Крейсер «Суворов»

Еще Темнов замышлял построить дачу, посадить там, как у людей, картошку, огурцы, помидоры. И на машину быстро денег скопить у него должно получиться. Олег не раз представлял себе, как на выходные всей семьей выезжают за Самару на собственных «Жигулях», а, может, даже и на «Волге», обгоняют всякие «Москвичи» и «Запорожцы». Будут ездить не только на дачу, но и на реку, на рыбалку, в лес за ягодой-грибами. Балкон украсят вялящиеся лещи и банки, которые закатает Аленка: овощи-фрукты с дачи и грузди-маслята из леса. Своими соленьями так хорошо водочку посреди зимы закусывать…

Он верил в Аленку, которая после школы работала на заводе разнарядчиком в цехе металлообработки. Там было много мужиков. Но все в цеху знали, что у симпатичной блондинки Аленки есть жених – здоровый парень. Поэтому никто к ней приставал.

Аленка плакала на проводах:

– Ничего, что два года. Буду ждать. Писать каждый день…

Она и правда писала, несмотря на то, что в разлуке им предстояло провести не два, а три года. Когда Темнов отслужил первые восемь месяцев и самое трудное, можно сказать, было уже позади, случился тот затяжной. Олег подумал тогда и о том, что, возможно, придется умереть, и о том, что же будет после его смерти. Аленка погорюет и найдет другого. А родители? Они же не найдут другого сына? Как они без Олега? Немолодые, больные?..

После нескольких отчетов и замен трубок комдив отдал страшную команду:

– Открыть замок!

Гриф, не раздумывая, выполнил приказ, и через секунду между зарядом и всеми башенными матросами не осталось никакой преграды. Если бы заряд рванул в это время, то повторилось бы то, что случилось на «Сенявине». Темнов закрыл глаза. Но за несколько секунд, прошедших с момента открытия замка, ничего не произошло. Олег снова открыл глаза. Гарашко уверенно скомандовал:

– Досылающий, вынести заряд из башни! За борт!

Все башенные уткнулись взглядами в Грифа. Но тот затряс головой:

– Не… Не… Я не…

И руки у него с огромными кулачищами тоже тряслись.

Комдив посмотрел на Кармана, но тот отступил от орудия, уперся спиной в стальную стенку башни. И его руки ходили ходуном.

Страшно было Грифу. Страшно было Карману. Олег хорошо узнал эту парочку за столько совместно проведенного времени в кубрике и башне. Оба храбры только тогда, когда издеваются над молодыми и слабыми.

Страшно было и Олегу. Он видел, как «Карабас» шарит взглядом по башне, собираясь приказать взяться за заряд кому-то из молодых. А Темнов помнил, что на «Сенявине» взрыв произошел там, где растерялись именно неопытные «караси». И у «суворовских» молодых наверняка, как у Грифа с Карманом, тряслись руки.

– Я вынесу! – вышагнул из-за орудия Темнов.

Комдив думал недолго:

– Действуй!

Олег медленно поднял заряд на руки. Втянул ноздрями воздух и заметил про себя, что вроде бы дымом не пахнет – ничего не горит, не тлеет. Развернулся, медленно, боком двинулся мимо башенных механизмов к отдраенной «броняшке». Смотрел только на нее, чувствуя, что все в башне сопровождают взглядами выносимый заряд.

Неожиданно на руку Темнова что-то капнуло. Олег посмотрел вверх. Это был пот со лба сидящего надо всеми в башне дальномерщика. В глазах «стекольщика» тоже замер страх.

Еще пара пройденных метров и Темнов осторожно вышагнул за башню, качнулся и сильнее прижал к себе заряд. Подумал о том, что, должно быть, погибнет сразу, и еще о том, что это лучше, чем выжить, но остаться инвалидом – обожженным до неузнаваемости, без рук, без ног. Аленке он такой не нужен. Только мама Тая будет заботиться о нем. Пока сама сможет. У нее ведь профессиональное заболевание маляров – «органическое поражение центральной нервной системы». Она – очень нервная, иногда не в себе. За матерью за самой ухаживать нужно. Но и отец Темнова часто простывает, а сидя дома на больничном, вовсю бухает и забывает обо всем, обо всех…

Олег не хотел оставаться инвалидом. Он предпочитал быструю смерть: вспышку, после которой ветер сметет в море кучку пепла…

На ватных ногах Темнов дошагал до борта. Вдохнул-выдохнул и на сказанные в уме «три-четыре» подбросил заряд над леерами, вытолкнул его как можно дальше. Быстро отпрянул назад, ожидая, что заряд взорвется за бортом. Но тот спокойно плюхнулся в воду и быстро пошел ко дну. Не первый и не последний. Десятки, сотни испорченных зарядов и снарядов выбрасывают за борт комендоры на самых разных кораблях всех флотов мира…

После того затяжного Темнова стали меньше гонять башенные «годки». Кто знает, может быть, он спас им жизнь, позволил дослужить до конца и уйти целыми-невредимыми домой. Меньше стали задираться и Карман с Грифом, за которых он выполнил обязанности. Вызывал к себе в каюту особист, интересовался: не был ли затяжной выстрел чьей-нибудь диверсией. Олег такому вопросу очень удивился:

– Нет, вроде, у нас самоубийц.

Командир корабля перед строем объявил Олегу благодарность «за грамотные действия и смелость». А еще Темнов получил звание старший матрос и, соответственно, добавочные полтора рубля к своему четырехрублевому жалованию. И все это за обращение с порохом. Которого Олег очень боялся.

Как-то так получилось, что после тех стрельб с затяжным выстрелом Темнову сразу пришла целая стопка писем. От родителей. От друзей по школе и «шараге», находящихся в Куйбышеве-Самаре и служивших во всех концах Советского Союза. Еще от Зимы – товарища по строительной бригаде. И еще было письмо от Аленки. Она прислала фотографию: какая же красивая, не сделала модную стрижку, все так же берегла свои длинные, некрашеные, светлые как лен волосы…

Олег читал тогда весточки от родных-близких и хотел жить. И в этот новый выход в море он тоже хотел жить. Очень надеялся, что до стрельб не дойдет, и тогда думать придется лишь о недописанном письме, которое лежало сейчас в кармане его рабочих брюк. С ним надо было, наконец, что-то решать…

«Жить можно…»

После того, как Воронок засунул тетрадь с песней о «Сенявине» в рундук, тревога отступила. На смену ей пришло возбуждение от мыслей, связанных с возможно предстоящим выходом в море. Ожидая возвращения музыкантов в кубрик, Сергей думал о том, что сегодня, если все сложится лучшим образом, он перейдет в новое «морское сословие», порвет с сухопутным прошлым.

Всего лишь пару месяцев назад Воронок был обычным деревенским парнем и даже не задумывался, как далеко его может забросить судьба. Из Луковки их увезли троих: самого Сергея, толстого Витьку – Винни Пуха – с другого конца улицы, и тракториста Кольку – самого сильного парня на селе. Тот жил в соседнем доме и всегда защищал Воронка от пацанов, набивавшихся в ухажеры Марины. Сергею не то что за свою девушку, но и за себя-то постоять было не просто: вырос, хотя и высоким, но худощавым, с неразвитыми, «прилепившимися» к костям мышцами. Посмотришь на него со стороны и не поймешь, как с таким телом уживается мощный басовитый голос. Правда, Марина на отсутствие развитой мускулатуры не обращала никакого внимания. Ей нравился, конечно, голос, а кроме него, еще и серые глаза Воронка, нос с горбинкой, густые, жесткие вьющиеся волосы, торчащие пружинками во все стороны. Марина даже в шутку завидовала: с такой «шапкой» ее парень мог ходить без головного убора вплоть до заморозков. Всю красоту пришлось пустить «под ноль»…

Сергей вспомнил, как, натянув спортивную шапочку на стриженую голову, смотрел на плачущую, вытирающую слезы Марину из кузова отъезжающего от сельсовета грузовика. Смотрел пьяными, затуманенными водкой глазами. Он тогда не осознавал, что расстаются они так надолго.

В военкомате райцентра односельчан Воронка отвели в какую-то отдельную колонну, которая тут же исчезла за воротами. Колька едва успел выкрикнуть:

– Держись, Серега! Как ты там без меня…

Воронок на это пожал плечами и тут же напился до бесчувствия с незнакомыми ребятами, предложившими:

– Подставляй стакан, у нас этого добра завались! Пей, пока есть! Потом только вспоминать будем…

Очнулся в поезде, где ему снова предложили выпить: водки, вина, пива. Сергей не отказывался. Следующий раз пришел в себя, почувствовав толчок в бок:

– Приехали!

Их выгрузили в Ванино, городе, о котором никто ничего определенно сказать не мог:

– Вроде дальневосточный морской порт.

Тут же у Воронка, знавшего много песен, всплыли в голове строки:

«Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман,
Ревела стихия морская,
Вставал впереди Магадан —
Столица колымского края…

Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
По трапу войдешь ты туда,
Оттуда возврата уж нету.

Пятьсот километров тайга,
Живут там лишь дикие звери.