Высшая мера

– Тихо вроде все было!

– Да сам он, б…я буду!– бросил вор.– Вы только гляньте, морда какая счастливая! Понимал, что на зону попадет, там опетушат! Слаб он…Слаб был! А так ушел красиво!– повторил зэк.

– Кто ушел?! Ну-ка, отошли от решетки, животные! Харей к стене, глаза в пол. Руки за спину! Ноги на ширине плеч! Живо!– прокричал сержант, хватая наган из кобуры. Они вместе с Ковригиным тоже окончательно проснулись и рассмотрели труп на полу камеры.

– Оглохли что ли!– щелкнул замок. Молодой лейтенант дождался пока мы примем указанную позу и ворвался в камеру.

– Твою ж мать!– сплюнул он, склонившись над самоубийцей, проверяя пульс. Хотя и сам понимал, что ни о какой жизни там не может быть и речи. Мертвец уже остыл и начал покрываться желто-синими трупными пятнами. Кровь свернулась несмываемым коричневым пятном под ним.

– Суки!– процедил он.– Кто вальнул? Говорить! Быстро!

Ковригин бросился к Кислому, обдав того запахом свежего перегара. Посмотрел ему в глаза, даже попытался тряхнуть за плечи, но вор ловко угнулся.

– Сам он! Сам, начальник! Вон и «мойка» в ладонях! Засыпали стонал под шконкой, а проснулись, труп.

– Кто вальнул, суки! Признавайтесь, твари!– не остановился на Кислом взбешенный Ковригин.– Ты? – от вора бросился он к Федору, но тот смотрел куда мимо офицера, делая вид, что не понимает вопроса.– Или ты, батюшка, надоумил? Или ты, контра? Говорить!

– Сам он, товарищ лейтенант…– глухо проговорил сержант.– Для нас для всех лучше будет, если сам…

Мысль опытного конвойного я понимал. Сообщи в лагерь сейчас, что совершенно убийство, начнутся долгие разборки. Комиссии и прочее. Ковригину не поздоровится, куда смотрели? Почему допустили? Дело все равно прикроют и спустят на тормозах, но нервов попортят изрядно, потому и настаивал сержант на самоубийстве. Хотя я лично сам был уверен, что без Кислого тут не обошлось. Конечно, ворам запрещено самим морать руки, но вот «шестерки» его вполне могли ночью помочь пареньку уйти в мир иной. Я мысленно даже прикинул, как это могло происходить. Дождались пока мальчишка заснет. Перевернется на спину. Один закрыл рот, чтобы кричать не мог, а второй резанул по венам. Потрепыхался, подергался под напором и все… Мне показалось, что я даже рассмотрел краем глаза довольную ухмылку Кислого.

– Хорошо…– согласился с младшим по званию офицер НКВД. Встал, отряхнул руки, брезгливо вытирая их чистым свежим белым платком, показавшимся после грязи тюремных камер и вонючей одежды чуть ли не белоснежным. Мама когда-то мне каждый день клала на работу такой же…Только с вышитой на боку ромашкой.– Пусть так… А вы…Запомните, твари, что как только приедем в лагерь! Я с каждого! Слышите! С каждого шкуру спущу…Понятно?!

– Так точно, гражданин начальник!– вразнобой отозвались мы.

– Вольно, животные!– процедил Ковригин, выходя из камеры. Сержант тут же следом щелкнул замком, замыкая решетку.

– Эй, начальник!– торопливо вскочил Кислый на нарах.– Ты куда?

– Кислов, я что перед тобой отчитываться должен, а?– нахмурился сержант, кивая на металлический прут, стоявший возле бочки с водой.

– А жмурика куда?

– Ты может предлагаешь мне его к себе забрать? Рядом на нары положить, да стеречь?– ехидно усмехнулся конвойный.– Вы завалили паренька, вы с ним и до прибытия в лагерь существовать и будете. Пусть полежит, Кислов, он не кусается, да и сосед не шумный…– вдвоем Ковригин с помощником расхохотались над не очень уж остроумной шуткой. Качинский поморщился.

– Так нельзя, начальник! Тут тепло…Он вонять будет!– возмутился товарищ Кислого. Тот самый, что был с синяком под глазом, как рассказал мне отец Григорий, поставленным ему Львом Даниловичем в пылу идеалогического спора.

– Извини, Портнов, но вагон-холодильник я не заказывал для вас,– улыбнулся Ковригин.– Приеду я в лагерь, меня спросят, получил ты десять зэков, а привез девять, а где один? И что им сказать? Что у меня этап трупную вонь не переносит? Пришлось жмурика, который в дороге окочурился, на перегоне выбросить? Отдыхай, Портнов!

– Хоть не топите!– попросил Качинский.– Сами же с нами нюхать будете…

Сержант несколько секунд подумал и кивнул.

– Вот это предложение дельное! Сразу видно аристократа!– тут же плеснул в буржуйку воды, чтобы погасить еле тлеющие с ночи угли. Они зашипели, обдали паром., поднимавшимся клубами к потолку вагона. Сразу возникла мысль о бане. Будто по мановению волшебной палочки зачесалось почти все тело. Я с трудом вспомнил, когда мылся.

– Прости его, Господи! – прошептал отец Григорий, снимая через голову свою потрепанную черную рясу, накрывая ею мальчишку.

– Замерзнешь…– шепнул ему я, когда священник уселся рядом, уперев грустный взгляд в стену.

– Так честно будет, по-человечески,– пояснил он, обхватив колени руками. Его худая, по-старчески дряблая кожа, покрылась мурашками. Грязная замусоленная майка не грела.

О трупе в камере все забыли. И теперь я прекрасно понимал батюшку, который прикрыл паренька. Лицо того уже не казалось бы мне спокойным и умиротворенным. Через распахнутые настежь глаза на нас всех смотрела бы сама смерть.

В Саранске нас отцепили от грузового поезда, в составе которого отправили по этапу. Ближе к обеду сержант сжалился над нами и попоил водой. Видимо, мы приближались к месту назачения, а значит экономить воду было бессмысленно. Слова Качинского меня расстроили. Несмотря на все то, что со мной случилось за последнее время, мысль о том, что контора – корень всех бед и проблем нашего молодого государства была мне искренне противна. Я не считал, что в наркомате работают лишь карьеристы и стукачи, но спорить с бывшим белым офицером не имело смысла.

На крупной станции наш вагон обогнали, подцепили к старенькому паровозу и медленно потянули в сторону Темниковского лагеря. Всю дорогу Кислый с дружками бросал в мою сторону многозначительные взгляды, не обещавшие по прибытию лично мне ничего хорошего. Даже Ковригин с сержантом как-то попритихли, негромко сидели за стол, переговариваясь о чем-то своем.

Отцу Григорию я выделил свою робу погреться, удивляясь мужеству этого человека. Мороз мгновенно пробрался по всему телу, сковал замедляя движения. Немного потряхивало. Вагон, переставший отапливаться с широкими дырами в стене, через которые гулял сквозняк, быстро остывал, а он умудрился выдержать таким вот образом почти три часа, пока мы не увидели, что он теряет сознание, а губы уже синеют.

Качинский, наблюдая за нами, предложил меняться, давая погреться отцу Григорию одежду по очереди. Несмотря на идеалогические разногласия Лев Данилович нравился мне все больше и больше своей спокойно рассудительностью и зрелым взглядом на жизнь. Я бы даже несомненно смог бы с ним подружиться, но…

Часа через четыре наш состав остановили на небольшой станции. Определить это я сумел по отсутствию посторонних шумов, которые всегда сопровождают крупные железнодорожные узлы: голос диктора, гудки паровозов, гомон пассажиров… Ковригин вышел из вагона, распахнув двери настежь. Внутрь тут же ворвалось облако морозного воздуха, а Качинский затрясся от холода.

– Встать! Лицом к стене!– прокричал сержант, отмыкая решетку.– По моему приказу построиться в колонну по одному и выходить. Напоминаю, животные, что шаг вправо, шаг влево будет считаться попыткой к бегству, поэтому настоятельно рекомендую идти ровненько, как балерины!

В этот раз он даже не стал заморачиваться с револьвером. Пистолет так и остался у него в поясной кобуре, а навел он на нас новенький ППШ в заводской смазке. Щелкнул затвором и сделал шаг в сторону, чтобы дать нам возможность пройти. Палец на спусковом крючке подрагивал. Глаза напряженно и цепко осматривали нас, готовые среагировать на любое лишнее движение и пальнуть по толпе очередью.

– Не бзди, начальник!– подмигнул ему Кислый, первым шагая вместе со своими шестерками наружу.– Кому ты нужен?

– Пошёл вперед, Кислов! Попытка к бегству штука такая, как хочу, так ее и определяю! Вот решу, что ты надумал оружие мое захватить, яйца отстрелю тебе, что потом говорить будешь?– хмуро буркнул сержант.

Кислый пожал плечами и проследовал с гордо поднятой головой на свежий воздух, за ним двое его личных прихлебателей, или, как говорил презрительно о них Качинский, адъютантов. Далее в дверной просвет отправились Федор с товарищами, громко залаяли собаки, срываясь с поводка и лишь потом мы втроем.

Солнечный яркий свет больно ударил по глазам. После постоянного полумрака вагона, к которому я как-то за это время адаптировался, все казалось болезненно цветным и снежно белым. Неровный строй моих сокамерников уже стоял рядом с вагоном под пристальным взглядом Ковригина и солдат-срочников.

Я осмотрелся по сторонам, стараясь, чтобы это не выглядело излишне подозрительным.

Станция была небольшая. Одноэтажное здание с двухскатной крышей напоминало сказочный теремок из сказки Одоевского про Морозко. Резные наличники, высокое крыльцо, украшенное деревянными перилами, большие светлые окна легкомысленного ярко салатового цвета создавали общее впечатление нереальности происходящего. Вокруг, куда хватало взгляда, простиралось зеленое море леса и железнодорожный путь, уходящий в него словно бы в глубину. Два пути из трех были свободны. Из чего я сделал вывод, что станция поппулярностью у местных жителей не пользуется. На третьем стоял наш вагон, уже отцепленный от паровоза. Возле платформы, где мы выстроились редкой цепью рассположились семеро конвойных, настороженно наблюдавших за нашим поведением.

– Значит так, граждане бандиты, предатели и контрреволюционеры,– прокашлявшись громко и патетически начал Ковригин, пряча свой пистолет в кобуру. Сейчас, под прицелом восьми автоматов и под присмотром трех бешено лающих овчарок, ему нечего было нас бояться,– мы прибыли на станцию Темниково. До лагеря, который вас любезно решил взять и приютить, дальше придется идти ножками, чай, не барины, простите уж гражданин Качинский,– улыбнулся он ехидно Льву Данилычу,– а значит условия прежние…Шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте. Идти молча, строем, следовать командам конвоя. Всем все понятно?

Наша неровная шеренга пробурчала нечто невразумительное.

– А если ж по нужде захочется, гражданин начальник?– развязно скалясь уточнил Кислый.– Можно мне на минутку в кустики отлучиться?

Ковригин побелел, понимая, что вор издевается над ним.

– Условия прежние! На-лево! Шагом…– сержант неожиданно остановил его, зашептав что-то на ухо, горячо доказывая.– Стоять! Направо! Что ж вы, твари этакие, о товарище своем не вспомнили? Я ж говорил, что десять с этапом поехало, десять ваших противных рыл должно и в лагерь прибыть, а посему…– он задумчиво окинул нас взглядом.– Качинский и Клименко!

Мы с Львом переглянулись и шагнули вперед.

– Заключенный Качинский 1894 года рождения, статья 58 часть б.

– Заключенный Клименко 1915 года рождения, статья 58 часть в.

– В вагоне заберете товарища вашего и в путь! По очереди!

– Что?– вырвалось у меня. Тугой комок подкатил к горлу. Я представил, как выглядит труп паренька, за которого по глупости своей заступился вчера, как пах. Стал противно.