В поисках мальчика. 2137 год

Но однажды всё изменилось. Я познакомился с адекватным соседом, который оказался оптимистом и шутником. К тому же он немного разбирался в анатомии человека.

У него были хорошие тряпки, и он сплел из них гамак. Я завидовал ему, потому что достать такие тряпки было очень сложно. Мы договорились, что тот, кто будет умирать, оставит всё другому, ну если конечно его куда-нибудь не переведут. Его номер был 2225, а мой – 2220. Удивительно, но я не помнил, как оказался здесь; казалось, вся моя жизнь прошла в этой клетке. У него тоже отсутствовали какие-либо воспоминания, но что-то тянуло нас друг к другу. Если наши номера близкие, то, возможно, у нас есть что-то общее, и вместе мы сможем это вспомнить? Именно этот 2225-й и рассказал мне о сооружении, в котором нас держали.

Я думал, что мы находимся в огромной яме, но это была не яма. На самом деле мы находились в заброшенном атомном реакторе, а точнее – в градирне. Внизу, на поверхности земли, среда была почти не пригодна для жизни, поэтому нас держали здесь. А ещё внизу были какие-то лаборатории, и иногда заключенных, подцепив крючком на тросах, спускали туда вниз. Что было с ними дальше – никто не знал. Одни говорили, что там с больными узниками происходят ужасные вещи; другие, как 2225-й, видели там возможность обретения свободы. Но одно мы понимали, никто оттуда не возвращался.

Вероятно, 2225-й хотел подговорить меня на побег, но я был не из таких. Мне было здесь уже привычно. Возможно, мы все страдали от того, что находилось внизу, или я не понимаю, как это объяснить. Перед сменами, когда нас собирали в группы, была возможность обсудить всё, что происходило здесь. Все боялись спускаться вниз: считалось, что внизу высокий уровень радиации. Ведь снизу шёл тёплый пар, благодаря которому мы не замерзали зимой, когда стены быстро охлаждались. А вот о том, что за этими бетонными стенами, я ничего не знал.

Иногда в награду за хорошее поведение или за выполнение сложного поручения нам активировали наушники и включали в них музыку. Засыпать под неё и слушать всю ночь было настоящим блаженством. В эти моменты мне снились яркие и красивые сны: я видел знакомые лица, мы куда-то шли, высокие сугробы, горы, поезд, на который я наконец успел, а потом – жаркое солнце и белый песок. И всё это сопровождалось прекрасной музыкой. Я обожал эти моменты, даже если сны были страшными.

Но как нам удалось стать настолько безразличными ко всему? Несколько раз я видел, как некоторые молча прыгали в пропасть, иногда задевая и унося с собой других случайных пленников. Но никому не было до этого дела. Самоубийцу успевали заменить другим заключённым, и вот уже его вызывали на многочасовую смену.

Я не знал, сколько времени нахожусь здесь. После рабочей смены нас выпускали на прогулку. Раз в полгода нас переводили в другую клетку. Иногда с новой клеткой везло, иногда – нет. Важно было следить за руками, чтобы хватка была хорошей. Недостаточно крепко ухватишься – и всё. В лучшем случае – ушибы, в худшем – переломы. Проходя по прутьям клеток, иногда по приказу взбираясь наверх или спускаясь вниз по лестнице на стене, можно было случайно сорваться, и тогда спасти могла только ловкость рук: карабин страховочного троса часто не выдерживал. Все было старое и ненадежное. А еще казалось, что все мы – грустные, грязные и заросшие обезьяны.

Мне говорили, что я убийца. Мне показали множество фотографий моих жертв. Я ничего не помнил, но был уверен, что виновен. Их лица были мне смутно знакомы, и смотреть на них было невыносимо. В итоге я смирился со своей судьбой. Я был не нужен обществу за стеной и, что самое главное, не нужен самому себе. Какая у меня могла быть жизнь? Лишь безнадёжное существование. Мне сказали, что мои воспоминания стерли специально, чтобы я не сошёл с ума и не покончил с собой. Самоубийство – самый большой грех. Про грех мне сказал 2225-й, когда мы вместе наблюдали за очередным самоубийцей. Тогда я решил: пусть всё плывёт по течению, не нужно торопить события.

«Живи для себя», – гласила белая надпись на внутренней стене градирни. Сбоку кто-то приписал чем-то темным: «Живи в себе, ведь ты не помнишь».

Некоторые говорили, что если не понимаешь, какого цвета надпись, то это чёрный. Но для меня это был белый. Я отчётливо видел его и наслаждался им. Как же так вышло?

Говорили, что надписи на стенах оставили пленники: одни раскачивали клетку, а другие находили возможности для творчества в моменты пересменки. Здесь были и очень красивые рисунки детей или природы, такие яркие, что их было видно даже в темноте. Но слова «Живи для себя. Живи в себе, ведь ты не помнишь» мне особенно запомнились, и я постоянно произносил их про себя, чтобы успокоиться и уснуть. Кто их написал, я не знал; возможно, эти надписи были здесь уже очень давно.

Три раза в неделю нас отправляли в рабочий цех. На смену забирали сразу из всех клеток, подвешенных к одной балке. Затем смены менялись, и работать шли обитатели других балок. Во время работы мы могли увидеть дневной свет, попить воды и поесть. Забрать на двадцатичетырехчасовую смену могли в любое время суток, поэтому шорохи и скрежет металла слышались всегда, но к этому легко было привыкнуть.

В помещениях за стеной градирни располагались производственные цеха, где из различных комплектующих мы собирали какие-то крестообразные детали. Сборка, заправка различными жидкостями, покраска… В другой смене собирали что-то другое, но везде производилась отверточная сборка. Что из этого получалось на выходе – я не знал. Зато я знал, что человеческий труд был обесценен автоматизацией, и в клетках нас становилось всё больше и больше. Периода между сменами понемногу увеличивали.

Когда удавалось выйти на смену, для любого из нас это была хорошая новость. Всё-таки не везде ещё роботы справлялись со своими задачами, и стоимость их труда и обслуживания там была дороже человеческой. Вот тут без нас никак. На данную сборку требовалось всё больше сложных роботов, и стоимость их была дороже, чем мы и наш труд. Поэтому мы были здесь.

ГЛАВА 3. Проверка на продолжение

В последние дни я чувствовал себя потерянным и разбитым. Головная боль не покидала меня.

– Заключенные с номерами 1122, 1255, 1400, 1499, 1699, 1800, 1955, 2220, 2225! Повторяю, заключенные с номерами 1122, 1255, 1400, 1499, 1699, 1800, 1955,

2220, 2225 – приготовиться к выходу! – произнес в микрофон строгий женский голос.

Прожектор осветил девять клеток, выбранных для нашего выхода. Скрежет металла, звуки снижения давления в амортизаторах – верхние двери клеток автоматически открылись. Также открылся и большой общий люк на стене градирни, через который мы должны были выйти.

– На выход! У вас пять минут, время пошло! – скомандовал тот же голос.

У каждого из нас на правом ухе был наушник, частично вмонтированный в голову. Его нельзя было снять ни во время сна, ни во время еды, ни когда мы работали или мылись – никогда. Он был неотъемлемой частью нас. Я конечно уже привык к своему наушнику.

В наушник был встроен модуль объявлений. Все объявления передавались в одностороннем режиме, и звук был четким, хотя и с эхом помещения, из которого обращалась к нам надзирательница. Независимо от языка, на котором делались объявления, мы все их понимали. Это был недорогой и практичный способ доносить информацию до заключенных.

Кроме того, наушник считывал с нас какие-то данные, но я не знал наверняка, какие именно. Главное – через него иногда транслировали музыку. Тогда я ложился на бок, закрывал второе ухо, на котором не было наушника и которое мешало окружающим звукам, и наслаждался воображаемым миром и гармонией. Наверное, музыка нравилась не всем, но выбора не было. Ее просто включали. Я же кайфовал от этих звуков.

Однако было и плохое: наушник мог служить электрошоком в голову. Хорошо что в самой градирне его не включали, тут достаточно было и тока по балке. А вот на производстве при наказании их включали и было сильно больно. Мы обязаны были постоянно держать наушник на достаточном уровне заряда, особенно перед сменой. Для этого в камерах были зарядные устройства. Без достаточного уровня заряда лучше было не выходить из клетки, иначе можно было голодать еще несколько дней и получить заряд по балке за неповиновение. Если бы на смене узнали, что ты не зарядил наушник, наказание было бы гораздо более суровым. После него даже не все возвращались обратно.

– Эй, 2220-й, проснись! – позвал меня сосед. – Твой номер!

– Что произошло, 2225-й? – спросил я сонно.

– Нас вызывают на работу! Мы везучие!

– Я себя плохо чувствую. Наверно, заболел.

В моих ушах раздался пронзительный свист, как будто кто-то ковырялся в голове. Я осознал, что у меня идёт кровь из носа. В последнее время шум в ушах сопровождался носовым кровотечением, поэтому я не удивился. Наоборот, я понял, что последствия моих болячек предсказуемы.

– Ты что, с ума сошёл? Назвали восемь или девять человек. Не всех с балки вызвали, значит, работы и еды мало. Приходи в себя и залезай на эту чёртову балку. Давай, очнись, не тормози, во всяком случае, ногами. Время идёт! – Продолжая мне еще что-то кричать 2225-й полез через верхнюю дверь на балку.

– Да, иду, придержите там люк наружу, – слабо крикнул я, полагая, что меня слышит кто-то ещё, кроме моих одноклеточников.

Превозмогая боль в суставах и с тоской вспоминая окончательно ушедший сон, я, шатаясь, встал и полез по краю клетки. Верхняя дверь была высоко, а руки едва держали меня.

– Поторопитесь! – скомандовал голос надзирательницы. – У вас одна минута.

В самый последний момент я успел вытащить ноги, и верхняя дверь закрылась. Балка была на небольшой высоте от клетки, и кое-как мне удалось на неё подняться. Лениво прицепив карабин, закреплённый на поясе, к страховочному тросу вдоль балки, я пополз к стене градирни. Страха не было, но было холодно. Одежду и покрывало я оставил в клетке: брать их с собой запрещалось. В основной люк я забрался последним, да и то благодаря помощи 2225-го. Спасибо ему, он такой хороший парень, иногда заботится обо мне. Хотя, наверное, он такой со всеми. Всё дело в его характере. Мы звали его Доктор, и это прозвище было понятно на всех языках.

Он потёр руки, согревая их, и потрогал мой лоб, затем прижал одну ладонь к моей груди, а второй схватил меня за запястье.

– Живой, счастливчик! Небольшая простуда, и всё. Хорошо, что тебя вызвали, – сказал 2225-й и усадил меня на скамью.

Я с признательностью кивнул в ответ. На столе лежали кольца-переводчики, которые все уже успели надеть на указательный палец.

– Счастливчик, не то слово! – с раздражением произнес 1400-й. – Его чаще остальных вызывают. Он больше ест и чаще видит дневной свет. Хотя слабее нас и хуже работает. Не должен был дожить до этого времени.

– Я тоже рад тебя видеть, – надев кольцо, хрипло ответил я. – Наверное, я им нравлюсь. Если будет возможность, я порекомендую тебя.

1400-й нервно ухмыльнулся.

– Скажи, что я готов на всё, кроме крючка наверх, – отозвался он.

– Да и меня тоже порекомендуй, – усмехнулся 1699-й.

– Тебя в первую очередь! – ответил я.

– Ладно. Это хорошо, – добавил он.

1699-й был каким-то отстраненным, себе на уме, и все время глупо шутил про еду. Выглядел придурковатым, и поступки его были такими же. Когда смеялся, делал вид, что смотрит в другую сторону, шатался и прищуривался. Тогда он казался еще большим психом. Другие заключенные видели в нем свое печальное будущее, но только не я. Его клетка была далеко от моей, и встречались мы лишь на сменах. 1699-й, 2225-й и я говорили на одном языке. 1699-й казался предсказуемым в своих глупых поступках, а черты его лица были мне очень знакомы. Несмотря на то, что моя память была стерта, я был уверен, что мы где-то пересекались. Мне все время было жаль его, и я старался помогать ему как мог.

А еще это «ладно». Никто не придавал значения этому слову. Все думали, что это просто выражение согласия. Что-то типа «да», только «ладно». Но я чувствовал, что это не совсем так. Каждый раз, когда ему приходилось вынужденно согласиться, он говорил «ладно». Таким образом 1699-й подчеркивал, что его не поняли, но объяснять это нет смысла.

– Нашли кого слушать, ему просто везет, хаотичный же выбор этих людей. Никто из них с нами не общается, – заявил 2225-ый.

Ну и ладно на этом. В помещении, куда мы попали, было светло. На скамьях уже сидело восемь человек. Я постепенно приходил в себя. Здесь я был нужен кому-то, раз вызвали меня. Под ногами наконец был пол, и было ощутимо теплее, чем в градирне. Мы готовились к новой рабочей смене, экипировались и всё больше молчали, ожидая возможности помыться и поесть. Как же хотелось, чтобы это произошло скорее…

Кольца-переводчики были оснащены чипами, которые помогали нам общаться на любом языке. У каждого из нас в ушах были чипы, вероятно, ещё с тех времён, когда мы были на свободе. Ушные чипы заряжались от температуры тела.

Однако они не работали до тех пор, пока мы не надевали на указательный палец кольцо с сенсорной кнопкой. Режим разговора активировался, когда мы большим пальцем касались кольца на указательном. Но это необязательно, чтобы просто послушать кого-то. Когда собеседник касался кольца и начинал говорить, мы понимали его, даже если в этот момент были без кольца или не касались его. В этом случае чип работал в автоматическом режиме.