Поломка

Годы брали свое, молотом махать на одной ноге стало тяжело. Жена видела, как от усталости Андрей стонет по ночам и растирает опухшую ногу, стала уговаривать подучиться дальше. При заводе открылись вечерние курсы мастеров. Как ни было тяжело, две зимы после работы Андрей осваивал азы науки. К сорока годам его назначили мастером в тот же цех, где он работал молотобойцем. Здесь раскрылся организаторский талант Андрея. Под его руководством цех увеличил выпуск продукции. Он нередко хлопотал перед дирекцией завода о денежном поощрении тех рабочих, которые проявляли смекалку, изобретательность.

Старший сынишка Григорий рос спокойным, учился прилежно, домой каждую четверть приносил похвальные листы, вечерами зачитывался книжками. Андрей хотел пристроить сына на завод, но Гришу тянуло к земле. Каждое воскресенье, когда пешком, когда на попутных подводах добирался до села, где гостил у дальних или ближних родственников. В селе подружился с дочерью учителя Анастасией, первой красавицей в округе. Обоих тянуло к книгам, прочитав новую, они взахлеб пересказывали ее содержание друг другу, добавляя свои фантазии.

Братушки

Новый царь Александр II отменил рекрутчину. Ввел всеобщую повинность. Срок службы с двадцать пяти лет сократился до шести. Призывали в двадцать один год, существовало много отсрочек и по болезням, и по семейному положению. В 1872 году подошло время идти в армию Григорию. По всем статьям к службе подходил: рослый, здоровый, грамотный. Он так и не определился с профессией. Зимой подрабатывал у отца в цехе молотобойцем, а летом дяде подсоблял, чтобы быть поближе к Настеньке. Отец отхлопотал его от призыва на год. Готовились к свадьбе, но Настенька поступила на учительские курсы. Свадьбу отложили. Знали, что сразу пойдут дети и учебу придется забросить, Отец успокаивал: «Не состаришься, пока будешь служить, девка только входит в силу, на целых пять лет моложе тебя, если любит по-настоящему – дождется».

В 1873 году началось восстание болгарского и сербского народа против турков. Россия выступила в поддержку православных братских народов. Правительство Александра II стало усиленно готовиться к войне. Сняли ограничения по набору. Осенью 1873 года Григорий пошел служить. Настенька, обещала: «Сколько надо, столько и буду ждать».

Григорий попал в артиллерийский полк под Тулу. Командир полка полковник Островерхов оказался умницей. Презрительно относился к офицерам, которые занимались рукоприкладством. Говорил: «Солдаты призывники грамотны. Задача офицеров научить их маневру, меткой стрельбе, слаженности расчетов и штыковому бою, на случай если враг прорвется на батарею». Запретил ненужную муштру. Требовал тренировок, тренировок и тренировок для оттачивания навыков до автоматизма. Уметь бить врага, если у пушки останется хоть один номер расчета.

В апреле 1877 года начались боевые действия русских войск на Дунае. Шла переправа. На огромных плотах по-батарейно артиллеристы преодолевали реку. Турки вели интенсивный огонь. Снаряд разорвался рядом с плотом. Плот приподняло и наклонило. Пушка сорвалась с креплений и поползла к краю. Расчет бросился спасать орудие, но второй снаряд разорвался еще ближе, и пушка вместе с расчетом слетела в воду. Контуженного Григория затянуло под плот. Успел подумать: «Все конец…» Но сознанье работало четко. Упираясь носом в бревна, стал перебирать руками и выбрался из водяной ловушки. Лег на спину, отплевываясь и фыркая, поплыл к берегу. Григорий благодарил Бога, что в детстве его любимым занятием было купанье в Поломке и Нытвенском пруду. Начинал купаться, как только сходил лед и до тех пор, пока река не покрывалась льдом, поэтому к холодной воде был привычен. Выбрался на берег, разделся до гола, отжал одежду и пошел вверх по течению разыскивать свою часть. Пехота ушла вперед, а солдаты его родной батареи чистили орудия. Батарейцы обрадовались Григорию, Половина бойцов были ранены или контужены. Из своего расчета в живых остался он один. Командир батареи капитан Новосельцев стал формировать новые расчеты. Через два часа построил всех и зачитал поступивший приказ двигаться вперед.

После двух месяцев непрерывных боев батарею бросили под Плевну. В июле 1877 батарейцы участвовали в первом штурме крепости. Русские войска понесли большие потери, но город взять не смогли. Пробовали несколько раз, но безуспешно. Батареи были рассредоточены по полкам, вместе со штурмующими подкатывали пушки вплотную к стенам, прямой наводкой вели огонь. После каждой попытки штурма батареи недосчитывались нескольких человек. Григорий несколько раз был контужен, но, отлежавшись пару дней, возвращался в свой расчет. Прибывший на поле боя генерал Тотлебен определил, что тактика штурма крепости абсолютно неверна, потребовал сконцентрировать наибольшее число артиллерии на каком-то одном участке, чтобы подавить противника не только огнем, но и морально.

В ноябре 1877 года Тотлебен стянул под Плевну тяжелую артиллерию. Неделю вели беспрерывный огонь. Спали часа по четыре в сутки. Грохот не утихал в ушах. Небо было затянуто пороховым дымом. Некоторые участки стены были снесены до основания. Через месяц Плевна капитулировала. Когда вошли в город, по улицам было невозможно пройти: дороги завалены разрушенными зданиями и трупами вражеских солдат. Никто их не хоронил, так как город беспрерывно засыпался снарядами. Поживиться было нечем. В одном из погребов нашли бочонок с вином. Три дня пили на батарее вместо кваса. Пушкари смеялись: «Немного берет, но с ног не сшибает, наша бражка хмелевая и то посильнее».

В 1879 году, на масленицу, после окончания освободительной войны балканских народов от турецкого владычества, Григорий раньше срока, по контузии, вернулся в деревню, с медалью за взятие Плевны и десятью золотыми рублями. Настенька ждала. Была она высокая, крепкосбитая, чуть выше Григория, задорная, веселая, со смешинкой в серых глазах. Гуляли свадьбу на масляной неделе. Катались к родне в Ильинское, Григорьевское, Карагай, Оханск, Нытву пока были золотые рубли. Отец ругался: «Зачем транжиришь деньги. Надо хозяйством обзаводиться». Григорий смеялся: «Если бы погиб, ни меня, ни денег не было бы. Деньга дело наживное, Вон сколько наших земляков на Шипке полегло. Гуляю и поминаю русичей, павших на полях сражений Болгарии и Сербии. Пусть народ помнит. Зима, масленица – гулять велено».

После свадьбы, Григория как будто подменили. Начал рубить новый дом пятистенок. Пошли дети один за другим – выживали парни. Как только пообиходил свой дом, зимами начал плотничать, ставя дома по соседним деревням. На заработанные деньги покупал книги. Вечерами деревенские не давали покоя, просили поучить грамоте или похлопотать за них: написать заявление в волость. Приходили с соседних деревень. Григорий никому не отказывал в просьбах. Когда встал вопрос о выборе волостного старшины, тогда Мокинское, Лягушенское, Дроздовское общества стали хлопотать о назначении старостой волости Черемных Григория Андреевича. После утверждения на должность с ним произошло второе перевоплощение: он стал требовать от крестьян поддержания чистоты дворов. Уговаривал, чтобы за домами повырыли выгребные ямы. Упрашивал из сеней делать два схода – на улицу и во двор, чтобы не тащить грязь со двора в избу; устилать дворы плахами, благо валежник можно было выписать по низкой цене – это не строевой лес. Просил овины и амбары ставить подальше от дома, чтобы они не были причиной больших пожаров.

Крестьяне матерились, но ослушаться боялись. Знали, что это делается для их же блага. Григорий в 1882 году добился открытия в селе двухклассной церковно-приходской школы – отпала необходимость возить детей в село Григорьевское или Нытву. В больших деревнях нашел помещения или построил за счет средств волости избы-читальни, где старосты или сами жители, получившие грамоту, по вечерам за мизерную плату приучали людей к книгам.

Старшие сыновья Иван и Михаил обзавелись своими семьями, а младший Максим, названный в честь друга, погибшего под Плевной в артиллерийской перестрелке, как и положено в роду, остался с отцом и матерью. Григорий очень горевал, когда началась война с германцем, к этому времени он поизносился и постарел, а то бы пошел на фронт и показал бы супостату «кузькину мать». Характера был волевого. Переживал за сыновей, что им придется несладко на чужбине.

Максим

Максим рос головастым, рассудительным, степенным, был широкоплечим, светловолосым, с теплыми материнскими чертами лица, только нос подвел – удлиненный и тонкий, как у Николая Чудотворца. Пришло время ему идти в солдаты. Срок службы к этому времени был сокращен до двух лет. Крестьян это радовало. Старались жениться до армии, чтобы дома у родителей оставалась помощница.

Максима уговаривали пойти к невесте в дом. Ему нравилась Евгения, взял бы ее в жены, но в примаки ни в какую не хотел идти, возмущался: «Я что – недоносок или нахлебник, чтобы идти в примаки, или не смогу вести свое хозяйство». Получилось так, что детей у жениных родителей долго не было, а в старости Бог дал дитя. Никто не знал – свое или приемное. Не осуждали, а только радовались за них, что будут не одиноки. Отец Евгении был пимокатом. Зимами буздохался, сколачивая валенки. Считался лучшим пимокатом на округе. Дом построил просторный на восемь окон, снаружи и внутри обшил тесом. С Черемных состоял в дальней родней. Евгения о другом женихе и слышать не хотела. Ее родители по очереди приезжали уговаривать Максима, зная ее настырный характер, говорили, что она быстрей повесится, чем за кого-то другого замуж пойдет.

На Покров сыграли свадьбу. С Евгенией он зажил душа в душу. Родители ее души не чаяли в Максиме, ухаживали за ним, как за цветочком аленьким. Максим злился: «Я что маленький – двадцать один год стукнул».

Отслужил, как положено два года. На последнем году ходил в унтерах. Служил под Уссурийском, на китайской границе. Вернулся со службы с Похвалой и деньгами.

Максим был умельцем на все руки: и печь сбить, и дом срубить. Решил позади дома речку Березовку запрудить. Пруд получился отменный, в средине до двух метров глубиной. Запустил мальков. К осени по утрам и вечерам рыба бурно резвилась в пруду, выпрыгивала вверх и громко шлепалась в воду. В 1900 году у Максима родился первенец, назвали Павлом.

Зимой 1904 года дошел слух, что Япония напала на Россию. Брат Михаил служил на Балтике заряжающим орудия главного калибра на броненосце. Прислал письмо с сообщением, что идет в поход вокруг света – громить японский флот. Осенью Максима пригласили в уезд, где сказали, что есть указ брать из запаса в первую очередь тех, кто служил на Дальнем Востоке. Максим знал, что защищать Дальний Восток некому – войск там мало, население редкое, а Япония рядом. Пока формировали, пока в течение месяца шел эшелон – война кончилась для России позором. Максим горевал: Дальний Восток за два года срочной службы стал для него родным. В апреле 1905 года пришло извещение, что Черемных Михаил Григорьевич пал смертью храбрых. С извещением вручили Григорию двадцать рублей. Через месяц получили письмо из Вологодской губернии, где друг Михаила по службе на флоте Холмаков Степан сообщал: «В морском бою в Цусимском проливе, корабль, на котором мы служили с Мишей, был потоплен. Миша был тяжело ранен, я пробовал его спасти, но не смог, очередной снаряд разорвался рядом с нами. Японцы выловили меня из воды, и только после плена я вернулся домой».

Сын Павел подрастал, голубоглаз, волосы с рыжинкой, настырный, немного с упрямцем, но с матерью был очень ласков. В 1908 году Евгения при очередных родах скончалась, не выжил и ребенок, сиротами остались восьмилетний Павел и двухгодовалая Аня. Максим сильно горевал, каждую субботу бегал за село на могилку. Соседи советовали Григорию подыскать сыну невесту, а то мужик с горя умом свихнется. Не так-то просто найти невесту для бобыля, у которого двое детей.

Екатерина

В соседней деревне Максим облюбовал сироту Екатерину Сажину. Девчонка что надо, как снопик осенний тощенькая. Заморыш-заморышем. Хозяйства почти никакого: коза, да две овцы, пяток курочек. Одной и с этим хозяйством было управиться невмоготу. Земли маленько, поэтому никто и не сватался. Кому нужна бедная и к тому же без приданного. Максиму она была люба, но боялся, что больно молода против него. Наконец решился. Поехал сам свататься, ни отца, ни матери, ни свахи с собой не взял. Зашел в избу, посмотрел на убогость житья и удивился как она тут, в такой нищете выжила. Катя зажалась в передний уголок, притихла. Догадывалась, зачем приехал Максим, а вдруг обидит и заступиться некому. Соскочила, набросила на плечи пониток и к дверям. Максим окликнул:

– Катюша, ты это куда?

– Да к бабе Марфе побегу, что-то боязно стало, Максим Григорьевич.

– Катерина, прошу, останься, не обижу, не зверь же я. Приехал свататься к тебе. Пойдешь за меня замуж? Знаешь, что как два года я без хозяйки живу, да и дети у меня – двое, за ними досмотр нужен.

Катя побледнела, присела на приступок у печи и прошептала:

– Максим Григорьевич, за какой-такой замуж, у меня приданного нет, оно все на мне.

Максим нервно теребя шапку в руках, срывающимся голосом проговорил:

– Не беспокойся, прикупимся, а что доброе – можешь после Евгении поносить, не от заразы она умерла, а при родах.

Катерина упросила, чтобы свадьбу сыграли как у всех, чтобы было, что в старости вспомнить и внукам рассказать. Зажили дружно, оба с благоговеньем и радостью друг к другу.

От Евгении осталось двое детей – Павел и Анна. Максим замечал, что к падчерице своей Катерина относилась с любовью и заботой, обращалась ласковее, чем со своими родными детьми. Сама познала сиротское горе. В 1912 году у них родился общий сын, назвали Михаилом, в 1917 – дочь Татьяна, а в 1922 – еще один сын Анатолий. Из девяти детей до совершеннолетия дожили четверо. Павел подрастал, окончил четыре класса в селе Григорьевском. Душа у него к сельскому хозяйству не лежала, он то устраивался работать на завод в Нытве, то возвращался домой. Никак не мог найти свое место, Хотя Екатерина и к Павлу была внимательна, но для него это была чужая женщина, на десяток годов его постарше.

Неразбериха

По вечерам Мокинские мужики собирались у Максима, спорили до первых петухов. Сходились в одном – так дальше продолжаться не может: жить веками на земле и не считать ее своей. Земля была как мачеха. Своя не и не своя. Чужая. Строгановская. Надоели частые переделы. Решили: «Кто на земле работает и ее облагораживает, тому она должна принадлежать». Когда в Петрограде совершилась революция, толком в деревне не знали, что это такое, но когда, Максим привез из Нытвы газету с декретом о власти, земле и мире – селяне согласились, поддержали, что это правильно, давно надо было сбрасывать царя и убирать помещичье правительство.

В ноябре советская власть пришла в Пермь. В селе создали дружину по поддержанию новой власти. Павел один из первых записался в нее. Когда осенью 1918 года Пермь захватили колчаковцы, Павлу пришлось скрываться в лесах за Северной. При прибытии в город путиловского полка, он напросился, чтобы приняли его. Сначала отказали по молодости, но Павел обегал все начальство, вплоть до комиссара полка, который дал добро, учитывая, что Павел шустр, вынослив, высок, хорошо знает прикамскую местность. Когда Максим узнал, что сын подался в путиловский отряд, разыскал его. Хотел вернуть домой, но Павел категорически отказался. Максим, боясь за сына, остался с ним в отряде. Через неделю с нарочным сообщили, что в селе от тифа умер отец. Максим в тот же день уехал, наказывая командиру отряда, чтобы уберегал Павла, предупредил, что характер у него взрывной и бесшабашный.

Прибыв в село, Максим ужаснулся, полдеревни болело, некоторые дома стояли с заколоченными окнами. Вымирали семьями. Хоронить было некому. Жена и дети лежали пластами, бредили. Он натащил в дом вереса, давай домашних отпаивать настоем полыни. Чуть-чуть оклемались. Максим собрал переболевших мужиков, вместе за селом устроили кладбище. Хоронили по два-три человека в могилы. Рыть ямы сил не было. Не прошло и недели, как случилась новая беда. Сообщили, что под Куигуром погиб Павел. Горе придавило Максима. Умер отец, погиб сын, поумирали от тифа малые братья, сестры, тетки, дядья, племянники. Но надо было жить и растить детей. Михаилу было шесть лет. Татьяне всего годик. Жена после тифа была слаба, ее качало. Хозяйство требовало ухода, к тому же в 1918 году продотряды забирал хлеб под чистую, выгребая все из амбаров и сусеков. Как тогда выжили – Максим удивлялся. Ели толченную липовую кору напополам с мякиной и лебедой. Спасал огород. Максим изловчился ставить морды в Березовке, а в Поломке вентери, хотя и некрупная рыба была, но порой по ведру приносил улова. Это спасало от голода.

Оживление

В марте 1921 года отменили налоги и недоимки. Оставили один продналог. Крестьяне на селе зашевелились. Излишки продовольствия повезли на рынок в рабочие поселки, в первую очередь в Нытву. В Нытве торговля шла слабо, около каждого дома был свой большой огород, многие держали коров, некоторые лошадей. По возможности продукты везлись в Пермь, там товар шел ходко. Его быстро разбирали, и цены можно было поставить повыше, но времени на дорогу уходило больше. Нужно было вставать с первыми петухами, а возвращаться домой заполночь.

Согласно постановлению о новой экономической политике землю делили на всех едоков и сроком на десять лет. Крестьяне приняли это с радостью и старались облагородить землю: вносили навоз, расчищали неудобья, осушали болота и луговины. Резко возросли урожаи. В деревне началось строительство: обновлялись старые дома, рубились новые, особенно в тех семьях где были взрослые сыновья. На строительство лес отпускался по низкой цене.

Максим, управившись осенью с хозяйством, подрабатывал на стороне. Научился не только плотницкому делу, но и столярному, хотя грамоты и было три класса, но все выкладки держал в память. В 1922 году вдвоем с Иваном Коробейниковым сложил двухэтажный дом для Ширяевых в Нытве, который и сейчас поражает своим изяществом. Максиму хотелось, чтобы и другие мужики владели этим ремеслом. Те поначалу не сильно к этому стремились, но с годами, овладев такой нужной специальностью, благодарили его. Максим был очень строг и к себе, и к детям, и товарищам. Хотел, чтобы люди поступали по справедливости и жили по совести. Его жена Екатерина была глубоковерующей, очень доброжелательной, совестливой. Полностью посвятила себя мужу и детям. Колотилась в работе с утра до вечера, некогда было порой присесть и перекусить. На ходу перехватит кусочек хлебушка – и весь обед. Девять детей, хозяйство – работы непочатый край. Если родители в поле, то дети сами досматривали друг за другом.

Анатолий родился 23 октября 1922 года. Резко похолодало, вода в Березовке покрылась тонкой коркой льда, полетели белые мухи-снежинки. А в поле стояли суслоны еще не свезенной ржи, управились только с уборкой овса. Присесть некогда, не то что прилечь. Схватки начались во дворе, Катерина успела подняться по ступенькам и открыть двери в дом, и начались роды. Так и родила Анатолия у порожка. (Памятуя об этом, Анатолий по традиции в день своего рождения выпивал рюмку водки у порога.) Екатерина один вечер отлежалась и на другой день с раннего утра – в работу. Сначала за Толей приглядывала старшая сестра Анна, а как немного подрос, стали оставлять с Таней, которая старше его была на пять годиков, а Анюта пошла работать наравне со старшими. Другой раз Тане шибко хочется выбежать под окошко, попрыгать с подружками на скакалочке, но братика не оставишь. Откроет она окошко и наказывает: «Толя, ты посиди у окошка, посмотри, как мы прыгаем, я быстренько: раз-два прыгну – и домой, смотри не упади». Несколько раз Толик выпадал из окошка, засмотрится – и бух вниз. Иногда обходилось благополучного, но один раз грохнулся вниз головой так, что под окном на завалинке лежал до прихода родителей. Танюшка с перепугу спряталась под кровать и уснула там. Родители ее еле отыскали. Как-то раз над деревней на низкой высоте пролетел самолет, так Толик, испугавшись, залез в собачью конуру и до прихода родителей просидел в ней. Как только не уговаривала его сестра, чтобы вылез – ни в какую, только пальцем из конуры показывал в небо и говорил: «Бука! У-у-у-у!». Мать хотела воспитать сына нежным и послушным. В церковные праздники водила в храм, где батюшка причащал сладким вином с ложки и вытирал рот всем по очереди плюшевой тряпкой. Тогда у Толи появилась брезгливость, и он ни в какую не хотел причащаться, его не радовало сладкое снадобье.

Хотя и водила мать Толю в церковь, но креститься он так и не научился. Он был самый младший в семье, и родители немного баловали его. Отец то ладил для него коньки, то клеил силки для ловли птиц, то выстругивал лыжи. Если старшие брат и сестра научились только читать и писать, то Анатолия решили выучить полностью, как бы тяжело не было. Родители любили его за понятливость, сообразительность и смекалку. Отец часто говорил: «Головастый парень растет – весь в деда Григория». В тридцатом году Толю определили в первый класс. Занимался он с великим прилежанием, в этом заслуга была и его первой учительницы Вожаковой Александры Григорьевны. Отец очень гордился тем, что сын отлично учится и является примером для других. В селе говорили: «Этот умница – сын Максима Григорьевича». Отец в виде поощрения скатал для Толи валеночки.

Жизнь в деревне бурлила, люди собирались на сходки, не желая жить по-старому. Со сменой власти хотелось новых перемен и в хозяйстве. В стране создавались первые колхозы и совхозы. В деревне Якимята образовалась коммуна, куда в основном вступили многодетные семьи и вдовы (после германской и гражданской в каждом третьем дворе не было мужика). При коммуне были столовая, клуб, изба-читальня. Вечерами в клубе проводились занятия по ликвидации неграмотности. Для поднятия престижа коллективного труда в коммуну стала поступать техника: сноповязки, сеялки, трактора «Фордзоны». Первый трактор направила в коммуну «Красный отряд» в деревню Верхняя Палица. Народ с окрестных деревень шел за десятки километров, чтобы посмотреть на диковинку. Организовался колхоз в селе Мокино. Лошадей свезли на общий двор. Днем лошади были задействованы на работах, а вечером выгонялись на выпас за Поломку. Сельские подростки отправлялись в ночное. Было интересно. Накупавшись в Поломке, наигравшись, устраивались под стогом сена. Пересказывали отцовские байки, любовались яркими звездами и засыпали крепким сном. В те вечера, когда в село привозили кинопередвижку, охотников пасти лошадей не было, тогда отряжали в ночное стариков. Стрекотал мотор, который крутил механик, трещала динамо-машина, которую вращали подростки по очереди. Люди были захвачены событиями, происходящими на экране, и посторонние звуки не отвлекали их. Стали сеять лен на косогорах, и в полдень, когда на небе появлялась тучка и понимался ветер, можно было видеть бегущие волны нежно-голубого цвета. Построили льняной завод, завезли технику для уборки и обработки льна.

Для малышни самой большой радостью была река Березовка, она хоть была и не большая, но полноводная, в ней водилась некрупная рыба: пескари, красноперки, налимы. По Поломке было множество прудов с мельницами, где было раздолье для более крупной рыбы: окуней, щуки, сороги, язя. Пацаны целыми днями пропадали на реке, ловили рыбу, раков и купались.

Тяготы

Если в первые годы Советской власти в коллективные хозяйства шли добровольцы, то с 1931 года заставляли идти всех поголовно. Радостное детство для Толи закончилось. Чтобы не ввязываться в непонятную затею, Максим Григорьевич подался на подрядные работы. Восстанавливал разрушенный колчаковцами мост через Каму. Заработки были хорошими, по отношению других семья Черемных жила зажиточно.

Осенью по селу поползли слухи, что некоторые семьи попали в списки к раскулачиванию, в том числе и семья Максима Черемных. Пошли кляузы друг на друга. Каждый выгораживал себя и чернил другого. Писались заявления в партячейку. Собирался сход, читались доносы. Спрашивали, согласны ли с тем, что написано. Людей охватил страх и многие, чтобы не накликать на себя беды, поднимали руки и этим обрекали своих соседей на нищенствование. Выносился приговор: раскулачить.

Зимой 1932 года в семью Черемных явились представители власти и зачитали бумагу: что Черемных Максим Григорьевич лишался гражданских прав и имущества, которое передавалось в государственную собственность. Были изъяты под чистую зерно, скот, одежда. Оставили только то, что было на себе. Из дома выселили в маленькую избушку-зимовник. В избушке было так тесно, что спать места всем не хватало. Тетка, которая работала няней в яслях, забирала иногда Толю на ночь к себе в дом. Кто-то донес. Тетке пригрозили. Толя был вынужден ходить по деревне и просить ночлега. Поступило распоряжение – кулаков из деревни выселять. И стала семья Черемных мыкаться по белу свету, сначала по близлежащим деревням. Если где-нибудь и зарабатывали зерно, то смолоть его было нельзя. Семьям кулаков не разрешалось молоть зерно на мельницах. Мельники боялись, а если и мололи, то отдавали только половину. Пожаловаться было некому. Наскитавшись с семьей, Максим Григорьевич и Екатерина кое-как смогли устроиться работать на сюзьвенский лесоучасток. Шкурили бревна. Работали от зари до зари – надо было выполнять норму. К вечеру разламывало спину и деревенели руки от монотонных движений. Семья голодала. Жили на квартирах. В сельских домовладениях полнейшая антисанитария. От навоза во дворе тысячи мух летели в избу. Насекомые лезли в рот, нос, пищу. Толя продолжал ходить в мокинскую школу, с началом холодов его определили в Мокино на квартиру.

Голод мучил всех с утра до ночи. Хлеб выдавали по карточкам, тех денег, что зарабатывали, не всегда хватало, чтобы выкупить его. У Екатерины от недоедания стали опухать ноги. Если какой кусочек перепадет, то старалась сохранить детям.

Хозяин дома Иван Коробейников, у которого Толя квартировал, издевался над ребенком. Заставлял спать в амбаре рядом с гробом, который он смастерил про запас, но деваться было некуда – приходилось терпеть и со слезами на глазах сносить унижения и издевки.