Высшая мера

Кое-как ему удалось поставить меня на ноги. Я сделал несколько неуверенных шагов, но после непосильного груза, ноги буквально летели сами вперед. Качинский уже был где-то впереди, далеко, заканчивая спуск. Я поразился его хорошей физической форме, которую не испортило сиденье в лагере и СИЗО.

Этот сумасшедший, никому не нужный бег прекратился у ворот лагеря, где большинство из нас попадали в снег, жадно его запихивая в рот, погибая от оглушаюшей жажды.. Ковригина кто-то попривествовал, еще один сержант, вышедший их встречать.

– Вот этап пригнал, Михалыч!– как будто похвастался лейтенант, поправляя портупею.

– Этап, значит…– проговорил Головко, осматривая суровым взглядом каждого из нас. – А у я начальника нашего нового встретил! С жинкой приехал! Красивая такая, фигуристая…

– Добро! Умоюсь с дороги и на доклад!– кивнул Ковригин.

– Гляжу, значит, у тебя, товарищ лейтенант многие не дошли своими ногами,– махнул он рукой в сторону от строя, где рядышком уложили трупы, которые пришлось тащить.

– Один в побег рванул, а второй сам вскрылся еще в вагоне,– коротко объяснил лейтенант,– вы их к учету и давайте в яр, на погост, чтоб меньше вопросов было у нового начальника лагеря. Темнеет уже…

– А этап?– нахмурился Головко.

– Этап в карантин, как обычно.Докторшу туда, пусть осмотрит этих молодчиков. Дня два помаринуем, а там и в промку их запустить можно.

– Есть!– вытянулся Головко.– Так, значит,– мазнул он взглядом по нашему строю.– Нужны два добровольца! Товарищей похоронить ваших…Есть кто?

В ответ ему было гробовое молчание. Все настолько были вымотаны пешей прогулкой по лесу, плохим питанием, постоянными побоями, что тащится в ночь и долбать кирками мерзлую землю желания ни у кого не появилось.

– Жаль…Жаль, значит,– покачал головой Головко, поглядывая на нас слегка укоризненно.– Жаль, что нет в вас солидарности и сознательности, граждане уголовники. Значит, придется мне самому назначить желающих. Ты, бородатый!

Все взгляды мгновенно обратились к отцу Григорию. Лишь у него в строю была настоящая густая борода. У остальных лишь только отросшая щетина. Тот вздрогнул и сделал шаг вперед.

– Поп, наверное?– подозрительно прищурился Головко, приглядываясь к длинной черной рясе.

– Дьякон, если быть точным!– гордо вскинул седую голову батюшка.

– Вот, заодно и отпоешь!– хихикнул сержант.– И ты, морда уголовная!– ткнул он пальцем в грудь Федора. – Здоровый, как бык! Осилишь!

Тот шагнул вперед, молча и основательно, как и все, что делал до этого. Мысленно я подло обрадовался, что выбрали не меня. Мне было стыдно этой мысли, но сил никаких не было. Хотелось спать и хотя бы чего-нибудь пожрать. Желудок возмущенно бурчал, привыкший к более или менее сносному питанию в СИЗО Харькова.

– Остальных в карантин,– коротко отдал распоряжение Головко. Тогда я еще не знал, что это фраза стала началом нового большого этапа моего пути.

ГЛАВА 10

Недалеко от административного корпуса им пришлось разделиться. Андрей решил не затягивать со знакомством с лагерем, а потому отправил сержанта, чтобы тот проводил супругу до их нового местожительства, а сам быстрым и решительным движением поднялся на высокое крыльцо барака, который отличался от других своей аккуратностью и солидностью. Деревянная дверь была полуприкрыта и скозь нее слышались голоса.

Коноваленко тихо проскользнул в щель, отметив, что петли были неплохо смазаны. Перед ним предстал длинный узкий мрачный коридор с пятью дверями. Голоса слышались лишь только из-за двух из них. Стараясь не шуметь, он медленно двинулся вперед, прислушиваясь к голосам.

– Ладно, Сизый…– звонкий голос принадлежал кому-то из офицеров оперчасти, как понял Андрей по надписи криво намалеванной на дверь красной краской.– Хватит танцевать вокруг да около! Мы взрослые люди, сам понимаешь, некогда нам с тобой демагогии разные разводить…Условия наши прежние, вы с вашей кодлой прессуете новый этап, узнаете кто, чем дышит, а взамен получаете те же самые привилегии, что были ранее, то есть не ходите на работу, играете в свои дурацкие воровские принципы и так далее…

За тонкой перегородкой заскрипели шаги. Скорее всего оперативник ходил по комнате кругами, скрипя сапогами и гнилыми половицами.

– Ты знаешь, начальник, что сход этого не одобрит! Западло с ментами в одну дудку дуть! С этапом могут придти порядочные арестанты, которых прессовать не даст Лютый.

– Да мне плевать на вашего Лютого! Так ему и передай! Он на делянку выходит? Нет…Сидит в бараке своем, жрет от пуза, еще и палки в колеса вставляет! Я могу на хер залить весь этот лагерь кровью, вашей кровью…не политической и изменить все. Он у меня в ногах валяться будет, умоляя о пощаде!

Андрей неодобрительно хмыкнул. Такие методы работы ему были знакомы по службе в НКВД. Он не сомневался, что сейчас за дверью проходил процесс вербовки агента, который, судя по вялым и неуверенным возражениям, готов был сломаться и согласиться, но…

Он распахнул дверь и вошел в кабинет. Оперативник мгновенно подобрался, заметив петлицы.

– Товарищ капитан государственной безопасности,– вытянулся он в струнку, отдавая честь,– разрешите доложить? Младший лейтенант Блинов проводит допрос заключенного Сизых Григория Ефимовича статья 105 часть 5, срок семь лет.

– Вольно, лейтенант… а я ваш новый начальник лагеря капитан Коноваленко Андрей Викторович,– кивнул он, обходя зэка так, чтобы хорошенько его рассмотреть, ибо экземпляр был примечательнейший. Суровое лицо с бегающими карими грустными глазами было изрыто глубокими морщинами. Тонкие, нетронутые работой руки с волосатыми пальцами, нервно сжимали потертую шапку-ушанку, лежащую на коленях. Разбитые кирзовые ботинки были надеты на босу ногу. Из-под расстегнутого ворота телогрейки виднелись синие линии татуировок, уходящих куда-то по всему телу в разные стороны, как паутина.

– Сизый значит…– задумчиво проговорил Андрей, беря стул и присаживаясь напротив заключенного.

– Особо опасен, рецедивист,– зашептал ему на ухо услужливо оперативник.

– Даже так? А что же ты, гражданин Сизов, не желаешь помочь администрации в нелегком деле перевоспитания вашего, наставления. Так сказать на путь истинный, а?

Зэк бросил короткий взгляд за спину на лейтенанта, словно спрашивая одобрения, а потом начал говорить.

– Не выходит в цвет по-вашему, хозяин!– пожал он плечами.– Воры суками никогда не были и не будут. Если я прессану с братвой ваш этап, а об этом узнает Лютый, мне вилы…

– Очень интересно,– прищурился Коноваленко. Встал и обратился уже к замершему за спиной лейтенанту.

– И кто же этот блюститель воровской нравственности, гражданин Лютый?

– Вор! Вор в законе Лютаев Тимофей Матвеевич. Срок 15 лет, кража со взломом социалистического имущества. Третья ходка…

– Ага… И вы из-за страха перед ним отказываетесь помогать нашей оперативной часте? – уточнил Коноваленко, и на лице у него возникла наглая и ехидная улыбка.

– Ну, дык…

– А зря, сука!– неожиданно переменился Андрей в лице. Его рука метнулась к кобуре, выхватывая пистолет. Звонко щелкнул барабан. Холодная сталь уперлась Сизому в лоб, холодя кожу. – Прессанешь этап, узнаешь кто чем дышит и на что способен, тварь! Иначе, я тебе лично башку продырявлю и во рву, что возле запретки, прикажу закопать!

Андрей почувствовал, как Сизый под его напором дрогнул. Зажмурился, закрыв глаза, ожидая выстрела в любой момент. Шапка выпала у него из рук.

– Стреляй, начальник! Мне одно концы…

Преодолевая огромное желание нажать на спусковой крючок, Коноваленко оружие убрал, ловя на себя одобрительный взгляд лейтенанта.

– Вижу, что ты человек с принципами…Ломать тебя не буду. Захочешь помочь администрации, поможешь сам,– выдохнул Андрей, отходя в сторону, будто бы ничего не произошло и не было этого гневного всплеска,– свободен. Пока…

– Товарищ…

– Я сказал, что заключенный Сизов свободен, лейтенант!– повысил голос Коноваленко, добавив в голос командирские нотки.

– Пошел вон!– недовольно буркнул оперативник, отводя глаза от зэка.

Тот встал, не веря своему счастью, пятясь направился к двери, все еще не понимая, что обошлось…Замер на пороге, сжимая в руках смятую шапку. Руки заключенного слегка подрагивали, выдавая волнение.

– Гражданин начальник…– нерешительно начал он, опустив глаза в пол.

– Свободен, Сизых!– рявкнул Коноваленко, глядя в окно, где по узкой улочке между бараками вели вновь прибывший этап. Полтора десятка измученных тяжелой дорогой, грязных и испуганных мужчин брели по разбитой осенней распутицей дороге. Где-то в глубине души Андрею их было даже немного жаль, но еще больше ему было жаль самого себя. От жуткой несправедливости, глупого и рокового стечения обстоятельств, по которым он оказался в этом самом месте, хотелось волком выть, и это чувство жалости к самому себе затмевало внутри, в сущности добром и открытом, когда-то давно человеке, все хорошее, что было в опальном офицере.