История города К.

Здесь вместо связного текста в отрывок из дневника Летунова была вклеена вырезка из газеты. Бумага, к сожалению, сильно выцвела. Лишь с помощью лупы можно рассмотреть очертания двух фигур. По всей видимости, это целующиеся мужчины. За вырезкой следует строка из восклицательных знаков. Завершается отрывок фразой:

«ИСТОРИЯ ПРЕКРАТИЛА ТЕЧЕНИЕ СВОЕ».

Глава шестая

Народно-патриотический губернатор (окончание)

Исторический поцелуй с Чубайсом был, пожалуй, кульминацией правления Ивана Минаевича Шабашкина. То, что произошло впоследствии, явилось сплошным движением по нисходящей линии. Впрочем, движение это продолжалось по бытовым меркам довольно долго, и современники сразу даже не осознали закат эпохи «рыночного социализма».

После отъезда всесильного реформатора вице-губернатор Мокронизов публично объявил, что теперь-то инвестиции в Крыжовинск непременно пойдут. И не просто пойдут, а буквально хлынут. Дав по этому случаю несколько подряд интервью местному телевидению, продвинутый хозяйственник-практик не упустил возможности в который раз посрамить оппонентов, не знакомых с азами экономики…

И, чего греха таить, верить в струю инвестиций действительно хотелось. Даже те, кто изначально не приняли воцарение Шабашкина, в глубине души задавали себе вопрос: «А вдруг?» Поддался золотому миражу и сам народно-патриотический губернатор.

Слушая молодого и современного зама с дипломом то ли Гарварда, то ли Гарлема, тянуло закрыть глаза – и тотчас представлялись потоки инвестиций, наводняющих край. Доллары, фунты стерлингов и мексиканские песо затопляют все складки местности, шелестят о стены обкома, а золотые эшелоны прибывают и прибывают. «Вываливай!» – стоя на крыльце, молодецки кричит Иван Минаевич. Такой или примерно такой грезилась картина.

Увы и ах… Мираж остался миражом. Инвесторы приезжали и уезжали. Изучали обстановку, кивали головами, отпускали комплименты через переводчиков, охотно выпивали и закусывали. Шабашкин и Мокронизов наносили ответные визиты. Иван Минаевич еще неоднократно целовал индийского посла. Но – всё тщетно! Денег в казне так и не прибавлялось. Скорее, даже наоборот.

Визиты и торжества пробили в бюджете заметную брешь, и она была не единственной. Желая прослыть подлинным рыночником, отошедшим от примитивного марксизма, губернатор одно за другим раздавал налоговые послабления. Депутаты, дружно записавшиеся в патриоты, моментально их утверждали. Крепкие хозяйственники, получавшие эти послабления, клялись обеспечить Крыжовинск и окрестности продукцией наилучшего качества. Однако почему-то не обеспечивали. Только всё больше открывалось разного рода дочерних предприятий, иные даже на острове Кипр.

Поэтому трудящиеся, от имени которых выступал на выборах Иван Минаевич, ничего для себя полезного от новой власти не получили. И, совсем уж по правде говоря, даже не ощутили видимости чего-то полезного. От обилия интервью и пресс-конференций жить лучше и веселее не становилось. Наоборот, назревали неприятные вопросы. Отдельные из них начали раздаваться из толпы во время хождений Шабашкина в народ – на те самые предприятия, обласканные налоговыми послаблениями.

Тут и возникла в Крыжовинске новая оппозиция.

Сразу подчеркнем: к тем, кто вслух задавал губернатору неприятные вопросы, оппозиционеры не имели никакого отношения. Более того, на словах они еще много месяцев хранили абсолютную верность всенародно избранному лицу. Скажем даже всё как есть: почти все они были многим обязаны лично Ивану Минаевичу – кто высокой должностью, кто бюджетными дотациями, а кто теми же налоговыми послаблениями.

Основной штаб-квартирой новой оппозиции стало Крыжовинское телевидение. Точнее, кабинет его главного руководителя, звали которого Михаил Алексеевич Карасин. Хозяин кабинета в прошлом проделал почти такой же славный путь, как Иван Минаевич. Только в обкоме не успел порулить в силу разницы в возрасте. Окружающие всегда знали его как человека осмотрительного и острожного, не склонного рубить сплеча. В свою звезду Михаил Алексеевич верил с младых ногтей. По окончании пятого курса университета он поразил всех членов комиссии своей дипломной работой. Работа была переплетена в сафьян, а название выведено искусственной позолотой… В номенклатурной жизни Карасин ступал мягко, говорил тихо, улыбался многозначительно. Естественно, уже несколько сроков подряд Михаил Алексеевич был депутатом – сначала Совета, затем – областной Думы.

Из-за Думы всё и началось. Придя к власти на волне народного гнева, Шабашкин бросил все силы своего блока на завоевание большинства в местном парламенте. Завоевал без особого труда, ибо разбитый Цап-Царапин зализывал раны и вообще склонялся к примирению. А больше в ту пору сил сопротивляться ни у кого и не было. От ощущения легкой победы у Ивана Минаевича, видимо, закружилась голова. И он отступил от данного им же обещания. Обещал же ни много ни мало, а портфель спикера – и как раз Михаилу Алексеевичу.

При церемонии открытия Думы все фото- и телекамеры следили за одним Карасиным. Когда начались вопросы претендентам, внезапно стало ясно: что-то не срастается в прогнозах. После слов Михаила Алексеевича о том, что он тоже причисляет себя к народно-патриотическому блоку, с места вскочил депутат Чудаков. Этот коммунист и кандидат философских наук дал громогласный отпор Карасину, потребовав не примазываться к победе народа. Повисла долгая пауза, которую Михаил Алексеевич не смог сгладить даже своей особенной улыбкой.

Вскрытие урны стало для Карасина шоком. За его соперника было подано на два голоса больше, включая один, поданный самим соперником. Михаил Алексеевич снова улыбнулся и молча пересел в самый дальний ряд. Знающие люди только головами покачали…

В первое время оппозиционность несостоявшегося спикера заключалась в прощупывании почвы. Как бы пользуясь случаем, вероятные соратники по завершении очередного эфира навещали Михаила Алексеевича. По официальной версии, заглядывали на чай с бубликами. Пригубив чашку чая и надкусив бублик, переходили к основной теме разговора. О чем конкретно говорили, не слышал никто и никогда. Карасин понижал голос и включал погромче радиоприемник.

Очень скоро эта деятельность стала для Михаила Алексеевича преобладающей. Телевидение работало как бы само по себе, депутат функционировал сам по себе. В перерывах между прощупываниями Карасин всё чаще ездил в Москву. По официальной, опять же, версии – для дальнейшего развития теле- и радиовещания в регионе. По мере продолжения этого развития в Крыжовинске совершенно заглохло строительство нового здания телецентра.

Разумеется, Шабашкину оперативно донесли о подозрительном поведении Михаила Алексеевича. Губернатор, по-прежнему чувствуя себя на гребне волны, махнул на телевизионного начальника рукой. Сам по себе он был Ивану Минаевичу не страшен. Впервые по-настоящему насторожиться его заставило другое событие.

На традиционные понедельничные планерки у губернатора всегда являлись первые лица из всех учреждений и мало-мальски значимых организаций. Здесь делались важнейшие заявления и раздавались ценные указания. Говорил на них почти исключительно сам Иван Минаевич. Говорил подолгу и со вкусом. Перебивать его, отвлекаться и, вообще, вести себя неподобающим образом считалось святотатством.

Здесь же, на планерках, регулярно сиживал и самый главный крыжовинский банкир, чей финансовый потенциал, пожалуй, не уступал потенциалу всей губернской казны. Фамилия у банкира была говорящей для человека его профессии. Звали его Павлинов Александр Филиппович. Многие, очень многие из сильных мира сего стремились заручиться хотя бы незначительной благосклонностью Александра Филипповича. О богатстве и связях Павлинова в Крыжовинске не первый год ходили легенды. Символом его успеха был офис банка – по здешним понятиям, натуральный небоскрёб из стекла и бетона, увенчанный зимним садом. Там, в саду, Александр Филиппович принимал особо избранных гостей. Под пальмами, среди которых журчали фонтаны и прохаживались живые павлины, решались судьбы и крепких хозяйственников, и депутатов, и чиновников.

А начинал ныне могущественный банкир вполне обыкновенно – с комсомола. Еще в те времена знавал и Шабашкина, и Цап-Царапина, и Карасина. Ездил в колхоз на картошку. Выступал на собраниях. Записался в дружинники и ходил по улицам с повязкой, по мере сил помогая правоохранительным органам. Потом как-то сразу начался карьерный рост: из комсомола в партию, из партии в аппарат. Августовскую революцию Александр Филиппович встретил в команде Виктора Гавриловича Загашникова (См. главу «Народный губернатор» – Прим. автора).

Первый народный губернатор доверял ему всецело и назначил своим заместителем. Падение Загашникова привело к переменам в жизни его «вице». Павлинов неожиданно для всех бросил административную стезю, выбрав бизнес и финансы. Те, кто поначалу улыбались такому выбору, довольно скоро улыбаться перестали. И потянулись в небоскрёб с пальмами и павлинами за материальной поддержкой. А также за советами, к которым было трудно не прислушаться…

Так вот, первым тревожным симптомом для Шабашкина явилось именно поведение Александра Филипповича. Дело было в том, что Павлинов принялся зевать. Да-да, главный крыжовинский банкир сидел и зевал на планерке у губернатора, едва-едва, чисто символически прикрываясь ладошкой. А то и вовсе не прикрываясь. На присутствующих это произвело сильнейшее впечатление. Сразу пошли всяческие толки и пересуды, погасить которые Ивану Минаевичу не удалось даже самыми бодрыми заявлениями о грядущих инвестициях. От попытки встретиться и объясниться Александр Филиппович деликатно уклонился.

Шабашкин занервничал. До следующих выборов оставалось всё меньше времени (время вообще летело удивительно и необъяснимо быстро), а размолвка с Павлиновым могла дорогого стоить. Слегка утешало лишь то, что сам банкир, видимо, баллотироваться не собирался. Крыжовинцы всё-таки в массе своей недолюбливали банкиров, хотя и завидовали им.

Чтобы упрочить свои позиции, Иван Минаевич обратил взор на Москву. Там после знаменитого дефолта бушевали сильнейшие политические страсти. Про слабость и нездоровье гаранта конституции в кулуарах говорили все. Букмекерские конторы принимали ставки на исход поединка «Дума – Президент», а субъекты высокой политики спешили делать свои ставки, пытаясь заранее вычислить фаворита. Шабашкин тоже решился и допустил большую политическую ошибку.

Будучи на заседании сената, Иван Минаевич во всеуслышание призвал глубокоуважаемого Бориса Николаевича уйти, наконец, в отставку, а коллегам-сенаторам предложил гарантировать гаранту спокойную и безбедную старость. Что и было занесено в протокол.

В Кремле и на Старой площади на инициативу крыжовинского губернатора не отреагировали никак. Пресс-секретарь главы государства комментировать это событие отказался. Но самые знающие люди снова покачали головами, и Шабашкин занервничал сильнее.

Дальше случилось страшное. Тихим теплым вечером в пятницу, когда чиновный люд наводил порядок на столах, готовясь к честно заработанным выходным, в приемную вице-губернатора Мокронизова вошли трое в штатском. Или четверо (секретарша от волнения уже не могла вспомнить точнее). Были стремительно предъявлены красные книжицы, и специалист по инвестициям оказался лицом к лицу с незваными гостями. Спустя непродолжительное время черная «Волга» с тонированными стеклами увезла его в неизвестном направлении. Вернее, в слишком хорошо известном…

Шабашкин узнал об этом, находясь на даче. Прервав культурный отдых, Иван Минаевич пулей примчался в служебную резиденцию. Увы, звонки в компетентные органы ожидаемого эффекта не дали. Органы ссылались на тайну следствия и подробностей не сообщали. Как выяснилось чуть погодя, за Мокронизовым в тот же вечер последовали несколько сотрудников его департамента. Следствие проявило интерес и к банку «Хлебороб».

Во вторник все газеты вышли с аршинными заголовками, кричавшими о коррупции под крылом у губернатора. Отдельные авторы, намекая на доступ к секретной информации, давали понять, что аресты вот-вот продолжатся.

Чуть бледнее обычного, но все такой же гладко выбритый и подтянутый, Иван Минаевич вышел на очередную пресс-конференцию. Плановая тема была «Животноводство», но все вопросы посыпались про дело Мокронизова. Народно-патриотический губернатор держался стойко и отвечал, что виновным человека может признать только суд. Под конец кто-то ехидно осведомился, почему сегодня товарищ Шабашкин без депутатского значка и кольца на правой руке. «Забыл на другом костюме», – отшутился Иван Минаевич. Так и написали в отчете.

С этого дня рейтинг Ивана Минаевича, и без того уже не слишком высокий, покатился вниз. Пресса как с цепи сорвалась, и аппарат губернатора ушел в глухую оборону. Для информационной контратаки был задействован советник без определенных обязанностей Чемоданов. Довольно долго он пребывал не только без обязанностей, но и без всякой реальной работы. Сидел то у себя в отдельном кабинете, то в помещении пресс-службы, рассматривая в огромную лупу подшивки местных газет и периодически бормоча: «Все сволочи, все…» Народ по возможности обходил его стороной.

Теперь Чемоданов оживился и отстукал на машинке новый публицистический труд, в котором отыскал взаимосвязи между травлей Ивана Минаевича и миллионами некоего банкира. Сюда же, по своему обыкновению, он приплел и водочную мафию. Фемида же и Немезида, по уверениям публициста, были слепы, глухи и немы.

Ни одна из газет публиковать советников опус не захотела. Поэтому в свет он вышел на страницах официозного листка для постановлений и распоряжений.

На войне – как на войне. Руководствуясь этим правилом, Иван Минаевич взялся за поиск внутреннего врага. Который, как известно еще с 30-х годов, опаснее внешнего. И явно двусмысленными Шабашкину показались действия своего чрезвычайного и полномочного представителя Колбасина. Собственно, даже не действия, а бездействие. И даже не бездействие, а скорее образ мыслей. Как-то скептически (по словам очевидцев) посматривал бывший спонсор на новейшие политические виражи Ивана Минаевича. И, прямо скажем, не рвался пропагандировать по всей столице его сенатскую инициативу…

Уединившись и перечитав следующую, пока не опубликованную статью Чемоданова о заговоре и заговорщиках, Шабашкин наконец решился. Назавтра канцелярия губернатора выдала распоряжение уволить чрезвычайного и полномочного представителя без выходного пособия. Крыжовинские чиновники оторопели. Журналисты сначала даже не поверили этой новости и запрашивали подтверждения. Пригласив к себе съемочную группу телевидения, Иван Минаевич лично подтвердил написанное пером и обрушился с гневной отповедью на уволенного Колбасина.

Уволенный Колбасин, из газет узнав об увольнении, сильно удивился. Попробовал дозвониться до губернатора, но тщетно. Мобильный телефон Шабашкин не брал, а секретарши не соединяли. Тогда бывший спонсор и бывший представитель сам прибыл в Крыжовинск и дал обширное интервью газетчикам. Выразив сожаление по поводу кадровой политики Ивана Минаевича, Колбасин посоветовал бывшему получателю финансовой помощи и бывшему шефу подумать о душе и самому достойно подготовиться к пенсии. И вечерним поездом навсегда убыл обратно в Москву.

Покончив с внутренним врагом, Иван Минаевич поворотился лицом к врагу внешнему. Правда, за стенами своей осажденной крепости он, как ни старался, так никого и не увидел. Но это обстоятельство не смутило опытного бойца. Твердо зная, что бить надо по главному противнику, Шабашкин взялся этого противника разыскивать. И надо же было такому случиться: противник почти моментально отыскался, заявив о себе сам.

После долгого-предолгого молчания в Крыжовинске опять объявился бывший народный губернатор Куманёв. Сначала объявился не путем личного присутствия, а через статью за своей подписью в довольно малотиражной газете. Так, не газете даже, а газетке. Яков Александрович захотел поделиться мыслями об истории российской политики на Кавказе. На советников и консультантов Шабашкина, а также на весь штаб народно-патриотического блока это произвело мощнейшее впечатление. Совершенно непонятно было, для чего и зачем экс-губернатор предпринял такой шаг. Вывод напрашивался один: делается попытка реванша.

На ближайшей же планерке Иван Минаевич посвятил этой теме в общей сложности сорок минут. Красноречие его не знало границ. Шабашкин сам предпринял экскурс в историю (только не Кавказа, а Крыжовинска), напомнил слушателям о сомнительных заслугах Якова Александровича на поприще демократии, назвал командировку Куманёва бегством от народа и предрек новоявленному Бонапарту сокрушительный разгром.

Речь подействовала. Но не совсем так, как хотелось автору. Большие и средние начальники, которые слушали и пересказывали ее, сделали свой вывод: дыма без огня не бывает. Раз Иван Минаевич так взволнован, значит основания имеются… Кое-кто тайком начал навещать Якова Александровича в его далеком горном пристанище. Беседовать о том и о сём, интересоваться дальнейшими планами. Яков Александрович заподозрил было провокацию, но затем понял, что не всё так однозначно. И послал в Крыжовинск другую статью – уже о ситуации на своей малой родине.

Народно-патриотические аналитики и лекторы обкома буквально взревели от восторга. Жизнь в который раз подтвердила их правоту! Засучив рукава, агитаторы принялись агитировать, а Чемоданов засел за произведение о банкирско-мафиозном ставленнике Куманёве. Чем громче и яростнее агитаторы агитировали против Якова Александровича, тем более теплыми словами начали вспоминать его крыжовинцы. Воды после той отставки утекло немало, былые претензии поросли быльём, и в памяти неискушенной публики сохранились главным образом воспоминания о простых манерах Куманёва, да его строгости к чиновникам. С похвалой вспоминали также трезвый образ жизни бывшего губернатора.

Получая доклады об обстановке в Крыжовинске, Яков Александрович не на шутку задумался о возвращении. Социологи, которых он издавна привечал и к мнению которых прислушивался, давали вполне обнадеживающую информацию. И с благословения Куманёва в Крыжовинске открылся Фонд политических исследований. Теперь статьи и комментарии о текущем моменте шли не прямо с Кавказа, а оттуда. И становилось их всё больше. И Шабашкин окончательно уверился в том, кто его главный противник.

Пока аналитики и лекторы обкома партии переносили огонь на персону бывшего губернатора, в тылу у Ивана Минаевича действительно произошло крайне неприятное событие. Под мэром города Крыжовинска ощутимо зашаталось кресло, и отнюдь не в смысле предмета мебели.

После примирения с Шабашкиным мэр Цап-Царапин успокоился абсолютно. По условиям пакта Иван Минаевич не вмешивался в сугубо городские дела, а Николай Александрович дал зарок не претендовать на более высокие посты. Страшные статейки про связь мэра с водочной мафией перестали появляться на свет, и крыжовинскому градоначальнику представилась возможность без помех заняться улучшением канализации.

Городская канализация, впрочем, от этого нисколько не выиграла. Успокоение Николая Александровича оказалось таким глубоким, что незаметно переросло в полное засыпание. Получив гарантии безопасности, мэр вверил заботы о хозяйстве своему аппарату, а сам отдался стихии праздников и награждений. По части произнесения тостов и рассказывания анекдотов ему по-прежнему не было равных в городе. Цап-Царапин пожимал руки, широко улыбался или мужественно хмурился (в зависимости от ситуации), проникновенно зачитывал поздравления. Казалось, торжествам не будет конца…

Тем временем в городе – а точнее, в городском Совете – возникла своя оппозиция. Костяк ее составили сравнительно молодые депутаты, ведшие свою родословную из малого и среднего бизнеса. Кое-чего к этому времени уже добившиеся, но все-таки чужие на местном празднике жизни. Развернуться шире мешало отсутствие комсомольского и партийного стажа. К ним примкнули отдельные внефракционные правдолюбцы, упорно не замечаемые официозом и оттого изрядно ожесточившиеся.

Заговор составился быстро и осуществился еще быстрее. На рутинной сессии, когда пресса и приглашенные уже устраивались поудобнее, чтобы подремать до обеда, к микрофону поднялся депутат Шульц. Носитель четырех дипломов о высшем образовании, судившийся со всеми по любому поводу, он зачитал коллективное письмо о недоверии мэру. «Виктор Олегович, ты своей смертью не умрёшь!» – добродушно подал реплику Цап-Царапин.