Библиотека. Повести

– Дело не в том, что ты мне веришь, а в том, чему поверят читатели. Ты ведь понимаешь, сколько у каждой знаменитости злопыхателей и завистников, готовых даже после смерти не упустить возможность замарать грязью её имя, сколько в мире поклонников и защитников прав дам типа Моники Левински и её подражательниц. Да и других разного рода падальщиков. Ленка вылила помои на образ человека, который и в реальной жизни, а не только на экране мог быть примером для подражания.

Нинкина рука снова потянулась к голове Пашки и любовно растрепала его волосы.

– Странно, – с ноткой уважения сказала она, – ты самого себя не пытаешься защитить, а переживаешь только за отца.

– Да какое мне дело, что сестра говорит обо мне! – сердито воскликнул Пашка. – И кому это может быть интересно. Так, клубничка для эротоманов…

Пашка неожиданно возбуждённо хлопнул себя по коленям.

– Слышишь, Нин! А может, мне пойти и реально её трахнуть? Отодрать как мартовскую кошку, чтобы пар пошёл. Пусть узнает, что такое брат-насильник.

Нинка неуверенно хихикнула. Она не знала, как реагировать, потому что Пашку не всегда можно было понять, когда он говорит всерьёз, а когда шутит.

– Она же на тебя заявит и посадит, – на всякий случай заметила она.

– Чёрта с два. Я сошлюсь на её же произведение и сообщу, что и до этого состоял с ней в половой связи. И всё, что случилось, произошло по её инициативе. Пусть доказывает, что не верблюд.

Нинка начала беспокоиться по-настоящему, что Пашка и впрямь что-нибудь натворит.

– Но ведь у неё муж, – для острастки напомнила она.

– Придётся до кучи, наверное, трахнуть и его, – задумчиво проговорил Павел и мечтательно вздохнул.

Нинка замахнулась, чтобы его стукнуть, но, заметив усмешку на его лице, сдержалась.

– Дурака кусок, – недовольно фыркнула она, – разве так шутят.

– А я не очень и шучу, – серьёзно ответил Павел. – Ленке книга ещё аукнется, но обещаю, что сексуальной неприкосновенности госпожи и господина Меламед ничего не грозит.

* * *

Пашка, сидя в машине, поглядывал на подъезд Ленкиного дома. Он всё ещё колебался, подниматься ли к ней, чтобы поговорить, или плюнуть и забыть поганую сестру навсегда. Изменить он ничего не мог. Жёлтая пресса уже обсосала тему, а некоторые даже опубликовали отрывки из книги. Но после того как он взял за жабры одного настырного журналиста, пытавшегося у него выяснить подробности отношений Залесского отца и его сына с Еленой, и в доступной форме объяснил, что вытряхнет из глупого писаки душу, если он подойдёт к нему ещё раз с подобными вопросами, а орангутанг умел быть убедительным, от него отстали. На расстоянии держались и папарацци, но несколько его снимков в таблоидах всё же мелькнуло. На одном его сфотографировали вместе с Нинкой. Когда он начал перед ней извиняться и грозить оторвать ноги редактору газеты, непредсказуемая Эдна Богуславская только улыбнулась и заявила, что ничего плохого в её с Пашкой фотке она не видит, да и вообще растлитель малолетних не она, а он. И хихикнула. Правда, ей тут же пришлось уворачиваться от оплеухи, а Павел только в сердцах сплюнул.

…В итоге Пашка всё-таки решил зайти к Лене и поговорить с ней по душам. Хотя и при идеальном раскладе, даже начни она причитать, что её и так замучили угрызения совести, он совершенно не представлял, как исправить причинённое зло. И что она теперь может сделать? Публично покаяться? А кому это покаяние нужно? И кто в него поверит? Грехи живых и так на мёртвых не переходят. Это Ленке придётся жить с тем, что оклеветала папу, а не душе отца от этого страдать. Но Пашке всё-таки хотелось посмотреть сестре в глаза и послушать, что она сама скажет.

Она была одна и ничуть не удивилась его приходу. Пашка сел и начал её разглядывать, как диковинную зверушку. Оба при этом пока не сказали ни слова. Павел знал, что Ленка не из слабонервных, и ни в гляделки, ни на понт её не возьмёшь.

– У тебя есть знакомый пластический хирург? – неожиданно спросил он.

Сестра удивлённо подняла брови.

– Что? Твоей очередной шлюхе надо сиськи подтянуть?

Пашка усмехнулся.

– Да нет. С сиськами у неё всё в порядке. Я просто прикидываю ущерб, который собираюсь причинить твоей внешности. Прикинь сама. Сломанный нос, несколько выбитых зубов, пара сломанных рёбер. Ремонт, душечка, тебе дорого обойдётся.

– Я же тебя посажу, – уже менее бесстрастно проговорила сестра.

Пашка довольно потянулся.

– Ради такого удовольствия и сесть не жалко. А потом, я ведь честно собираюсь признать вину, раскаяться в содеянном, буду сотрудничать со следствием, ссылаться на аффект, вызванный оскорблением памяти скончавшегося отца. При хорошем адвокате – это минимальный срок и, скорее всего, условный. Я проконсультировался.

Пашка демонстративно, как боксёр перед поединком, похлопал себя ладонями по щекам.

– Ты же, Леночка, и сама знаешь, в каком чудесном государстве мы живём и какова в нём судебная система. Жаль только, что у нас плохо учитывают передовой зарубежный опыт, правда, исторический. Не то додумались бы давно начать продавать индульгенции. Как бы удобно было. И к адвокатам не надо ходить. Идёшь на почту, покупаешь бумажку нужного достоинства, наклеиваешь на неё марку госпошлины и вперёд. Бей или мочи в сортире.

Ленка чуть заметно вздрогнула.

– Я тебя не боюсь. А мой Лёшечка тебя и вообще схарчит. У него связи посильнее твоих, – не очень уверенно произнесла она. Спеси у неё несколько поубавилось. Она поняла, что брата лучше зря не заводить. Она порывисто встала и, подойдя к бару, вытащила бутылку виски и два бокала. Сама она практически не пила, было понятно, что она пытается задобрить брата. Впрочем, как ни странно, она вновь совершенно успокоилась.

Ленка от души плеснула виски брату и капельку себе.

– Хватит изображать крутого, Пашка. Лучше пей, яда в бокале нет, – сказала она и подвинула виски брату. Но тот пить не стал.

– Знаешь, Ленка, – задумчиво произнёс он, – я всё пытаюсь понять, что ты за существо такое. Вроде росли вместе. Была нормальной девчонкой. Может, чуть более вредной или более охочей до денег, но что с тобой произошло сейчас? Зачем поганить память об отце?

– Остынь, Пашка, – спокойно ответила сестра и, удобно откинувшись в кресле, отпила виски. – Помолчи немного. Уверена, что ты не поймёшь, но, по крайней мере, узнаешь, в чём моя правда. Мне скоро сорок. Алексей старше тебя на три года, а, значит, меня на двенадцать лет. У него двое детей от первого брака, и недавно родилась внучка Вика, от которой он без ума. Я же после рождения Борьки бесплодна, и других детей у меня быть не может.

Пашка, тоже собравшийся отхлебнуть виски, аж поперхнулся.

– Что ж ты тогда, когда продавала родительскую дачу, травила, что тебе нужны деньги для нового ребёночка?

Ленка безразлично пожала плечами.

– Тактический манёвр, дурачок. И не перебивай меня. Что было, то прошло.

Она отставила бокал и снова вальяжно откинулась в кресле.

– Так вот, своих детей от Алексея у меня быть не может. И я стала замечать, он, старея, всё сильнее тяготеет к детям и внукам, число которых, наверное, будет увеличиваться. Я, конечно, помню о его главном преимуществе, о том, что он богат, но даже из-за денег не готова быть бабушкой при чьём-то дедушке, который пускает слюни восторга, вспоминая внучку. Если бы изначально наш брак был построен как союз независимых людей, где каждый волен делать, что хочет, то проблемы не было бы. Но это не так. Мы тоже, подобно нашим родителям, были образцовой семейной парой, а, следовательно, слюни над чужими внучками должна пускать и я. Отклонение от известного стереотипа отношений неминуемо приведёт к разводу. Но… я, в общем, и не против. По мне хоть завтра.

Пашка удивлённо посмотрел на Ленку.

– Да-да, Паша. Хоть завтра. Но есть проблема. Я привыкла к определённому уровню благосостояния и не хочу его менять. Развод, хотя и не оставит меня без гроша в кармане, всё-таки потребует значительных изменений в образе жизни. Рассчитывать, что в мои годы я поймаю нового богатенького буратино, по-английски называется wishful thinking. Да и надоело мне быть чьей-то супругой. Хочется свободы. Мне нужны свои деньги. Поэтому я забрала деньги за дачу, поэтому слегка, – Павел поднял брови, – повторяю, слегка надула тебя при разделе наследства, поэтому написала эту чёртову книгу, потому что за неё мне были обещаны хорошие деньги. Ущерб, нанесённый имени отца, ничтожен, про него всё равно забудут в течение года-двух, так происходит со всеми когда-то знаменитыми покойниками. А память у публики о тебе и вообще сотрётся максимум через две недели. Хотя для твоей персоны это и так слишком долгий срок. Гордись, что, если бы не твоя обезьянья рожа, тебя забыли бы и за пару дней. Так зачем же тебе лезть в бутылку? Разве родители, будь они живы, были бы против, если бы я с Борькой, наконец, стала жить самостоятельно и независимо? Алексея они ведь недолюбливали.

Пашка задумался. Что ни говори, логика в Ленкиных словах была.

– И что, ты ждёшь, что я брошусь тебе на шею и расплачусь от умиления?

– Нет. Если бы ты так поступил, мне, наверное, пришлось бы вызывать психиатрическую бригаду. Но мне нужна твоя помощь. Я хочу предложить тебе сделку, – невозмутимо проговорила Ленка.

Павел в очередной раз за вечер удивлённо вылупил на сестру глаза.

– Мне? Сделку?

– Да-да, Пашечка.

Ленка подвинула своё кресло к Пашкиному и заговорила деловым тоном: