– Слушай, Слава, а ты не пробовал дать пинка этой папке на ножках?
Монстр сокрушённо опустил голову.
– Пробовал, и не раз. Не попал. Вёрткий и хитрый. Всё-таки две головы.
Папка откровенно смеялась.
А Слава вдруг взбодрился.
– Док, а давай мы у тебя в городе суматоху устроим. Только нам ещё Мишка понадобится. Представляешь. Вечер. Всё тихо. И вдруг появляются два монстра и держат в лапах двух визжащих от страха женщин, – он галантно повернулся в сторону Лили и Наташи, – дамы, это будете вы.
– Мы догадались, – неожиданно кокетливо ответила Лили.
– Вы не волнуйтесь, мы вас будем нежно держать, – на всякий случай добавил Слава и продолжал:
– Так вот, женщины визжат, народ визжит. Мы крушим всё подряд. Все разбегаются. И вдруг – вы с Мики, и за нами, и палите в нас из пистолетов. Мики кричит: «Док! Стреляй осторожно. Не попади в женщин».
Слава так живо рассказывал, что у всех загорелись глаза.
– А пистолеты где возьмём?
– Найдём.
– А холостые патроны?
– А зачем холостые? Палите боевыми. Правдоподобнее будет. Нашей с Мишей шкуре ваши пули – чесотка. Всё равно мазать будете, значит, стёкла побьёте. Тоже неплохо. А потом мы вам потихонечку ваших дам сдадим, а сами по-тихому смоемся. Мы с Мишей это умеем. Готов откусить себе руку, если какой-нибудь дурак не снимет это всё на видеокамеру. А дальше представляете, все газеты только о нас. По телевидению – кадры, снятые дрожащей рукой оператора-любителя, а вы с Мики вообще герои. Спасли своих женщин от монстров. А потом, может, ещё и новый фильм сделают про Годзиллу, – Слава внезапно погрустнел. – Эх, всю жизнь мечтал сыграть Годзиллу.
Внезапно кто-то строго постучал по столу. Это была Лиза.
– Слава! – строго сказала она. – Если ты заговорил про Годзиллу, значит, перебрал.
Монстр сразу сник.
– Лизок, это же я в шутку. Тост-то хоть можно сказать?
Лиза клокочуще засмеялась.
– Да говори уж, ты всегда его говоришь, когда примешь.
Слава встал и торжественным голосом произнёс:
– За любовь и прекрасных дам!
Стервятники
– Пабло, Паблище! Вставай, Котик! – немного потасканная дама лет сорока с вываливающейся из махрового халата пышной грудью склонилась над Павлом и пощекотала его по лицу копной пышных, пахнущих шампунем и чуть отдающих сигаретным дымом волос морковного цвета. От дамы сквозь запах зубной пасты слегка тянуло перегаром, но в остальном она была хоть куда. Любое место её тела было лакомым кусочком для мужчины, которое хотелось или потрогать, или погладить, а то и вообще сотворить с ним что-нибудь эдакое, и она это прекрасно знала, уделяя поддержке его рабочего состояния большую часть своего времени.
– Котик! Вставай же. Или я вылью на тебя остатки шампанского.
Женщина, которую в миру звали простым именем Нина Богомазик и величавшая себя на сцене Эдной Богуславской, начала раздражаться. Они должны были лететь на Кипр, было заказано такси, а им обоим после вчерашнего надо было ещё привести себя в порядок. Верные слуги, чемоданы с барахлом, разинув пасть, стояли открытыми в ожидании последней команды, подтверждающей их готовность обеспечить хозяйку тряпкой на любой случай жизни. Положив руку на плечо Павла, она тряхнула мужчину. В тот же момент его рука молниеносным движением легонько шлёпнула её по щеке. Женщина, фыркнув, отпрянула и, схватив валяющиеся тут же на полу мужские брюки, хлестнула ими обидчика по лицу. Павел мгновенно сел и, перехватив руку Эдны, занесённую для повторного удара, вырвал у неё превратившийся в оружие предмет мужского туалета. И зевнул.
– Нинка! Я же тебе говорил, никогда не называй меня Пабло. Я – Павел, Паша. И вообще я мог бы спокойно ещё час поваляться в постели.
– А я тебе не Нинка, а Эдна, – обиженно произнесла женщина.
– Да по мне хоть царица Савская, – безразлично буркнул мужчина и, неожиданно схватив даму за руку, утянул её в постель и, буквально зажав в тисках объятий и почти перекрыв доступ воздуха, поцеловал в губы. Нинка пыталась вырваться, но не тут-то было. А Павел засмеялся.
– Ты же сама хотела, чтобы я проснулся. – И разжал руки.
– Грубиян! Скотина! – тут же вскочив с кровати, воскликнула Нинка, но особого гнева в её словах не было. Было видно, что взаимное шутливое рукоприкладство для неё не новость, а часть их совместной, не доступной разумению простых смертных любовной игры.
Павел, не обращая на женщину уже никакого внимания, засунул ноги в шлёпанцы и лениво потащился в ванную. Он был некрасив, с чересчур носатым скуластым лицом и выпирающими надбровными дугами, неопровержимой уликой свидетельствующими о родстве человека с приматами. Не следил он особенно и за фигурой и не качал напоказ, как это стало принято, пресс и бицепсы. Бог и так не обидел его силушкой и выносливостью, поддерживать спортивную форму он предпочитал летом футболом, а зимой хоккеем, а не глупо повторяя однообразные заученные упражнения на тренажёрах. Более того, наперекор моде, велящей мужчинам, подобно женщинам, сбривать волосы всё с больших и больших территорий тела, он ограничивался лицом и некоторыми другими местами, оставляя в неприкосновенности густую шерсть груди и живота. Впрочем, женщинам нравилась эта мягкая растительность, которую было приятно гладить, как нравился и он сам. Не каждая могла себе позволить иметь такого обаятельного и умного орангутанга.
Пашка без особого удовольствия оглядел свою довольно помятую после гулянки физиономию и, обречённо вздохнув, начал размазывать по ней пену для бритья. Если бы не поездка, он бы, наверное, бритьё похерил, и Нинка бы, ничего, стерпела. Она даже иногда заявляла, что ей нравится, когда он колючий. Но в аэропорт с такой рожей ехать не хотелось. Да и стеснялся он, по правде говоря, выглядеть в глазах посторонних забулдыгой. Единственное, что примиряло его с грядущим вояжем – это посещение «duty free», где Нинка прилипнет к косметике, а он между тем отоварится плоской поллитровкой виски, и тогда ожидание посадки станет не таким уж скучным. Но толком побриться ему не удалось. Ввалилась Нинка и сказала, что ей уже надоело слушать, как названивает его мобильник.
– Ну, так и ответила бы.
– Да я бы и ответила, – возмущённо парировала Нинка, – только ты мобильник за кровать забросил. Вот и лезь за ним сам.
Пашка припомнил, что вчера, когда пришли гости, чтобы не отвлекаться от веселья, вначале отключил городской телефон, а потом, уже прилично поддав, закинул куда-то и действующий на нервы мобильник. Чтобы достать телефон, пришлось отодвигать кровать.
Он посмотрел на номер звонившего. Это была его младшая сестра Ленка. Между ними были сложные отношения. С ней, в общем, было легко ладить, но временами она вела себя как последняя сучка. И однажды он всерьёз разругался с ней из-за того, что она кинула его на «бабки». Не то, чтобы сильно, но чувствительно. Родители тогда решили продать дачу, которая им, принципиально городским жителям, надоела хуже горькой редьки, и поделить деньги между детьми. Пашка был холост, и наличие или отсутствие дачи его не трогало. А если ему хотелось на природу, материальное положение позволяло и так выехать куда-нибудь порезвиться, не мороча себе голову ни сохранностью имущества, ни садовым участком.
Ленка же, бросив своего первого мужа, вышла замуж за какого-то богатого лоха, у которого было своё «имение» в Сходне, и поэтому предпочитала деньги, а не долю в собственности. Она вообще питала слабость к деньгам.
Так вот заниматься продажей дачи было поручено Ленке, против чего Пашка не возражал, а только был рад возможности отбояриться от бумагомарания и хождения по инстанциям. А сестру, оказывается, бюрократические хлопоты не затрудняли, а даже наоборот. И полученные деньги она спокойненько положила на свой счёт. Пашка вроде открыл возмущённо варежку, но Ленка, ни минуты не сомневаясь в своей правоте, заявила, что брату и так под пятьдесят, и семьи у него нет, поэтому деньги ему не нужны, потому что он их или пропьёт, или потратит на всяких потаскух. А у Ленки мало того, что подрастает сын от первого брака, но они с Лёшечкой, её лохом, подумывают, не завести ли им свою крошечку.
Пашка только неприлично заржал. С его точки зрения, Ленка скорее бы удавилась, чем завела второго ребёнка. Племянник-то, пока был маленьким, рос то у деда с бабкой со стороны матери, то со стороны отца, сама же сестричка себя бессонными ночами не истязала и белы ручки не натруживала. Но родители, как у них было принято, приняли Ленкину сторону и даже похвалили за мудрость и дальновидность. Они вообще больше любили Ленку. И за то, что младшенькая, и за то, что куколка, и за то, что… Просто любили, и всё. А Пашка как родился орангутангом, так им и вырос.
Ленке звонить совершенно не хотелось, да Павел и не стал. Он пошёл добриваться и принимать душ, а Нинка шипела на него, чтобы поторопился, потому что она одна не может закрыть без его помощи чемоданы. Пашка резонно посоветовал выкинуть половину шмоток, ему совсем не светило тащить через две границы, подобно верблюду из каравана, все эти предметы женской блажи, но Нинка в ответ только швырнула в него диванной подушкой, чуть не разбив при этом свою же любимую вазу.
Наконец, чемоданы были закрыты, Нинка выбрала и надела прикид в дорогу, и теперь красила свою хорошенькую мордашку, напрочь забыв о существовании Павла, который, сидя на кухне, без особого настроения цедил из стакана недопитую со вчерашнего водку. Тут снова зазвонил телефон. Опять Ленка, обречённо отметил Пашка.
– Ты почему, сволочь, не отвечаешь? – раздался визгливый голос сестры. – Я тебе со вчерашнего вечера названиваю.
– Ну и что? – невозмутимо спросил Пашка.
– А то, идиот! Отец умер!
Стакан в руке Павла неожиданно разлетелся вдребезги, и он тупо уставился на кровь начавшую капать из пореза.
– Как умер? – глупо переспросил он. – Когда?
– Когда-когда… – презрительно передразнила его Ленка. – Вчера после спектакля. Ушёл переодеваться в гримёрную, а потом к нему кто-то сунулся, а там уже труп.
…Отец Павла и Ленки Григорий Алексеевич Залесский был популярным актёром театра и кино, народным артистом, служившим много лет в знаменитом московском «Гранде». Его знали и любили целых три поколения зрителей. Современные дедушки и бабушки помнили его ещё Иванушкой в фильме «Кащей», потом по череде ролей принципиальных и бесстрашных коммунистов, председателей колхоза, партизан, разведчиков и прочих лубочных героев социалистического реализма. А после перестройки – уже в роли пожилых неподкупных следователей, борющихся с мафией новых русских. И всё из-за медального, как у Остапа Бендера, профиля и умного лица. Если и были в его кинокарьере нормальные человеческие фильмы, то только единицы. А вот в театре ему повезло. И он дорожил им куда больше, чем всей кинославой и связанной с ней материальной обеспеченностью. А на старости лет Григорий Залесский из любопытства влез в ток-шоу «Кто вы, люди?» на телевидении, и вдруг выяснилось, что он интересный и умный собеседник с нестандартной точкой зрения на многие будоражащие умы обывателя вопросы, и стал незаменимым его участником. Параллельно подскочила до небес и его популярность.
А ещё зрителям, уставшим от льющегося на них из СМИ потока нечистот, омывающих имена «звёзд», импонировало в нём то, что про него никогда не рассказывали, как про большинство народных кумиров, скабрёзные истории похождений. Он женился на матери Павла и Ленки ещё студентом театрального института. И была она, Анастасия Белова, так и не поменявшая девичью фамилию, человеком далёким от театральной богемы, работала вначале воспитательницей, а затем заведовала детским садиком, где они и познакомились. Когда-то давным-давно Григорий пошёл забирать дочку своей тогдашней подружки, застрявшей на репетиции, и увидел девушку, которую так и не отпустил от себя до конца жизни. И ни одной из многочисленных и часто очень красивых его партнёрш или просто искательниц приключений, как те ни старались, от Залесского ничего не обломилось.