Тихие омуты

Артем улыбнулся уголками губ и поцеловал Машу в лоб.

– Как ты считаешь, меня пустят к игумену? Я хотел бы поговорить с ним о монастыре и его истории.

– Ты же все о ней знаешь! Думаешь, он сможет рассказать тебе что-то, чего ты не прочитал в своих книжках?

– Меня интересуют местные легенды, в этом монастыре чувствуется что-то необычное, как будто святое что ли… – Артем смущенно замолчал. Он все еще находился под впечатлением мистического происшествия, случившегося в заброшенной часовне, и надеялся, что с отцом Анисимом удастся поговорить и об известных ему случаях чудесного обретения икон. – А еще я хочу посмотреть монастырскую библиотеку. Отец Михаил, который распоряжается в гостевом доме, сказал, что в ней есть местные издания по истории архитектуры и старые путеводители. В Москве таких раритетов не достанешь.

Солнце окончательно скрылось за облаками, на холме за монастырской стеной тревожно зашумел лес. Маша сложила мольберт и вместе с Артемом направилась в гостевой дом. Там их ждал Олег, заваривая кипятком из электрического чайника привезенную с собой сухую лапшу и чай в пакетиках. Помимо них в соседних комнатах расположились ещё две группы паломников. Как удалось выяснить общительному Олегу, одна из них была из Вологды, а другая из Питера.

Желание Артема поговорить с игуменом исполнилось ближе к вечеру. Отец Анисим оказался маленьким суетливым человеком, и весь разговор между ними состоялся на бегу: игумен спешил на монастырские огороды, проверить, закрыты ли перед приближающейся грозой расположенные там теплицы. По всем вопросам, касающимся истории монастыря, он посоветовал обращаться к отцу Всеволоду, который, кстати, заведует и монастырской библиотекой. На вопрос, не слышал ли он о необычных случаях нахождения икон в этой местности, отец Анисим неопределенно ответил, что земля здесь намоленная, прославленная многими христианскими подвижниками, а потому и чудеса случались в прошлом и случаются по сей день. После этого игумен окончательно перешел на бег, а немного раздосадованный Артем отправился искать рекомендованного отца Всеволода.

Он ожидал увидеть почтенного седобородого монаха, наследника традиций древних летописцев, однако перед ним предстал молодой мужчина с аккуратной темной бородкой и в круглых очках. Вскоре выяснилось, что в миру отец Всеволод преподавал в Новосибирском университете, имел кандидатскую степень по философии, и почти сразу по прибытии в Свято-Троицкий монастырь был определен игуменом Анисимом в руководители создающегося монастырского экскурсионного бюро. Артема очень заинтересовало, почему человек от науки, тем более живший на другом конце страны, вдруг постригся в монахи и отправился на берега Ярозера. Спрашивать об этом было как-то неудобно, но отец Всеволод, по-видимому, уже привык к подобным немым вопросам.

– Личная трагедия, – сказал он, глядя в глаза Артему. – На вторую годовщину нашей свадьбы моя жена утонула в море. После похорон я пять дней не мог спать – как только закрывал глаза, сразу же видел ее лицо. В конце концов организм сдался, я проспал двое суток, а когда проснулся, то помнил только один сон, очень яркий и красочный: древний монастырь на берегу озера с лесистыми берегами. В интернете я нашел фотографии нашего монастыря и понял, что это то самое место, что я видел во сне.

Отец Всеволод ненадолго замолчал, а затем разговор перешел на историю Свято-Троицкой обители. Артем и Всеволод быстро нашли общий язык, общаться им было интересно и легко.

– Наши церкви, конечно, необычные, – объяснял отец Всеволод, – но ничего удивительного для местных крестьян в них нет. Они вообще не слишком разделяют каменное и деревянное зодчество. Здесь издавна с одинаковым умением обрабатывали оба этих материала. К тому же считается, что эти каменные церкви были построены по образцам уже существовавших здесь церквей деревянных. Их, якобы, срубили еще при первом игумене, они простояли больше двухсот лет и очень обветшали. Тогда буквально в десятке метров сложили новые каменные церкви, а старые, деревянные, разобрали.

– А в монастырской библиотеке есть какие-нибудь документы, относящиеся ко времени их строительства?

– Конечно нет, – улыбнулся отец Всеволод. – У нас там, в основном, советские книги. Все, что было накоплено до революции, или растащили после закрытия монастыря или вывезли в районные библиотеки и сельские избы-читальни. Богослужебную литературу просто сожгли… Хотя после того, как монастырь возродился, местные старушки вернули несколько старинных книг, спасенных в свое время их матерями и бабушками и упрятанных на чердаках. Есть даже Библия, изданная в год восшествия на престол императора Николая II. Мы стараемся бережно хранить такие книги, но, естественно, не хватает необходимого оборудования…

– Видимо тут действительно живет верующий народ.

– Как и по всей матушке-Руси, – снова улыбнулся отец Всеволод. – Что у нас в Новосибирске, в Академгородке, что здесь, в деревне Вепрева Пустынь, везде люди одинаковые. Сначала грешат, а потом у Бога прощения просят. Вот посмотришь на одного – работящий мужик, семья крепкая, в церковь каждое воскресенье ходит, да еще и помочь может батюшке, если в чем нужда. С соседями в ладу, даже в тюрьме не сидел – ну просто идеальный христианин. А на следующий день придешь – зарплату получил, в грязи у дома пьяный лежит, жена с подбитым глазом рыдает. Захочешь поговорить – таким матом обложит, что вовек не сунешься. И какой он настоящий? В Бога верит, а грешить не перестает.

– Пьянство – это, наверное, наша национальная болезнь, – заметил Артем.

– Болезнь сначала подхватить надо, а без доброй воли такую болезнь не подхватишь. Все от головы идет, от развращенного сознания.

– Неужели, тут все мужики пьющие?

– Практически да, кто-то меньше, кто-то больше. Только на Большом острове, говорят, не пьют. Там вообще интересное место, старая деревня вроде бы, но много и новых домов. Там как-то так сложилось, что народ очень праведный, всегда так было. Вот те, может быть, и не пьют, у них многое осталось еще с дореволюционных пор, весь уклад жизненный. Как будто и не было семидесяти лет безбожной власти.

– Удивительное явление, – сказал Артем. – А других каких-нибудь… ну чудес что ли… Не было ничего такого странного за последнее время?

Отец Всеволод вновь улыбнулся замешательству собеседника. Он часто наблюдал подобное смущение, когда светский человек, воспитанный нашей атеистической школой, пытался говорить о вещах духовных.

– Всякое бывает. Вот отец Анисим все время повторяет, что здесь святая земля, что чудеса вокруг, их только надо уметь видеть. И восход солнца – тоже чудо, и вон та сосна на берегу, и сам наш монастырь – все Господа славит. И исцеления у нас были у иконы святого Макария. В прошлом году одна женщина от рака вылечилась. Только тут не в конкретном месте дело, и даже не в конкретной иконе, а в вере и в раскаянии. Если человек всем сердцем в Бога верит, о грехах своих сожалеет, то он и дома на кровати вылечиться сможет, икона здесь только как помощник, духовный ориентир, выступает.

Артем решил показать отцу Всеволоду обретенную им икону, хотя его несколько смущали слишком уж реалистичные воззрения молодого монаха, в которых чувствовалось влияние того самого новосибирского Академгородка. Поэтому историю чудесного обретения иконы в заброшенной часовне Артем оставил для более благоприятного случая, достал из кармана темную дощечку и протянул ее отцу Всеволоду.

– Подскажите, пожалуйста, что это за икона? Вернее что за святой на ней изображен? Мне кажется, что это новгородская школа, возможно даже XVII век.

Монах принял икону, снял очки и принялся близоруко ее рассматривать. Молча оглядев со всех сторон, он бережно вернул икону Артему.

– Насчет возраста и иконописной школы Вы, скорее всего, правы, хотя сам я в искусствоведении не большой специалист. Вот философия Гегеля – другое дело, – монах-философ улыбнулся. – А что касается святого, изображенного на этой иконе, тут я могу дать однозначный ответ – это отрок Артемий Веркольский, достаточно почитаемый в наших краях, да и по всей Северной Руси.

Хотя Артем, изучая православные храмы, был поверхностно знаком с пантеоном русских святых, это имя он слышал в первый раз.

– А Вы не могли бы рассказать что-нибудь о нем? – попросил он отца Всеволода.

– Лучше всего, конечно, Вам было бы почитать его житие, но если говорить вкратце, то Артемий был благочестивым отроком, который жил в XVI веке в селе Веркола, это на реке Пинеге, относительно недалеко отсюда. Предание говорит, что он с детства проявлял кротость, трудолюбие и богобоязненность. Когда ему было 13 лет, он вместе с отцом пахал поле. Неожиданно началась гроза, и отрока убило молнией. В те времена бытовало убеждение, что любая внезапная смерть, а особенно смерть от удара молнии, является Божьей карой за некие тайные грехи. Поэтому отрока, как какого-то самоубийцу или большого грешника, не стали хоронить на деревенском кладбище, а отвезли в лес, положили на поляне и накрыли сверху хворостом и берестой. История эта вскоре забылась, но через двадцать восемь лет дьяк сельской церкви, собирая в этом лесу грибы, случайно нашел тело Артемия. Оно не только не разложилось и не было съедено дикими зверями, но и источало благоухание и таинственный свет. Крестьяне привезли нетленные мощи в деревню и положили их в церкви. Сначала мало кто верил в святость отрока, но вскоре в этих землях началась эпидемия лихорадки. Оказалось, что молитва перед мощами Артемия позволяла излечиться от страшной болезни, началось прославление святого, а затем прекратилась и эпидемия. У мощей стали происходить различные чудеса, достаточно быстро Артемий Веркольский был канонизирован, в XVII веке уже существовал Свято-Артемьев Веркольский монастырь. Обитель процветала вплоть до революции. После нее особый отряд ВЧК прибыл в монастырь, чтобы вскрыть мощи, однако незадолго до этого они были вынесены монахами и спрятаны в неизвестном месте. Хотя сейчас монастырь и восстановлен, местонахождение мощей святого Артемия по-прежнему неизвестно.

– Интересная история, – заметил Артем. – Честно говоря, в ней много странного. Насколько я понимаю, православные подвижники обычно причислялись к лику святых за подвиги веры – мученическую смерть, проповедь веры язычникам, строгое постничество, другие аскетические деяния. Артемий ничего этого не совершал. Он просто был подростком, пусть трудолюбивым и послушным, но это же не редкость. А потом его тело вдруг оказалось нетленным и начали происходить чудеса.

– Пути Господни неисповедимы, – задумчиво ответил отец Всеволод. – Я не размышлял специально об этом случае канонизации, возможно в богословской литературе можно найти объяснение всему происшедшему. Но мой грешный ум подсказывает, например, такой ответ: жители этого села были суеверны и после несчастного случая в поле решили, что невинный подросток, почти ребенок, имеет на душе тяжкие грехи. Хотя откуда им было взяться у бедного крестьянского отрока? Чтобы вразумить их и отвратить от пагубного суеверия, Господь и прославил своего подвижника. Люди по своему невежеству посмертно обвинили его в тайных грехах, а оказалось, что он скрывал не грехи, а праведность. Кажущееся греховным и нечистым, может на поверку оказаться святым и праведным. Как и наоборот.

– Интересная гипотеза, – согласился Артем.

– Но лучше всего, повторюсь, почитайте его житие, – оно может что-то прояснить. – Кстати, интересное совпадение, что зовут его также как и Вас. Артемий Веркольский вполне мог бы быть Вашим небесным покровителем.

– Спасибо за подробный рассказ, – проговорил Артем, убирая икону в нагрудный карман ветровки. Затем он вернулся к основной теме разговора – Можно мне все-таки немного поработать в Вашей библиотеке? Отец Михаил сказал, что там много интересных книг, в том числе старые путеводители по этим краям.

– Конечно можно. Вот-вот дождь начнется. Приходи после вечерней трапезы, я тебе открою, заодно наши раритеты покажу. Как-никак ты аспирант, мы, в некотором роде, коллеги, – отец Всеволод незаметно перешел на «ты». Он не стал расспрашивать, откуда взялась эта явно старинная икона, а Артем так и не решился рассказать монаху о странных обстоятельствах ее обретения.

Артем вернулся в гостевой дом, где застал Машу и Олега за оживленной беседой.

– Мне здесь как-то не по себе, – жаловался Олег. – И все эти монахи, и паломники – тихие какие-то, как будто забитые. Глядя на них, я себя тоже подавленным чувствую, не в своей тарелке.

– Иногда мне кажется, что эти люди живут в каком-то своем особом мире, – заметила Маша. – Они по-другому смотрят на все, даже на самые обычные вещи. Но вот хорошо это или плохо, я не могу решить. Я думаю, что вера сама по себе учит только хорошему, доброму. Но в любой вере, в том числе и в нашей, православной, есть фанатики, которые ставят на первое место обрядовую сторону религии и стремятся уничтожить все, что не соответствует их воззрениям на мир.

– Я просто не хочу забивать себе голову такими рассуждениями. Если я вижу человека, которому нужна помощь, я обязательно ему помогу, и не буду ждать за это какой-то награды с неба или после смерти. Но я и сам хочу жить в свое удовольствие, не ограничивая себя какими-то дополнительными рамками. – Олег немного помолчал. – Я конечно не хочу сказать, что ради своего удовольствия могу ограбить или убить человека, нет, просто для меня не понятны такие вещи, как пост или там ежедневная молитва.

– Но ты веришь в Бога? – спросила Маша.

– Даже не знаю. Я просто никогда не думал об этом серьезно. Скорее всего, у меня просто нет времени верить.

– Время есть всегда, – заметил вошедший Артем. – Русский крестьянин тоже работал от рассвета до заката, но всегда находил время и на молитву, и на посещение церкви. Но крестьянина и воспитывали по-другому. Без Бога он не чувствовал полноты жизни. А мы сейчас создали искусственную полноту, забили свою жизнь множеством ненужных вещей, действий и мыслей и теперь считаем, что у нас нет времени на вечные ценности.

– Я просто не вижу смысла усложнять свою жизнь, придумывая в ней какой-то высший смысл, – не уступал Олег. – Есть общепризнанные понятия о добре и зле, человек сам решает, какую сторону он принимает и за это несет ответственность перед окружающими людьми и своей совестью.

– А откуда взялись эти самые понятия о добре и зле? – спросила Маша.

– Может быть, их придумал Бог, а может быть и люди, я не думаю об этом, я просто следую своим путем, – Олег начинал злиться, поскольку вообще не любил долгих разговоров на отвлеченные темы.

– Может быть и хорошо, что ты такой стихийный атеист, – задумчиво проговорил Артем, ковыряя ногтем дверной косяк.

– Почему?

– Потому что человек должен принимать какую-либо веру и сердцем, и умом. А если он не хочет напрягать свой ум, то есть опасность, что его вера станет слепой и разрушительной. Так и появляются тоталитарные секты. А упертый атеист во много раз безобиднее такого безумного верующего.

– Такое впечатление, что если я не размышляю о вопросах веры, значит я какой-то недалекий! – обиделся Олег.

– Тут дело не в уме, я знаю, что ты очень умный человек. Дело в той потребительской культуре, к которой мы все принадлежим. Она одурманивает и отбивает привычку думать. А зачем? Ведь все уже придумали и решили за тебя! Нужно только расслабиться и получать удовольствие, не подвергая происходящее анализу…

Было заметно, что эта тема давно не дает покоя Артему. Заложив руки за спину, он прошелся по комнате. Маша с тревогой посмотрела на своего жениха.