История города К.

Согласию ветвей положили конец другие выборы, забыть о которых населению удалось нескоро. В битве за президентство на Руси в 96-м спикер принял сторону Геннадия Андреевича, что, разумеется, прямо перечило курсу бывшего обкома, ставшего теперь администрацией. Тогда-то и раздалось в адрес Ивана Минаевича обвинение в самозванстве. Шабашкин ответил, что разгона не боится. Вспыхнувшая полемика обещала множество интересных подробностей. Однако события внезапно приняли совсем другой оборот.

Уход губернатора Куманёва встряхнул Крыжовинск и крыжовинцев. Обывателям в первый момент показалось, что теперь небо упадет на землю, а цветущее рукотворное море потечет вспять. Отдельные политически подкованные старушки даже затаились по углам, в панике ожидая природных катаклизмов. Однако день проходил за днем, и когда слабонервные поклонницы Якова Александровича высунулись наружу пополнить запасы съестного, выяснилось: город ничуть не изменился. Как и во времена поэта Пушкина, очередная осень заслуживала самых превосходных эпитетов. Жизнь продолжалась.

Правда, чиновная масса всерьёз утратила спокойствие. Вопрос о преемнике был открыт, и Москва держала паузу. Взоры столоначальников обратились тогда к президентскому наместнику. Кого рекомендует Бубенцов? От этого зависело, как выразился один наивный современник, куда бежать сдаваться.

Кандидат философских наук наконец-то ощутил собственную весомость. Усы его, доселе пребывавшие в полуопущенном положении, вытянулись параллельно линии бровей. Грудь по-гусарски выдавалась вперед. В глазах читалась сопричастность Большой Политике. Телефоны представителя были переключены на приемную, и секретарша отвечала, что Борис Андреевич проводит консультации.

Полусонное царство спикера Шабашкина преобразилось полностью. Партийцы радовались, как дети. Куманёв с его бодательными движениями внушал им некую робость, ныне же будущая победа Ивана Минаевича на всенародных губернаторских выборах, по мнению обкома, была обеспечена. (Дату выборов опрометчиво назвал Яков Александрович, надеясь на успех, пока от рейтинга еще что-то оставалось). Сам Шабашкин был настроен не так радужно. Поддавшись слабости, он одно время останавливал в думских коридорах каждого встречного-поперечного и спрашивал совета. Тем временем обком уже превратил местный парламент в штаб революции. Бывшие лекторы заготовили агитку с призывом отвергнуть антинародный курс. Оставалось только проставить фамилию того, кто этот курс проводит.

А спикер мучился не зря. Старые знакомые в Москве, начиная с Колбасина (экс-секретарь перестроился в банкира), обещали повлиять на процесс назначения. Народно-патриотический лидер был готов принять должность губернатора из рук Чубайса. В конце концов, по выслуге лет никто в Крыжовинске не мог сравниться с Иваном Минаевичем…

Всесильный временщик рассудил иначе. Неделя сомнений и тягостных раздумий завершилась пресс-конференцией нового назначенца. Под вспышки фотокамер на публику вышел Николай Александрович Цап-Царапин.

Новый губернатор смотрелся молодцом. Одевался он щеголевато – в модные заграничные пиджаки в крапинку и галстуки от Кардена. Прическе мог позавидовать любой ветеран канцелярского фронта. Над чубом, и без того пышным, каждое утро колдовал цирюльник в салоне красоты. Николай Александрович имел привычку глядеть собеседнику прямо в глаза и говорить даже тогда, когда нечего сказать. При Куманёве он был городским головой (именно так: слова «мэр» Цап-Царапин не любил). На этом посту вышеозначенный государственный муж отличился устройством фейерверков и четкой организацией запуска воздушных шаров.

Биографии антинародного губернатора и народно-патриотического спикера были на удивление схожи. Николай Александрович, буквально шагая по стопам Ивана Минаевича, прошел школу жизни в ленинском комсомоле. Шабашкин, как Садко, играл на гуслях. Цап-Царапин пел. Конечно, до Шаляпина ему было далековато, но в тесных аппаратных застольях мало кто мог тягаться с будущим ставленником Чубайса. Вдобавок, Николай Александрович виртуозно рассказывал анекдоты и поднимал тосты. В общем, с точки зрения публичной политики выбор оказался (или казался?) вполне удачным.

Свою кампанию Цап-Царапин начал без раскачки. Прямо на пресс-конференции он пообещал: рабочим – зарплату, крестьянам – кредиты, старикам – почет, а молодым – дорогу. Солдаты и матросы из этого перечня выпали. За то, как проголосуют первые, уже поручились их отцы-командиры, а матросы со времен петровского кораблестроения в Крыжовинске не водились. Казаки же, одетые в трико с лампасами, с митинговой арены давно сошли.

Собственное политическое кредо губернатор обрисовал так: «Я – коммунальщик». На подленький вопросец, кто вручал ему державу и скипетр, последовал адекватный ответ. По словам Николая Александровича, «рыжий кардинал» тут был не при чем. Рекомендовал-де добрейший Виктор Степанович Черномырдин, а прежде благословили Русская православная церковь и… спикер Шабашкин. «К которому отношусь с глубочайшим уважением», – прибавил мастер анекдотов и тостов.

Иван Минаевич, прознав от доброжелателей о таком заявлении, просто задыхался от негодования. Бюро обкома настаивало на жестком реагировании. «Этак он, подлец, наш электорат переманит», – качали головами старейшины оппозиции. Выслушав товарищей партийцев, Шабашкин велел вписывать в ругательные листки фамилию Цап-Царапина. С другими видами реагирования решено было погодить. Заповедь «Не поддаваться на провокации!» оставалась актуальной.

Кампании обоих главных претендентов стартовали одинаково. Поклявшись лечь костьми за интересы Крыжовинска и поддержать российского производителя, Иван Минаевич и Николай Александрович ринулись в трудовые коллективы. Встречи Шабашкина с избирателями отличались суровостью и аскетизмом. Кандидат в губернаторы и его доверенные лица из обкома партии произносили речи звенящими голосами, будто подавляя рыдания. Слушая их, электорату хотелось сжать кулаки и поквитаться с реформаторами-капиталистами. А заодно с журналистами, иеговистами и прочими лицами легкого поведения. По окончании таких встреч крыжовинцы сплоченно принимали резолюции против Чубайса и его команды. Из автобуса с динамиками лилась песня «Каким ты был, таким ты и остался…» Экспансивные старушки норовили рыдать на груди у Шабашкина. Они простили ему прежние колебания.

Когда в те же коллективы прибывал действующий губернатор, уже спустя пятнадцать минут начинало казаться, что продолжается предыдущее мероприятие. Цап-Царапин проникновенно называл аудиторию «дорогие мои, любимые крыжовинцы» и призывал к тому же, что и народно-патриотический спикер. На любые вопросы и просьбы он без раздумий отвечал: «Порешаем!» И только вместо зачитывания гневных резолюций Николай Александрович спускался в толщу электората и дарил самой красивой даме букет цветов. Поэтому на вопрос председателя собрания: «Кто за предвыборную программу кандидата Цап-Царапина?» зал единодушно поднимал руки. Некоторые присутствующие поднимали обе руки сразу.

На Николая Александровича работало несколько штабов. Пока один, наперехват Шабашкину, проводил народно-патриотическую линию, другой вел себя исключительно антинародно. Перво-наперво главные магистрали города были украшены транспарантами-растяжками. Транспаранты с изображениями серпа и молота истошно взывали: «Господи, помилуй!» Миловать, само собой, надлежало от наступления коммунизма. Свободная пресса, доставшаяся губернатору по наследству от предшественника, подверглась тотальной мобилизации. Лучшие гиены пера соревновались в том, кто страшнее распишет Шабашкина. За утренним кофе в редакции «Крыжовинского привратника» заключались пари. Абсолютным чемпионом стал газетчик, аргументированно сравнивший милейшего Ивана Минаевича с Гитлером и Чингисханом.

Было временно реанимировано даже общество «Ритуал». Его предводитель изо дня в день настаивал, чтобы красный спикер покаялся не только за 37-й, но также за 36-й и 38-й годы. И на всякий случай за преследования старообрядцев.

Созерцая все эти чудеса, крыжовинские обыватели диву давались. Им еще ни разу не приходилось воочию видеть схватку двух ветвей власти. (В свое время ссора Бориса Николаевича с Русланом Имрановичем в принципе обошла Крыжовинск стороной…) Между тем, проправительственный лагерь входил в раж, и в город потянулись агитаторы из Москвы. Для поддержки антинародного губернатора в охотничьих домиках поселились эстрадные певцы с певицами, акробаты и юмористы. Ближе к финишу на подмогу к ним подоспела популярная стриптиз-группа.

Город пестрел плакатами. Портреты улыбающегося Николая Александровича смотрели на дорогих и любимых земляков со всех столбов и заборов, с автобусов, трамваев и троллейбусов. Даже с дверей платного туалета на Большой Дворницкой. Спасения от них не было и на сельских просторах. Самолеты местного авиаотряда развеивали бумажную продукцию над полями и лесами. «Дорогие! Любимые! Дорогие! Любимые!..» красовалось на каждой берёзе.

Естественно, такое ведение кампании требовало расходов. Механизм изыскания средств антинародный губернатор перенял у народного визави. В одно прекрасное утро в офисе оптовой базы N*** раздавался телефонный звонок. Сидора Сидоровича вежливо приглашали в «белый дом» обменяться мнениями. Приглашенный кряхтел и ехал. На крыльце уже стоял свежевыбритый порученец. Мягко взяв Сидора Сидоровича под локоток, он провожал гостя до заветного кабинета. Переступая порог, Сидор Сидорович первым делом наталкивался на лучезарнейший взгляд Николая Александровича. По обе руки от хозяина сидели: окружной прокурор, полицмейстер, начальник тюрьмы и налоговый инспектор. Вошедший начинал тоскливо озираться.

– Как самочувствие, Сидор Сидорыч? – осведомлялся полицмейстер.

Негоциант сдержанно благодарил за заботу.

– Как семья, как дети? – подхватывал прокурор.

Сидор Сидорович односложно отвечал, что, дескать, все хорошо.

– Ну, а как бизнес? Процветает? – продолжал налоговый инспектор.

Гость уклончиво говорил, что сейчас, мол, всем трудно.

– Может, помощь требуется? – бойко предлагал начальник тюрьмы. – А то ведь мы всегда готовы…

Николай Александрович, все время хранивший молчание, улыбался при этих словах еще более лучезарно.

– Благодарю. Попробуем справиться, – напряженно отзывался инвестор.

– И коммунизма не боишься? – весело спрашивал губернатор. – Подумай, Сидорыч.

Сидорыч, подумав, припоминал пленумы обкома КПСС, на которых сиживал невдалеке от Николая Александровича. Но вслух о таком не говорил.

– Оно опасно, конечно, – начинал вслух мыслить коммерсант.

– Защитим. Опасаться не надо! – твердо обещал гарант реформ.

Повисала тишина.

– В общем, давай, помогай детям, – брал быка за рога начальник тюрьмы.

– Детям? – вздрагивал негоциант.

– Ну да, детям. А ты думал, мы на политику просим? – возмущался инспектор. – Вот ведь люди, понимаешь…

– Не стой столбом. Делай это… взносы, – конкретизировал полицмейстер.

Николай Александрович отводил взгляд и с подчеркнутым вниманием рассматривал люстру.

– Сколько платить? Как всегда? – пробовал уточнить подзащитный.

– Сколько совесть подскажет! – пригвождал прокурор.

Сидор Сидорович опять кряхтел и лез в карман за сотовым телефоном. Бухгалтерия оптовой базы N*** сей же час переводила нужную сумму в фонд борьбы с коммунизмом. Гостя провожали лучезарными улыбками все собравшиеся чиновники.

С инвесторами помельче власть обходилась без церемоний. Квартальные надзиратели, обходя торговые ряды, сами облагали купчишек предвыборной данью. Брали и наличными, и векселями, и даже борзыми щенками. Разумеется, не всё поголовно третье сословие пассивно ожидало, когда придут или позвонят. Самые смекалистые частники первыми предлагали губернаторской команде свои услуги. От их пожертвований тоже никто не отказывался, а раздача дивидендов сознательным коммерсантам гарантировалась тотчас после издыхания гидры коммунизма.

Под этим напором обком дрогнул. Лучшие лекторские умы, породившие программу народно-патриотических сил, засомневались в победе. Единожды дав обет воздержания, на встречную пропагандистскую акцию со стриптизом рассчитывать не приходилось. Изменив-таки своим установкам, спикер Шабашкин принялся дозваниваться до Колбасина. Бывший первый секретарь, а ныне банкир сказал «да» и оплатил печатание миллиона цветных афиш с профилем Ивана Минаевича. К счастью, запломбированный эшелон с афишами из-за чьего-то головотяпства застрял у финляндской границы и прибыл в Крыжовинск на следующий день после голосования.

К счастью, разумеется, для самого Шабашкина. Хотя в Крыжовинске и не считается грехом одобрять сразу двух взаимоисключающих претендентов, натуры аборигенов широки отнюдь не до бесконечности. При прочих равных условиях, на родине мятежников и самозванцев перевес получает тот, кто претерпел от начальства. «Вишь ты, как они его, болезного», – приговаривали крыжовинцы, наблюдая, как поднятые по тревоге дворники обдирают со стен серенькие спикерские агитки. Понятно, что поток плакатов «за», выполненных на лучшей глянцевой бумаге, подточил бы образ гонимого Ивана Минаевича.

К тому же цап-царапинские имиджмейкеры переусердствовали. На Руси в ту пору был высок рейтинг рычащего генерала, устроившего переполох на президентских выборах. Одного из спутников Николая Александровича еще по комсомолу осенило: что, если задействовать знаменитого военного?.. Делегацию от крыжовинского губернатора генерал вначале принял неласково: по обыкновению своему зарычал так, что у бывшего комсомольца расстегнулись запонки. Насладившись произведенным эффектом, страшный политик послал денщика узнать, чего хотят. Комсомолец зашептал что-то денщику на ухо и стал загибать пальцы. Тот, выслушав посла, также на ухо передал предложение генералу. Генерал до предела сдвинул брови, но повторно рычать не стал. Велел ждать три дня. Потом допустил подержаться за руку и снялся на видео. Его рычание в поддержку Цап-Царапина крутили с утра до ночи по всем теле- и радиоканалам.

Имиджмейкеров уже наградили премиями из фонда борьбы с коммунизмом, когда произошел сюрприз. Московский генерал публично поддержал еще двух претендентов поплоше. Те, по слухам, ездили к нему сами и тоже загибали пальцы. Крыжовинский избиратель перед такой гримасой буржуазной демократии здорово смутился.

И всё же социологи предсказывали Николаю Александровичу триумф. Им вторили экстрасенсы, обещавшие три срока подряд и перемены в личной жизни. А закулисная дипломатия под занавес обеспечила губернатору новый прорыв. На милость коммунальщика сдался патриарх крыжовинской демократии – доцент Абрамкин. Воротясь из столицы несолоно хлебавши, Виктор Евсеевич с полгода мыкался без оклада и должности. С объявлением всенародных выборов он выдвинул себя сам (радикал-демократа замучила юная супруга, требуя радикальной смены гардероба). Эмиссары Цап-Царапина мастерски провели трудные переговоры об уступках и компенсациях. Абрамкин снялся с пробега в пользу Николая Александровича и теперь ждал подведения итогов.

Губернаторский марафон завершился, как учили – ударно. Цап-Царапин и Бубенцов торжественно скрепили подписями договор о всеобщей любви. Любить и не бросать друг друга обязывались сподвижники Николая Александровича по работе с антикоммунистическим фондом, они же члены многочисленных штабов и агитбригад… Маршировали гимназические оркестры. В воздухе кружилось конфетти. Под конец губернатор и наместник облобызались, подав сигнал к открытию грандиозного фейерверка.

В ночь на понедельник, одновременно с подсчетом голосов, крыжовинский бомонд собрался у накрытых столов. Местом банкета был выбран, конечно, бывший горком комсомола – ныне бизнес-центр «Ахиллес». Радушные хозяева развернули перед гостями богатейшую панораму напитков и закусок. Губернатор, появившийся во фраке с бабочкой, был в ударе. Тосты, которым позавидовал бы любой тамада, прямо сыпались из Николая Александровича. За тостами перешли к песням. После «Жила бы страна родная…», когда многие полезли обниматься и всплакнули украдкой, настал черед анекдотов. Ставленник Чубайса раскрыл рот, чтобы поразить присутствующих дам последней столичной штучкой. В этот момент к пирующим вбежал с перекошенным лицом недавний посол, навещавший страшного генерала. Веселье вмиг прекратилось. Николай Александрович остался стоять с открытым ртом. В гробовой тишине было слышно, как храпит, лежа лицом в салате, самый молодой имиджмейкер.

Крыжовинцы не читали научно обоснованную программу обкома партии, но выбрали Шабашкина. Лучший за четыреста лет коммунальщик проиграл.