Библиотека. Повести

– Слушай, что говорится, сюда. Несмотря на рекламу, которая тоже стоила денег, продажа моей книжки идёт не так хорошо, как хотелось бы. И это, в общем, понятно. Зачем платить, если всё успели растиражировать СМИ. Да и папа всё-таки не принцесса Диана. Поэтому издатель притормозил распространение книги и предложил хитрый ход. И тут на сцену должен выйти ты.

Пашка вообще перестал что-либо понимать.

– А я-то каким боком?

– А таким. Ты напишешь книгу – опровержение. Расскажешь всему честному народу, какая я сука и лгунья. Заодно восстановишь папино доброе имя.

– Но тебе-то какой от этого резон?

Ленка раздражённо цыкнула.

– Ну, ты, братец, тупой. Издатель хочет изготовить своего рода мемуарный диптих, построенный на контрастности двух книг. Такого ещё никто не делал. Публика должна клюнуть. Ведь интересно читать, когда один дурак говорит «чёрное», а другой тут же – «белое». Более того, он связался с американским издательством. Оказывается, американцы средних лет хорошо помнят отца по ленте «Последний стрелок», который неплохо прошёл у них в прокате. И папино лицо у янки ассоциируется с образом русского положительного героя. Он для них нечто вроде того, что комиссар Катани для нас. А скандальные истории собственных «звёзд» им приелись. Да и пресноваты они по сравнению с моей. В инцесте, по-моему, ещё никого из знаменитостей искусства никто не обвинял. Разве что лорда Байрона, но это было давно. Поэтому уже подготовлен черновик договора на перевод диптиха на английский. А в Штатах, как ты понимаешь, гонорары уже иные.

Пашка очумел от этой Ленкиной болтовни. Но, с другой стороны, она, похоже, говорила дело.

– А на хрена, скажи на милость, мне нужна эта мутотень? – с сомнением спросил он.

– Идиот. Ты же станешь благородным героем, выступившим на защиту чести отца. И между делом заработаешь бабки.

Вообще-то Пашка чувствовал, что, по-хорошему, должен встать и покинуть этот дом, выразив тем самым презрение к суперцинизму собственной сестры. Но… не двинулся с места. Ведь его действительно просили написать опровержение, правду об отце. Как ни крути, напиши он книгу, то и впрямь станет защитником чести семьи, кем он, в принципе, и хотел быть. Но, зная Ленку, Пашка всё равно подозревал подвох.

– А тебя не волнует, что твои читатели и почитатели будут возмущены, когда узнают, что написанное тобой ложь? – спросил Павел.

– Меня? Волнует? – Ленка рассмеялась. – Да какое мне дело до всяких букашек-таракашек, и что они думают. Лишь бы книга распродавалась. А я никого не убила и ни у кого не украла. – В этом месте Ленка слегка покраснела. – И моя совесть чиста. Ну, скажем, почти чиста. А брань, Пашечка, на вороту не виснет. Да и не собираюсь я в этом гадюшнике жить и дальше. Я присмотрела домик в чудесном месте под Прагой. Красота, культура, Европа. А какие, по большому счёту, корни связывают меня со здешней средой обитания? Единственный кривой и уродливый корень – это родненький братик. А по мне, так пошёл бы ты к этой самой матери. Хотя, будешь в Чехии, заходи. Тарелку супа и рюмку водки, глядишь, и налью. Но денег не дам.

Пашка не выдержал и засмеялся. Ленка всё-таки та ещё штучка.

– Ну, хоть за суп спасибо.

А Ленка внимательно посмотрела на него и добавила:

– А с чего ты вообще решил, что поверят тебе, а не мне? Доказательств ни у тебя, ни у меня нет. А люди, Пашечка, в своей сущности говно и поэтому склонны верить тому, что более соответствует их внутреннему «я», а это «я», поверь мне, довольно мерзкое.

– Судишь по себе, сестрёнка? – не преминул поинтересоваться Пашка.

– И по себе тоже, братик, – невозмутимо заметила Ленка. – Поэтому твоя книга только у части читателей вызовет умиление, что, наконец-то, нашёлся кто-то, кто вступился за любимого народом героя, а у других, наоборот, пробудит чувство здорового скепсиса, что, мол, на самом-то деле у тебя с отцом рыльце в пушку. Поверь, Пашечка, даже твоя новая пассия, если прочитала мою книжку, не до конца уверена, что ты не пользовался родной сестричкой для своих утех.

Пашка стиснул зубы. В этом она была права.

– Сучка ты, Ленка, – зло сказал он.

– Не без того, братик, – миролюбиво ответила сестра.

* * *

Домой Пашка вернулся в растерянных чувствах. В этом раунде Ленка его переиграла. Ему не удалось ни пристыдить её, ни заставить почувствовать хотя бы тень раскаяния. Пашка рассказал о своём визите Нинке. Ему было интересно её мнение. Та долго раздумывала прежде, чем что-нибудь ответить.

– Паша! – наконец, осторожно начала она. – А ты попробуй на секунду представить, что написать опровержение тебе захотелось самому, а не по совету сестры. Ведь это на самом деле разумное решение. Подавать на Елену в суд ты наверняка не станешь. Я даже не уверена, что по закону ты можешь подавать иск от имени покойного отца. Тебе же главное – отмыть от грязи его имя. Значит, единственный реальный способ – побить соперника его же оружием. И тогда твоя совесть будет чиста. Ты сделаешь то, что мог и посчитал правильным. А как рассудят люди, уже не в твоей власти. Так зачем терзать себя мыслью, что эта идея пришла к тебе в голову не сама, а с подачи этой твоей Меламед?

Пашка не мог отделаться от ощущения, что оказался в ловушке. И Ленка, а теперь Нинка формально были совершенно правы. Но почему же от этого у него становилось так противно на душе?

– Как ты не хочешь понять, Нинок. Мне предлагают написать книгу для издателя, который перед этим постарался ославить моего отца, – сердито сказал он. – И как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда понесу ему рукопись, если мне при этом хочется задушить его собственными руками?

Нинка села Пашке на колени и, обняв за шею, мягко проговорила:

– Смотри, у тебя на столе стоит компьютер. И, в принципе, любой человек, хороший или плохой, посетивший твой дом, может на нём что-нибудь напечатать. Ты разве будешь сердиться на компьютер, если на нём что-то напечатает плохой человек? Издатель – посредник. Он сам текст не придумывает. А твоё опровержение, когда ты его напишешь, может, наоборот, стать для него своего рода искуплением греха – выпуска книги твоей сестры.

С такой стороны Пашка над этим не задумывался.

– И потом подумай, – добавила Нинка, – разве у тебя есть другое издательство, готовое тебя напечатать? Ты ведь не Акунин и не Лукьяненко. Очереди книжных редакторов у твоей двери не наблюдается.

Пашка усмехнулся.

– Это уж точно. Но ты говоришь так, будто книга готова, осталось только взять и кому-нибудь отнести. А я ведь не писатель. И как подступиться к книге, не знаю.

Нинка обняла его крепче и поцеловала.

– Конечно, ты не писатель. Ты – орангутанг. Но очень милый и умный. И ты бросишь капризничать и сядешь за компьютер. А если попробуешь и не получится, тогда и будешь ныть, что не умеешь. Твоя сестра тоже литинститут не заканчивала, а ничего, сподобилась.

Как ни удивительно, работа Пашку увлекла. Вначале он боялся, что втянется в обличение каждого факта лжи, и вместо книги получится подобие иска о клевете, но, рассудив, что нет смысла вступать в полемику с Ленкой, решил просто написать историю про папу и маму. Про то, как отец встретил свою Настеньку и полюбил её. Про то, как хранил ей верность. Про то, как ради заработка хватался за все роли, даже самые дурацкие, только чтобы дома был достаток, и Настенька ни в чём не нуждалась. И не потому, что она были избалована и требовала от него деньги, чтобы удовлетворить свои капризы, а потому, что для него она была королевой, и иного образа жизни, кроме как королевского, он для неё не видел. Про то, как работал ещё больше, когда она была беременна, а потом родила его, Пашку, чтобы у них было самое лучшее питание, а к новорождённому сынишке приходила няня и давала Настеньке несколько часов отдыха. Если они ехали в санаторий, то только в самый лучший, и сумма, которую приходилось платить «сверху», не заставляла озадаченно чесать в затылке. А ещё Пашка написал, как после сильного послеродового кровотечения, чуть не унёсшего Настеньку в могилу, она долго боялась заводить второго ребёнка, хотя и сама, и Григорий ужасно хотели ещё одного, неважно кого, но лучше девочку, чтобы была похожа на маму. И прошло целых девять лет, когда Настя решила рискнуть, и родилась любимая всеми Леночка, куколка и умница. А ещё Пашка рассказал, как ему было обидно, что родители, отдав всё внимание дочке, не замечая это, его забросили и предоставили самому себе. Но он в итоге только выиграл, потому что приучился к независимости и самостоятельности. А ещё Пашка с юмором описал чуть ли не панический страх родителей, что с Леночкой что-нибудь случится, и бесящий повзрослевшую Леночку контроль за тем, куда и с кем она идёт и когда возвращается. Со смехом Павел поведал о нешуточной, чуть было не проигранной им борьбе, которую ему пришлось вести с родителями, когда они пытались навесить на него обязанность встречать их красотулю из школы, хотя за ней и так вполне надёжно приглядывали её ухажёры. И вышла у Пашки книжка чуточку сентиментальной, одновременно и весёлой, и грустной, а в целом хорошей. И любому читателю становилось ясно, что в доме Залесских о каком-либо разврате и речи быть не могло. Павел только в нескольких словах в конце сочинения написал, что его история в корне отличается от той, которая была написана сестрой, и он оставляет за читателем право решать, на чьей стороне правда.

* * *

Алексею было кисло. Он глупо попался. Даже не просто глупо, глупейше. Надо же было ему, добропорядочному и обеспеченному джентльмену, уподобиться старпёрам, воображающим себя бонвиванами, и попасть в примитивную ловушку, в которую может угодить разве что дубоватый нувориш из какой-нибудь Туймазы. На старости лет клюнуть, как пацану, на эту куклу-неваляшку, прелести которой только и состоят из смазливой мордашки и ладной фигурки, и которая к тому же оказалась ещё той «валяшкой». У него же есть Лена. Красавица Лена, которая, хоть и не юна, но могла заткнуть за пояс любую малолетку. Во всём. В том числе и в сексе. Так какого дьявола ему приспичило связаться с этой so-called «непорочной невинностью»? Леночке до этого он никогда не изменял. У них же была такая крепкая и дружная семья. Как он решился поставить её благополучие под угрозу? Уж кто-кто, а Алексей-то хорошо помнил растерянность и охвативший его гнев из той, прежней жизни, когда узнал, что первая жена, мать его сына и дочери, много лет изменяла ему с соседом по подъезду. И ещё нахально потом заявила, что тот, по крайней мере, не такой святоша. А Меламеду даже пришлось проводить генетическую экспертизу, чтобы исключить вероятность того, что воспитывает чужого ублюдка. Но, слава богу, обошлось.

Алексей и раньше-то брезгливо относился к знакомым, практикующим внебрачные связи, стараясь ограничивать контакты с ними только интересами бизнеса. А тут, как ни крути, шлюхой оказалась его собственная жена, хранительница очага. Спутница жизни человека, который в вопросах, касающихся секса, всегда был строг. Даже когда был молод, не ухаживал за девушками, если не брал в расчёт возможность последующей женитьбы. Иначе и быть не могло. Так его учила мама. А она всегда была права. И, кстати, предостерегала его жениться на Валентине, его первой супруге. У той ведь до него был почти двухлетний роман с каким-то женатым доктором, который обещал развестись ради Вали, но обманул.

А в этот раз во всём виноватым оказался он сам. Допустим, он мог бы простить себе эту историю с Наташкой, если б ею капельку увлёкся. В конце концов, он же тоже не ангел. И, честно говоря, у него до Наташки уже чуть-чуть не случилось это с секретаршей Евгенией Романовной. Но он сдержался. Да и не так уж намного Евгения была моложе Лены. С Наташкой – другое дело. Сорвался Алексей, что ни говори. Но с кем не бывает. Хотя, естественно, ни о какой длительной связи и речи быть не могло. Максимум, ещё пара-тройка свиданий. Пора и честь знать. Arrivederci Roma. Денег, конечно, пришлось бы отстегнуть, да и ладно. Дело не в том. Худо было то, что его, как модно сейчас выражаться, развели на пальцах, как маленького. Наташка ту их единственную злосчастную встречу сняла на видео и передала Лене. А это катастрофа. Мало того, что жена, как выяснилось, подвергалась насилию со стороны отца и брата, о чём Алексей узнал недавно из её же книги, так и муж оказался ничуть не лучшим похотливым потаскуном.

Теперь ему грозил развод. Лена так и сказала. Значит, прощай, их совместные вечера, которые они любили коротать, гуляя по бутикам и вечерним улицам Москвы, прощай, путешествия по городам мира, посещения известных музеев и ресторанов, прощай, её нежный поцелуй по утрам и традиционные слова «доброе утро, милый», а главное, прощай, её роскошная грудь и упругие горячие бёдра. Впрочем, для полноты картины следует признать, что на все эти приятные вещи в последнее время стало оставаться всё меньше времени. Как выяснилось, духовные и телесные утехи супружеской жизни не шли ни в какое сравнение с всепоглощающим восторгом, который охватил новоиспечённого дедушку с рождением внучки. Его чувства даже близко не были похожи на то, что он испытал, когда рождались его собственные дети. Из тех времён он только смутно помнил, что, когда родился первенец, сын, и его привезли из роддома, то в первую бессонную от его ора ночь, Алексей с ужасом думал: и это наказание будет продолжаться изо дня в день ещё долгие месяцы?.. А теперь, наоборот, он с гордостью ощущал, что нужен не только как копилка денег, а как дедушка. И, в первую очередь, он был нужен внучке Викочке, и только ей, а не как раньше жене был готов посвятить каждую свою свободную минуту.

Вообще-то сам развод пугал Алексея даже меньше, чем он сам ожидал. В конце концов, он уже немолод и знал, что без постоянной женщины в статусе супруги проживёт. Наташек и других матрёшек, на худой конец, в любом значении этого выражения, на его век хватило бы. Если бы не одно «но». Брачный договор. В нём фигурировал пункт, касающийся условий расторжения брака в случае измены одного из супругов. По иронии судьбы этот пункт был внесён в первую очередь как предупреждение Елене. Но попался в ловушку договора сам Алексей, который и думать позабыл о нём. А ведь по нему в случае развода придётся выплатить Лене кругленькую сумму, которая, хотя и не смертельно, но больно ударит по его финансовому состоянию. Этого Алексей совсем не хотел, хотя отчётливо понимал, что козыри в виде видеозаписи находятся в руках жены. Бедолага и не подозревал, что услуги Натальи (вообще-то на самом деле – Светки) обошлись Ленке, придумавшей и воплотившей эту интригу, весьма недёшево.

* * *

Как ни удивительно, но придирчивым цензором и «подгонялой» Пашки была его сестра. Она настаивала, чтобы он не жалел чёрных красок, описывая её образ. Чтобы читатель к последним страницам истории семьи Залесских испытывал к ней если не презрение, то уж точно неприязнь. Павел смеялся и говорил, что хоть она и сучка, но мелковата, чтобы он стал демонизировать её персону. Ерундовый прыщик она, Ленка, на личности отца. Так оно в книге и выходило. Брат, хотя и относился к ней с большой долей иронии, но всё-таки по-своему любил и все её выкрутасы оправдывал дурным бабским характером.

Раздражало же Пашку то, что Ленка не давала ему расслабиться. Была бы его воля, писал бы он спокойно, в охотку, что говорится, без напряга. Но сестра буквально стояла над душой. Нинка удивлялась странному, противоестественному союзу этих двоих. Ведь они многие годы общались, как два ощетинившихся, готовых к драке кота. И, по логике вещей, должны были бы и сейчас враждовать. Но этого не наблюдалось.

Ленка продолжала Пашку подгонять. Она говорила, что в сентябре будет сорок лет со дня выхода ленты «Последний стрелок», где их отец сыграл главную роль, и её опять запустят в кинотеатрах и на телевидении. Снова будет подогрет интерес к актёру Залесскому. Это для издательства самый подходящий момент выпустить в свет диптих.

Павел даже стал меньше пить. Раньше после работы он никогда не отказывал себе пропустить несколько рюмочек, и мудрая Нинка смотрела на это сквозь пальцы. Но теперь он понял, что алкоголь серьёзно влияет на способность концентрации и умение ясно излагать мысль не бумаге, точнее, на экране компьютера. Хотя первое время ему, наоборот, казалось, что выпивка раскрепощает фантазию и пишется легче. Но когда он потом перечитывал написанное, то стыдливо хихикал и стирал текст.

В августе книга была готова. И Пашка с Ленкой поехали в издательство подписывать договор. Тут-то и начались разборки, как в дальнейшем делить гонорар. Текст брата был на треть короче сочинённого сестрой, и та требовала, чтобы выплаты были пропорциональны количеству страниц. Пашка же, больше из вредности, чем из желания получить больше, настаивал, что гонорар надо делить поровну, потому что диптих продаётся как единое целое. Более того, он напомнил, что продажа Ленкиной книги оказалась далеко не столь выгодной, как предполагалась, иначе бы они не обратились к нему. В результате Пашка победил, а Ленка обозвала его сволочью.

Благодаря рекламной кампании, подогревшей интерес к скандалу, диптих распродавался хорошо и даже был выпущен дополнительным тиражом. Прекрасно шли дела и в Штатах. Пашка с Ленкой подписали договор с издательством о переводе книг и исключительных правах издания, которое даже изменило своей традиционной теме, публикации книг по военной истории. Может, сказался экономический кризис. Американцам пришлось, так сказать, сделать хорошую мину при плохой игре и написать предисловие. В нём говорилось, что компания не собирается отказываться от книг на военные темы, но вынуждена напечатать диптих как предостережение тем, кто пытается очернить имена героев, завоевавших победу во второй мировой войне, а также, что не менее отвратительно, имена тех, кто средствами искусства пытался и пытается донести до простых американцев память о подвиге их отцов и дедов. А особенно печально то, посетовали янки, что такая тенденция стала наблюдаться, в первую очередь, в России, стране понёсшей от фашистов огромные потери. Грязь на именах актёров, создавщих образы героев войны, по мнению издателей, косвенно отбрасывает тень и на их реальные прототипы. Как, если бы, к примеру, Сталлоне обвинили в педофилии, то его Рембо или Рокки стали бы для зрителя намного менее привлекательными. Вот такая фенька. Но для доверчивых американских обывателей вполне съедобная.

Выход в свет диптиха ничего, кроме головной боли, Пашке не принёс. Конечно, было приятно ощущать на себе внимание и читать положительные комментарии к его части сборника, но, помимо хвалебных отзывов, ему приходилось знакомиться и с абсолютным неприятием его точки зрения. Часть читателей, не затрудняя себя попытками вникнуть в суть, просто поливала его и отца грязью, как будто мнение его сестры равносильно приговору верховного, чуть ли не божьего суда. Это хотя, с одной стороны, и смешило своей глупостью, с другой, не могло не раздражать. Впрочем, комментарии он вскоре перестал читать: вне зависимости от их направленности они повторяют сами себя. Только иногда Нинка, не пропускавшая ни одной строчки, написанной в его адрес, и реагировавшая куда более эмоционально Павла, заставляла его читать наиболее вопиющие перлы.