Высшая мера

– Клименко, в ШИЗО сразу захотел?– нахмурил брови Ковригин.

– Никак нет!– потянул меня за рукав Качинский.– Будет исполнено…

Вдвоем мы вернулись обратно в вагон под пристальным взглядом сержанта. После свежего морозного воздуха дышать тут стало невыносимо. Все вокруг пропахло крепким мужским потом, нечистотами и запахом давно немытых тел.

– Амбре еще то…– вздохнул Лев Данилович, наклоняясь над трупом. Сбросил с него рясу отца Григория, кинув ее мне.– Отдай, а то замерзнет наш духовник!– посоветовал он, взваливая на плечи паренька. Тело оказалось неожиданно тяжелым. Начал появляться сладковато приторный запах. Негнущиеся ноги со стуком волочились по полу.– Будем нести по сколько сможем,– пояснил, крехтя, Качинский,– а там, как Бог даст…

Я вышел следом за белым офицером, приминая в одервенелах пальцах черную заштопанную рясу. Вихрастая голова паренька билась о плечо Качинского, который делал вид, что его это обстоятельство нисколько не смущает.

– Господи, прости их грешных, ибо не знают они, что творят!– шумно и испуганно выдохнул батюшка при виде нашей процессии. Лев Данилыч молча двигался в строю под насмешки конвойных и комментарии Ковригина:

– А что, Качинский, в этом во всем я чувствую историческую справедливость…– рассуждал он, пока мы неровным строем шагали по хорошо натоптанной и наезжанной телегами колее среди вековых сосен.– Вы столько лет мучили, душили трудовой народ, кровь из него пили, соки последние выжимали, чтобы на балах сиськи молодым баряшням мять, да жрать и пить в три горла, а теперь ты – гвардейский офицер, образованный человек, несомненно, богатый в прошлом несешь на плечах в последний путь труп какого-то бедолаги, который кроме вшей и дешевых шлюх не видел-то ничего в этой жизни, благодаря вам. Что это, как не историческая справедливость, а?

– Мой род идет от потомков Леонарда Качинского – польского шляхтича, получившего свое дворянство за пролитую кровь во время русско-турецкой войны,– тяжело дыша, выдавил из себя бывший полковник,– так что предки мои, тоже не с неба свое состояние заработали, а кровь за Родину проливали.

– Родина-то вас и поимела!– заметил Ковригин.– А ну-ка, подтянись! – подал он команду, оглядываясь на расстянувшуюся длинной цепочкой толпу арестантов.

– Погоди, давай теперь я…– пришлось предложить мне помощь, видя, что Качинский склоняется к земле все ниже и ниже.

– Не надо…я…

– Давай, говорю!

Движение я заметил краем глаза, когда тело паренька рухнуло в снег, а я думал, как его перехватить поудобнее. Один из Федоровых работяг неожиданно резко дернулся влево, запрыгал, запетлял, как заяц, скрываясь в лесу. Его черная телогрейка была отчетливо видна на фоне засыпанного белым снегом пролеска. Бежал он смешно, нелепо, высоко выкидывая ноги, чтобы не утонуть в глубоких сугробах. Жажда жизни брала верх над голос разума. Он слепо перся напролом, ломая кусты и молодые деревья, как молодой лось.

Ковригин замер на месте, потянувшись за оружием, но был остановлен сержантом, подбежавшим на шум.

– Пусть порадуется, стервец!– процедил он, оборачиваясь к конвоирам.– Коммунару…

Один из солдат наклонился к овчарке, отпуская поводок. Собака залаяла, запрыгала, завиляла хвостом, пока не услышала громкую и отчетливую команду сержанта, прозвучавшую в наступившей тишине, как выстрел.

– Взять! Чужой!

Фигура беглеца почти скрылась в лесу. Наверное, он в этот момент испытывал момент настоящего вселенского счастья, воздух свободы пьянил…Овчарка стартанула почти сразу. Без лишнего лая она застелилась над сугробами, быстрыми прыжками догоняя зэка. На фоне собаки тот бежал слишком уж медленнно.

– Догонит…– констатировал Лев Данилыч, присаживаясь прямо на снег рядом с телом, жадно загребая его красными ладонями и запихивая в рот. От него шел пар, по лицу было заметно, как он устал.

– Без шансов!– кивнул Кислый, оказавшийся в этот момент рядом и с интересом из-под ладони рассматривающий происходящую трагедию.

Когда до спины беглеца оставалось метров пять, а до леса и того меньше. Зэк обернулся, потерял ход, моментально увязая в сугробах, Коммунара прыгнула, оскалив пасть. Тяжелые мощные лапы ударили его в грудь, опрокидывая на спину. Раздался лай, а потом отчаянный крик. Натасканная на такие случаи, она вцепилась моментально в ногу всей своей клыкастой пастью. Рыча, начала трепать, подтягивая Федорова соратника по снегу.

Я обернулся на самого Федора, который наблюдал за этой картиной, стоя чуть в стороне. Здоровенный мужик недовольно хмурил брови и что-то шептал про себя. Заметно было, что побег этот стал и для него полной неожиданностью.

– Куси его, Коммунара! Куси!– науськововали овчарку веселящиеся солдаты. Мне стало противно, намного больше противно, чем нести несколько километров давно застывший труп по зимнему лесу.

Отчаянный крик звонким эхом разорвал лес. Батюшка вздрогнул.

– До шеи добралась!– сообщил всем Кислый, отворачиваясь в сторону. Все стихло. Коммунара залаяла, сев рядом с пойманным зэком.

– Вот видите, граждане контрреволюционеры,– выдохнул Ковригин. Его глаза азартно блестели. По нему легко можно было прочесть, что зрелище ему понравилось,– наше молодое советское государство даже брезгует пулю на вас тратить… А посему, кто хочет окончить срок своего пребывания в Темниковском лагере досрочно, милости просим к Коммунаре!

Своего командира поддержали жизнерадостным ржачем молодые солдатики из конвоя и сам сержант, предложивший идею травить живых людей собаками. Лев Данилыч поморщился, отвернулся, презрительно сплюнув на снег.

– Представление окончено!– объявил Ковригин.– Вы,– обратился он к Федору с товарищами,– берете своего беглеца на закорки и тащите, точно так же, как это делают Клименко с Качинским. Повторяю, десять человек этапом вышло, десять должно придти. Не обязательно живых!– мазнул он внимательным взглядом по мужикам, ворчавшим что-то себе под нос.

– А вот, интересно, гражданин начальник, а если мы все в побег ломанемся,– поинтересовался Кислый с ехидной улыбкой на тонких губах,– тебе же нас всех вальнуть придется?

– А то как же, Кислов!– подтолкнул его в спину сержант, уперев дуло автомата в спину.

– Значит, и тащить придется нас всех до самого лагеря на своем горбу? Десять этапом отправилось, десять должно вернуться…– шестерки вора тут же поддержали его счастливым смехом. Ковригин запунцовел, но сдержался от крика.

– Шагай уж!– буркнул он, направляясь по дороге во главе колонны.

Я обернулся на лежащее тело паренька, которое пришла моя очередб тащить на себе. Тот совсем уже застыл, но хотя бы не вонял. Приподнял его негнущеюся руку.

– Давай я?– предложил Качинский, но из чувства гордости пришлось отказаться. Хотя очень хотелось согласиться.

– Отдохни, дорога дальняя. Лучше помоги…

Я присел на корточки, а Лев, подхватив труп под мышки, взгромоздил мне его на спину. Охнув, я кое-как распрямился. Голые ноги паренька волочились по снегу, а руки свисли у меня с шеи. Именно за них я удерживал его в том положении, в котором тот висел у меня на шее. Возле ухо скалилось обезображенное смертью лицо, пахнувшее мне в нос сладковатым запахаом смерти. Теперь я понимал, как она пахнет, о чем мне много раз твердила Валентина, когда говорила, что в их с Андреем каждой новой квартире витает этот дух. Его я запомню на всю свою жизнь.

Ноги утопали в снегу. Мгновенно промокли почти до самых колен. Становилось чуть теплее, распогаживалось. Внизу захлюпало. Тропинка, ведущая в лагерь, превратилась в снежно-грязное месиво. Даже без нагрузки было трудно сделать шаг, вырывая из топкой лесной проталины лодыжку, а уж мне…

Через метров семьсот стало трудно дышать. Ноги одервенели, стали колом, отказываясь повиноваться. От меня исходил пар, и несколько раз Качинский предлагал свою помощь.

– Господи Всемилостивый!– вздыхал рядом отец Григорий.– за что нам такое наказание?

Когда сил уже не осталось, и я готов был рухнуть на стылую землю, найдя подходящий пригорок, из-за сопки показался лагерь, расположенный в глубокой низине, окруженный со всех сторон холмами, поросшими густым сосновым лесом. Ворота лагеря были распахнуты, возле них крутился конвой встречающих.

– Шире шаг!– прокричал Ковригин, ускоряясь. Догонять его сил у меня уже не было. Я рухнул в снег. Тяжелый труп, словно напитанный талой водой, придавил меня к земле.

– Встать, Клименко!– рявкнул над ухом сержант, пнув меня тяжелым кованным сапогом в бок. Очумевшее от усталости тело даже не среагировало на боль. Даже если бы меня сейчас бы резали по кусочкам ножом, я и то бы не почувствовал.

– Встать, животные!– хлесткие удары прикладов автоматов посыпались на строй, движение которого я застопорил своим падением.– Встать! Идти!

– Отец Григорий…– бросился ко мне Качинский. Ему здорово прилетело в голову. Рассекло бровь, и красная кровь закапала на щеку, но он не обратил на нее никакого внимания.

– Сейчас! Сейчас!– батюшка, подтянув рясу, подбежал следом, выкидывая высоко худые кривоватые ноги.

– Помоги!– труп наконец-то с меня сняли. Я смог вздохнуть спокойно, а кроваво-красный туман глазах слегка подрассеялся.

– Шире шаг, я сказал!– проревел сержант, несколько раз стреляя в воздух из нагана. Непривычные к звукам выстрелов люди шарахнулись в сторону. Кое-кто даже побежал. Залаяли овчарки. Людоедка Коммунара, как бешеная рвалась с поводка, готовая вцепиться в глотку любому кто окажется в зоне досягамеости ее клыков.

– Надо идти, Саша…Вставай…– прошептал мне на ухо Качинский, взваливая на спину себе труп мальчишки.– Батюшка, помоги ему!

Отец Григорий подхватил меня под локоть и потянул наверх. Меня вырвало от нечеловеческого перенапряжения. Закашлялся.

– Давай же…Давай, родной!– твердил мне священник, поднимая с талой земли.