где рыбка-колю?шка кусает за хвост…
Трамваи бегут за Египетский мост…
Зачем-то рифмуются «море» и «горе»,
и следом Некрасов – «и хворосту воз».
Я слушаю трепет октябрьских вязов,
мой садик Покровский огнём опалён,
в нём воздух, как в детстве, прозрачен и вязок,
и мне не хватает простуженных связок,
чтоб хрипло сказать: «Я в Маринку влюблён».
Сегодня четверг, завтра пятница, в хоре
недель проходящих не знаешь, всерьёз
ли в сердце рифмуются «горе» и «море»,
и рыбка-колюшка играет с рекою,
и падает в детство Египетский мост?
* * *
О Дед Етой,
ты снова встал не с той,
кривишь губу, завидуешь и злишься.
Взгляни на облако, задумайся, постой –
вот так и ты уйдёшь и растворишься
в крови земной, солёной и простой,
и отпоют тебя стволы и листья,
и дождь прольётся влагой золотой.
А, Дед Етой?
А Дед Етой завидует, ярится,
юродствует, злословит, матерится,
трясёт своей кудлатой бородой.
Ему бы встать бы с той,
но Дед Етой
с неё не встанет принц… принципиально,
как Троцкий, трезво, интернаць… онально:
«Раз встал не с той,
так и встаю не с той!»
* * *
Деду Етою в осеннее утро
прямо в постели, такие дела,
тихо, как тайна, как лодочка, утло
мысль простая однажды пришла:
все умирают, и всё умирает –
звёзды, планеты, жучки, червячки…
Гений родится, горит и сгорает,
в мёртвой руке зажимая очки.
Нужно ли помнить, что жизнь бесконечна,
что, умирая, уходим туда,
где человечье и нечеловечье –
общее дело-работа-беда?
Всё умирает, и все умирают,
но перед тем как уйти – боже мой! –
в игры дурацкие дети играют:
король, королевич, сапожник, портной…