Купейные рассказы

В этой конкурирующей фирме и появилась молодящаяся, приятно полноватая разведенная Елена. Заметил Георгий Елену Михайловну сразу и положил глаз. Влюбился. Три месяца обхаживал. Дамочка выслушивала комплименты, кивала, томно хлопала ресницами. Жорик два раза осенью дарил хризантемы, провожал после дежурства до дома, но дальше не допускался. Отчего страсть его только крепла. А месяц назад Ленкин сожитель запил и пропил телевизор. После скандала вещички его были выставлены. И у Георгия появился шанс.

Через неделю затосковала красавица без мужика и дополнительных средств к существованию, огляделась и на всякий случай разузнала про Юрия, который выказывал ей симпатии. Заметила у него много достоинств. Во-первых, своя квартира. Небольшая, но двухкомнатная. Не курил, да и пьющим не видели. Мужики из тех, которые в доме Георгия бывали, отзывались с уважением. Рассказывали, что ремонт сам сделал, а значит, прикидывала красавица, можно попросить и ей с этим хлопотным и затратным делом помочь. Одно смущало – здоровый мужик, а занимается самым что ни на есть простым и неденежным делом. Сторожит. Однако, поразмыслив, Елена Михайловна решила, что если сладится, то Жоркину квартиру она сдаст внаем, его перевезет к себе. Сделают приличный ремонт, а после заставит подрабатывать. И получатся приличные деньги. С жильцов квартиры – раз, зарплата охранника – это два и плюс Жоркина подработка – три. На том и успокоилась. Оставалось, чтобы все придуманное сбылось. Но в этом уверенная в себе красотка не сомневалась и, поболтав с женихом перед прошлым дежурством, вздохнула, вроде бы как поддалась мужскому обаянию и согласилась вместе отметить на службе Рождество. Жорик, не ведавший обо всем замышленном, летал на крыльях любви. Радовался своему успеху. За неделю подобрал ключ к железной двери, проверил. Все было чин чинарем – открывалось и закрывалось. Помещения, разделенные недоверием, соединялись любовью. И вот сегодня в предвкушении приятного времяпрепровождения прикупил Георгий бутылку дорогой и солидной, чтобы не ударить в грязь лицом, водки себе и, если захочет Елена, то и ей, а если не захочет – то будет наготове для дамочки полусладкое вино. Его же, если не хватит водки, может употребить и он. Жорик гордился своей продуманностью и кроме вина в сумке тащил закусь, коробку конфет «Чаровница», четыре яблока, хлеб и блины с мясом из полуфабрикатного киоска. В здании имелась микроволновка для разогревания подобной снеди.

В обшарпанной дежурке стояла жарища, и с мороза Жорика пробил пот. Он снял кацавейку, потом фирменную анакондовскую куртку с эмблемой почему-то кобры на рукаве и отправился проверять пластилиновые печати на дверях кабинетов. Потом вернулся, распрощался со сменщиком, включил чайник, разложил на столе еду и пошел проверить заветную железную дверь в конце коридора. Постучал. С той стороны протопали знакомые сапожки и тоже постучали. Жорик полез за ключом в карман куртки, вспомнил, что снял и повесил ее на стул, и побежал назад. Куртка висела на спинке старого засаленного венского стула. Но куртка не его! Засранец-сменщик перепутал и ушел в его форменной одежде. Естественно, с ключом от железной двери.

Сменщиком у Жорика был отставной капитан Твердоусов. Мужчина грузный, по виду рохля, но на самом деле редкостной шустрости проныра и шельма. Пока иной тощий увидит на земле оброненный кем-то рубль, сообразит: нагибаться или не очень-то это ловко делать при людях на улице, потом решится, рубль этот давно будет в кармане Твердоусова. По увольнении из вооруженных рядов Твердоусов получил квартиру, на радостях (свалившаяся свобода, приличная пенсия и дармовое жилье) крепко запил и очнулся, когда ушла жена, а квартиру разменяла. Сама получила хоромы, а ему уготовили комнатенку в ободранной и загаженной квартире на четырех хозяев. Тогда Твердоусов протрезвел, обозвал жену сукой и устроился в охрану. Пить завязал, но появилась новая страсть. Охранник стал воровать. Нагло, бессовестно. Воровал из опечатанных кабинетов, подбирая и подделывая ключи и печати. У секретарей таскал чай, кофе и чайные ложки, у директоров – дорогие ручки, отливал, усмехаясь и самому себе подмигивая, из распечатанных бутылок коньяк, виски, текилу. Но воровал капитан по-умному. Понемногу. Так, чтобы не бросалось в глаза, не было заметно. Вроде и не поймешь, то ли украли, то ли само потерялось, то ли и не было. Ни разу не попался, даже когда спер у собственного начальника травматический пистолет. За трезвость был уважаем этим же руководством. А через год бывшему капитану подфартило. Дом задрипаный твердоусовский, вернее, не дом, а земля понадобилась строительной фирме, и Твердоусов, вызнав все юридические тонкости, затеял тяжбу и получил не однокомнатную, как другие жильцы, а двухкомнатную квартиру, которую поменял тут же на однокомнатную в центре, да еще получил приличную доплату.

Начальству своему охранному и нескольким правильным сменщикам Твердоусов устроил новоселье, на котором все поняли, что человек он ушлый и с ним лучше дружить.

Вот этому самому сменщику Жорик и стал названивать на сотовый телефон про свою фирменную куртку.

Твердоусов откликнулся и резонно предложил Жорику походить в его куртке до следующей их смены. Тогда назад и разменяют.

– Не, надо сейчас. Без своей куртки никак не могу, – говорил Жорик, догадавшись, что сменщик нарочно вроде бы перепутал по той причине, что его, Жоркина, была новей, и после будет тянуть, забывать в нее одеться, приходить в других одеждах, покуда не замылит окончательно. Но даже не это было главным, а то, что в ней оказался ключ. Можно сказать, к сердцу возлюбленной.

– Устал я сутки не спавши, да и дорого, Жор, туда-сюда мотаться, – ненавязчиво намекал капитан, покручивая действительно твердый ус и ухмыляясь.

Жорик нудил, упрашивал, вспоминал, как подменял Твердоусова, когда тот по судам таскался. Договорились на сто рублей, хотя проезд стоил двадцать, да Твердоусов еще по дороге домой вытащил у Жорика пятьдесят, подменив десяткой. Через полчаса куртки были разменяны.

Мудрый Твердоусов, как бы между прочим, заметил:

– Там у тебя какие-то ключи были. Весь бок мне искололи, пока ехал, так я их выложил. После, когда буду тебя менять, привезу.

– Чего? – взвился Жорик. – Да я только из-за этого ключа и просил тебя привезти куртку.

Ловелас понял, что сболтнул лишнего, и прикусил язык.

В ответ Твердоусов сделал вид, что ничего не понял, пожал плечами и сказал, что не мальчик после дежурства мотаться туда-сюда по десять раз. Но речь свою стал гнуть в сторону ключа.

– Да зачем тебе на работе ключи от квартиры? Тут ими нечего открывать.

– Это я, что ли, не свою куртку напялил и утащил, а потом из нее ключ вытащил? – начали сдавать нервы у Жорика.

Твердоусов вторично пожал плечами.

Капитан давно смекнул, что дело у Жорика с ключом нечистое, давно догадался, но виду не подавал и хлопал удивленно глазами.

Пришлось Жорику посвящать его в намечавшуюся историю с Еленой Михайловной. Тут Твердоусов изобразил восхищение способностями некоторых к знакомству с прекрасным полом, вздохнул, полез в карман, потом снова вздохнул, вытащил ключ и вручил Жорику со словами: «То-то, а то „не могу без куртки, зябну“, – друзьям надо правду говорить, тогда и они придут на помощь!»

Забрал сто рублей, потом подумал, полтинник вернул, сказал, чтобы выпили за его здоровье, пожал руку и ушел.

Жорик набрал номер своей пассии и объяснил, из-за чего была задержка встречи.

Леночка томно вздохнула и сказала, чтобы Георгий не спешил, что у них вся ночь впереди, еще налюбезничаются. А еще захихикала и добавила, что приготовила ему интересный сюрприз, и чтобы приходил он к ней через два часа.

Жорик чмокнул телефонную трубку, повеселел и посмотрел на часы. Шесть ноль шесть показывал электронный циферблат.

– Черт, сломались.

– Не поминал бы ты всуе, – тоненьким голоском заметил совсем захмелевший перчик, вынырнув из «немироффки» на поверхность поближе к горлышку, чтобы глотнуть воздуха.

– Я чего, я ничего, – оправдался Жорик и подумал: «А чего это я, вроде еще не пил?»

Глянул на стручок – тот спокойно кайфовал на дне бутылки и признаков разговорчивости не проявлял.

Жорик подумал: «Померещится же, – и почти одновременно: – А как ему бедолаге на дне говорить – водяра вмиг в рот зальется. После не откашляешься, – и чуть позже окончательно сообразил: – Да у него и рта нету. Ни пить, ни разговаривать нечем».

Георгий вспомнил про свой рот, раскупорил пакет с блинами, куснул один, понял, что так не проглотить, и отправился разогревать в микроволновке, дабы подкрепиться перед застольем, не захмелеть и не опозориться потом перед девушкой Еленой.

В коридоре было темновато. Хозяева здания экономили электричество. Вечером отключали основной свет и оставляли специальные ночники, которые еле мерцали зеленоватым светом, не освещая, а лишь обозначая, куда идти. Жорик бодро топал, думал, что два часа пролетят быстро и окажется он за столом с Еленой, пусть не столь прекрасной, как в Древней Греции, но тоже весьма аппетитной и привлекательной.

«Родит же природа-мать такую красоту, как женщина, – размышлял Жорик, – и грудь, и фигура, и волосы. То светлые, как пшеничное поле, то длинные черные, будто грива вороного ахалтекинца. А к этому пшеничному полю как продолжение, словно синее июльское небо или черные, чернее восточной жаркой ночи, глаза. Глаза! Разве у мужиков глаза? Так, две дырки, чтобы сканировать окружающие ландшафты. А вот у женщин глаза! Это же уму непостижимо, это целое море, целый океан, целый космос – женские глаза! И стоит чего не по ее случиться, вмиг нахмурится, и не поймешь, то ли молния из них сверкнет, а после гром разразится и обрушится на тебя, то ли заблестят, влагой переполнятся берега, и выкатится из них слезинка, и тогда, при виде этой детской беспомощности, растает сердце самого бессердечного мужлана и сделает он все, как захочет женщина. Все будет по ее, все как она пожелает. А надо ей для этого всего-то навсего – захотеть!»

Однако высокопарные поэтические рассуждения закончились вмиг. Жорик споткнулся, еле устоял, подвернул ногу и треснулся о косяк, да так, что крякнули оба.

– Мужик, ты чего! – завопил косяк.

– Споткнулся я. Извините, – ответил Жорик и уставился на дверной проем.

Дверь, скрипя, открывалась. Жорик поглядел на нее и подумал, что снова показалось. Включил большой свет, запихнул блин в микроволновку, поставил таймер и присел дожидаться. Печка жужжала вентилятором с минуту, потом в ней щелкнуло, заискрилось, закашляло, дверка распахнулась, блин вылетел. Печка отплевывалась.

– Что же ты такую гадость жрешь, Георгий! Себя беречь надо, а ты пихаешь внутрь организма невесть что, как будто это не твое собственное нутро, а помойное ведро.

– «Блины с мясом. Говядина. Сорт высший. Перец пряный, молотый. Соль», – процитировал Жорик надпись на коробке.

– Ты, Жорик, внимательней прочитай. Там написано не «говядина высший сорт», а «гов. высший сорт», – все на кухне захихикало, засмеялось, затыкало, заржало.

– Сорт высший! Гляньте на высшую говядину с перцем! – хихикали стулья.

– Я бы, господа, даже сказал не «гов. с перцем», а «гав», – хохотнул басом старинный, стоявший здесь со времен основания буфет.

Блин на полу развернулся, из-под него действительно выглянул тоскливый глаз, потом другой, потом показалась собачья морда, а уж после и весь щенок. Отряхнулся, заскулил, зарычал и тявкнул на Жорку за укушенную еще в дежурке ногу.

– Я же не знал про тебя, – непонятно зачем сказал охранник, – извини.

– Еще встретимся! – зло зыркнул рыжий щенок и, похрамывая, бросился наутек, а сам блин свернулся в начальную форму, пожал плечами, мол, извините, не я клал, а в меня, так что я лично ни при чем, и полез назад в печку.

Жора сидел. Молчал. Смотрел на знакомый пищеблок и не соображал. Мозги закаменели, не работали. Зазвонил таймер. Печка отключилась. Дверка открылась. Внутри на поддоне, как обычно, лежал блин. Жорик по инерции достал его. Развернул. Внутри было пусто.

– Надурили! Вечно у нас недоклад. Типичная история. Одних дурят, обвешивают, обворовывают, а другие на этом целые состояния сколачивают. На чужой беде. Вот, к примеру, в тысяча девятьсот семьдесят э… – начал комментировать стол.

Его перебил буфет:

– Тихо ты! Видишь, Георгии очумел от избытка нетипичной информации. Не гони лошадей. Пусть очухается. Мужик-то он неплохой. Свойский. Работает давно. Мебель не портит, помещение тоже. Раньше, бывало, промахивался, мимо унитаза отливал. Я, господа, помню, тот жаловался. Так и этого в последний год за ним не замечалось. Старается. Попадает. Пусть оклемается. Помолчим.

Жорик и вправду слегка очумел. Крутил шеей. Глазами хлопал, пытался осмыслить происходящее, и постепенно складывалось в его голове, что ничегошеньки ему не кажется, а все это есть на самом деле здесь и сейчас.

Он вспомнил, что еще по дороге, когда глянул первый раз на часы, почудилось ему, что дрожит от холода красный «немироффский» перчик. И он ему посочувствовал: