в отдельную 80-ю разведроту. Дошла очередь до батальона связи. Все тот же маленький капитан Сойкин стал называть рядовых и ефрейторов согласно своему списку. Меня и Витька в нем не оказалось. Мы переглянулись. Мне стало тоскливо и одиноко. Было такое чувство, что тебя выбросили на помойку, как нашкодившего щенка. Почему мы не идем в наш батальон? Витек прошипел: «Да и хрен с ними. Видать, Шурик, получим мы ордена посмертно! Доигрались». Сердце мое немного замерло, я ничего не ответил, закрыл глаза и мозгом увидел своего ротного командира Каунасского батальона.

Месяц назад. Март 1986. Литва, Каунас

Гвардии майор Валерий Падалко, для своих сорока трех, выглядел старовато. Было видно, что он устал от службы. Его не интересовал карьерный рост. Должность командира учебной роты связи ВДВ стала его потолком. Обычно молчаливый и спокойный он внушал нам, сопливым новобранцам, чувство внутреннего баланса. Его не называли, как это принято в войсках «папа ротный»[27 - «Папа ротный» – «отец родной», не кто иной, как командир гвардейской парашютно-десантной роты. Практически он был хозяином и отцом каждому солдату и сержанту роты. Солдаты, как правило, любили своего «папу» и старались не подвести его в бою. Чужого офицера, «папу» другой роты, солдаты-десантники легко игнорировали и могли даже не подчиняться его воле, прямо или скрытно.], а звали совсем иначе – «Старец». В этом слове было все: философия, горький опыт, усталость и самое главное, доброта к своим детям, то есть к нам. Мягко и бесшумно он поднимался ночью в расположение нашей роты и горе тому сержанту, который устраивал «маневры» своему взводу. Дневальный «на тумбочке»[28 - «На тумбочке» – дневальный – рядовой солдат, дежуривший около оружейной комнаты и следящий за всеми прибывающими в модуль.] и дежурный по роте не могли промолвить и слова, ротный стоял перед ними, а указательный палец на его сомкнутых губах запрещал даже пикнуть. С легкой руки курсантов ротному добавился позывной «удав»[29 - «Удав» – командир третьей учебной роты курсантов в Каунасе. Личная, не оскорбительная кличка ротного «папы».]. Если «удав» в роте, то сержанты вешаются. «Козлы-сержанты» действительно опасались ротного, ведь говорил он мало, медленно и приглушенно, но мог запросто отправить на «губу»[30 - «Губа» – в армии солдатский сленг обозначения гауптвахты. Изолятор для содержания нарушителей воинской дисциплины.] или еще дальше – в войска.

Год назад Валерий Падалко вернулся из Афганистана, где получил контузию и медаль «За боевые заслуги». Своим детским умом мы, его курсанты, понимали, что медаль «За БЗ», это слишком малая благодарность офицеру боевой роты за целых два года на войне. Сам командир молчал об этом, один раз только сказал: «Зато честно заработанная, не покупал!» И больше ни слова.

В самом конце марта, за месяц до моей отправки в Афган, он вызвал меня на разговор в канцелярию роты. В его маленьком кабинете было тихо и темно. На письменном столе стояла настольная лампа и освещала кружок на каких-то документах. Командир сидел за столом, пил крепкий чай из граненого стакана, вставленного в сталинский мельхиоровый подстаканник, и читал. Я в первый раз увидел его в очках. Теперь он больше походил на учителя истории или директора школы, но не на командира десантной роты, имеющего за спиной более четырехсот прыжков с парашютом.

– Проходи, присядь, есть небольшой разговор к тебе, рядовой Одуванчиков, – майор снял очки и аккуратно положил их в футляр.

– Есть! Товарищ гвардии майор, – я взял стул и присел с противоположной стороны стола. Мне стало немного смешно, такой же футляр для очков я видел давным-давно у своей бабушки.

Офицер закурил, лихо отбросил спичечный коробок на стол, встал и подошел к окну. Приоткрыл форточку и с наслаждением выдохнул дым в вечерний сумрак.

– Вы знаете, Одуванчиков, что есть решение направить вас для дальнейшего прохождения службы в Демократическую Республику Афганистан? – майор прищурил правый глаз от едкого папиросного дыма.

– Так точно! Я в списках «афганцев», завтра идем с другими курсантами-кандидатами, на дополнительный медосмотр в санчасть, товарищ гвардии майор!

– Родителям уже написали? Я пока не советую. Еще ничего не ясно, – майор сделал два шага ко мне и посмотрел в мои глаза. Я увидел в его зрачках целую вечность: незнакомые черные горы, тоску, холод, фиолетовое небо с минаретами на горизонте и то, что все давно уже ясно, как и то, что завтра будет новый день – дождливый или солнечный, счастливый или угрюмый, но он точно будет.

– Конечно, и не собираюсь писать. Напишу, когда устроюсь, – спокойно ответил я.

– Устроишься? Ха! Да ты с юмором, парень. Страх есть? – ротный посмотрел своими черными зрачками «внутрь меня».

– Никак нет! Просто сердце немного замирает, это, скорее всего, волнение. Недостаток информации. Говорят, там интересно. В Джелалабаде, например, есть пальмы и даже обезьяны. Горы красивые, апельсины, гранаты, девушки восточные. Плац чистить от снега не надо. Почти курорт.

– Да-уж! Точно курорт. Гранат там завались, бери – не хочу, вернее, бросай – не хочу! Но это не Куба и не Крым, и девушки там ходят с ног до головы в чадре, – серьезно сказал ротный, снова уселся на стул и продолжил свой монолог, глядя почему-то в первую полосу газеты «Красная Звезда». – У меня к тебе предложение другого плана. Можешь остаться здесь, в нашем батальоне, художником-оформителем до конца службы. Ленинские комнаты совсем поизносились, все планшеты менять надо. Ты справишься. Замполит батальона в курсе, это наша с ним идея. Думаю, найдем причину оставить тебя. У тебя ведь нога не совсем оправилась? Гнойное воспаление, это серьезно. С этим не шутят…

– Это вы серьезно? Отмазать меня хотите? – я встал по стойке смирно, молча смотря в потолок и глотая вдруг полившиеся ниоткуда слезы.

– Эй, боец, ты не так меня понял! Конечно, предложение необычное, но это нормальное продолжение службы. Я же тебе не свинарем предлагаю дослуживать. Если у нас никто не может рисовать и писать перьями, кто будет все эту агитацию мастерить? – майор отбросил газету, отвернулся к окну, встал и нараспашку открыл огромную армейскую форточку. Закурил вторую сигарету.

За окном огромными хлопьями падал снег. Свежий влажный воздух ворвался в прокуренную комнатку. Я смотрел на сутулую спину командира и понимал, что кроме этой каморки и казенного письменного стола у него больше ничего нет. Что он в эту минуту думал обо мне: «Неужели этот сосунок струсит и примет мое предложение? Примет или нет, какая мне разница, дослужу год и все, на пенсию по выслуге лет».

Майор повернулся, со злобой задавил чинарик в пепельнице, сделанной из панциря степной черепахи, и спросил.

– Ну, что скажешь, согласен или подумаешь часок?

– Никак нет! Не умею! – выпалил я.

– Что не умеешь?

– Не умею художником! Вернее, рисовать могу, а пером пишу, как курица лапой.

– У меня другая информация, солдат. Говорят, у тебя руки золотые.

– Врут, товарищ гвардии майор! Немного порисовал сержанту Цибулевскому, и то ерунда вышла. Ну, еще планшет «История ВДВ» в штабе подправил, и все. Я служить пришел в десант, а не рисовать! Нога давно в порядке, с «Ила» совершил третий прыжок.

– Так, ты в военное училище, кажется, до срочной службы поступал? Куришь?

– Так точно, в Новосибирское высшее военно-политическое, в десантную роту. Сразу после школы. Никак нет, отец не курит и я также…

– Ага, на замполита хотел учиться, белый хлеб есть и маслом намазывать? Что же не поступил, баллов не добрал?

– Не могу знать, все экзамены сдал, в училище зачислили, но позже, перед присягой, вдруг двадцать курсантов лишние оказались. Командование сказало, что суворовцы, дети высокопоставленных офицеров приехали из Москвы и их зачислили вместо нас. Я расстроился и разозлился. Нам предложили ехать в Омское пехотное командное училище, где нас уже ждали, я отказался. Решил, что нужно вначале послужить солдатом, а после поступать. Может и зря, кто его знает, – усмехнулся я.

– Вот и давай, полгода еще отслужишь здесь и вновь пиши рапорт и поступай – хоть в Москву, хоть в Рязань. Характеристику напишу нормальную. Все честно, рядовой.

– Не совсем честно! Значит, вместо меня кто-то из ребят в Афганистан полетит и там, проживая мою судьбу, будет меня вспоминать и скорее всего, сдохнет? А я останусь чистеньким? Ребят, конечно, можно обмануть и сказать, что, мол, оставили в учебке и дальше в военное училище направят. Но себя обмануть? Никогда! Я не хочу всю жизнь слушать свой внутренний голос, который будет мне шептать в мозг: «Трус, ничтожество!» Нет, я лучше поеду, вернее, полечу согласно приказу! Буду служить, если надо воевать. Вперед батьки, то есть командира в пекло не полезу. Короче, дурацкую инициативу проявлять не буду, – жестко сказал я.

– Не понимаю тебя, ты все усложняешь. Конечно, если не полетишь ты – полетит другой, но ты простой солдат. Прикажут, мы все туда полетим. А кто-то и второй и в третий раз. Ты сейчас пытаешься оценить и спрогнозировать ситуацию дальше? Это конечно, хорошо, но может быть тогда действительно с такой головой лучше в военное училище, а? – майор Падалко слегка удивился, но взгляд его был страшен.