Высшая мера

– Пусть и бывший,– легко согласился Качинский,– но такого вам воровское сообщество может и не простить…Таких тут называют ссученными! За такое полагается смерть!

– Я…

– Не надо оправдываться!Чисто по-человечески я вас понимаю…Но как зэк зэку скажу…Ходите и оглядываетесь. Ваша смерть бродит уже у вас за плечами.

Это было сказано таким загробным и серьезным тоном, что я невольно обернулся. По спине побежали мурашки. За всю свою недолгую карьеру в НКВД я был наслышан о могуществе воровской братии. Ходили слухи об их почти нереальном могуществе, что достать они могут любого обидчика хоть из-под земли. Связываться с ними не особо хотелось, особенно тогда, когда прекрасно понимаешь, чем то все может закончится. О воровском мире в НКВД ходили легенды. Я усиленно попытался вспомнить все о чем мне говорили старшие товарищи, рассказывая байки о том, как настоящие воры ограничивают себя во всем, подобно отшельникам-монахам. Им нельзя иметь семью, детей, ничего, что могло хоть как-то привязать их к чему-либо, извратив, сломав, заставить подчиниться воле оперативников. То, что самый обычный человек называет счастьем, воры признавали слабостью, и какая же воля должна была быть у них, чтобы отказаться от этого, какая вера в идеалы?

Я шагал следом за Качинским, меся промокшими ногами грязно-бурый снег, превратившийся в кашу. В ношенных сапогах хлюпало, а пальцы уже и не чувствовали колкого пронизывающего насквозь холода.

– Вот они…– аккуратно дернул меня за край телогрейки Лев Данилович, кивая куда-то в сторону.

На деревянном, почерневшем от постоянной непогоды крыльце сидели трое зэков, густо исписанных синими татуировками так, что в полумраке сгущавшихся над нами сумерек, они казались какими-то нереальными существами. Один из них, почти седой мужчина, в новеньком бушлате, скроенном и подогнанном точно по размерам, словно шившимся в дорогом ателье, сидел чуть повыше других, дымя ароматной самокруткой, и внимательно осматривая наш неровный строй перепуганных и до смерти уставших людей, от которых за версту несло крепким потом, вонью давно немытого тела и стойким запахом несвободы.

– Кто?– уточнил я Качинскому на ухо. Слегка повернув голову. Наши глаза с главарем встретились. Его ядовитый, полный необоснованной злобы взгляд скользнул по моему лицу, будто оценивающе, как сквозь прицел винтовки.

– Воры…Они на работы общие не ходят. За них бригада, такие мужики как мы с тобой, да Федор со товарищами норму делаем…Запрещено им работать, вера не позволяет.

– Какая еще вера?– не понял я, отводя глаза в сторону, стараясь сделать так, чтобы это не выглядело трусостью. Тут надо было, как с волками, отвел взгляд, вся свора на тебя и бросилась. Смотришь прямо и открыто, ничего не боясь, волки признают в тебе настоящего достойного противника и обойдут.

– Обычная, воровская!– пожал плечами Качинский.– Сейчас только она и осталась…– с грустью добавил он, коснувшись груди, где, как я уже успел заметить висел тщательно скрываемый от посторонних глаз православный крестик на сухой пеньковой веревочке.

Мне оставалось только промолчать. Не мог я его понять, оценить и посочувствовать неприятию новой власти. Для меня выращенного в Советской России Россия императорская была чем-то далеким, эпохальным, но уже историческим…Для Льва Даниловича – огромным и, наверное лучшим, пластом его жизни.

– Пошевеливайся!– Головко завел нас за угол, где располагался карантиный барак. – Вход строго по одному! Там доктор вас осмотрит и примет решение…– он едко усмехнулся.– Сразу вас расстрелять или немного помучаетесь.

Строй рассыпался в стороны. Густой пар от взмыленных от долгого перехода людей клубами поднимался вверх в иссине-черное, затянутое плотными снеговыми облаками небо. Мы с Качинским присели в уголке на куче сваленных бревен, закурили, ожидая своей очереди. Молчали. Устав от разговоров за время долгой дороги этапа. Хотелось уже какой-то определенности, распорядка, забыться, прилечь где-то, дав уморенному телу немного роздыха.

– Заключенный Клименко!– позади нас стоял Головко. Все такой же бодрый и невозмутимый, будто не было у него длинного перехода от станции, драки с Кисловым и нудного брожения по лагерю.

– Заключенный Клименко,– вскочил я со своего места, наученный прошлым горьким опытом,– одна тысяча девятьсот…

– Будя…– махнул рукой сержант, прервав мой доклад в самом начале.– Пойдем, значит, со мной. Дело у меня есть к тебе…

Я расстерянно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки у Качинского. Но тот усиленно делал вид, что не замечает откровенного интереса сержанта ко мне, наслаждался последними крохами самосада, оставшимимся еще с СИЗО, дымя в кулак.

– Так карантин же, гражданин начальник…

– Пойдем! Тут сторожка неподалеку. Разговор серьезный. А от карантина я тебя освобождаю…– хмыкнул сержант, направляясь куда-то влево, в бесконечный лабиринт бараков и административных зданий Темлага. Пришлось следовать за ним, хотя даже сил шевелиться уже не было.

Спустя пару минут мы свернули еще куда-то, где в зарешеченном окне тускло светилась керосиновая лампа. Не постучав, Головко прошел внутрь, в импровизированных сенцах обметя веником хромовые сапоги от налипшего мокрого снега вперемешку с грязью. Немного стесняясь, я прошел за ним, стараясь выглядеть, как можно незаметнее.

В сторожке был лишь солдат-срочник, склонившийся над листом какой-то отчетности. Со старательностью первоклашки, он, словно на уроке чистописания, он выводил какие-то цифры, сводя дебет с кредитом. Увидев Головко мгновенно вскочил, вытяунвшись по стойке «смирно». С чувством легкого превосходства, я увидел стоящую в углу винтовку, оставленную совершенно без присмотра. До нее было рукой подать. При всей моей подготовке мне хватило бы полминуты, чтобы разобраться и с сержантом и раззъявой срочником. Усилием воли я сдержался. А что потом? Ну захвачу я их в заложники, и? Наша система исправительных учреждений столь жестока и беспринципна, что не задумываясь пожертвует двумя своими винтиками для сохранения системы, а дальше просто «вышак» и… Жалко только мать…Скрипнув зубами, я отвернулся от оружия. Головко безусловно все просчитал и заметил этот взгляд.

– Волчонок…– одобрительно осклабился он, доставая из ящика стола завернутый в промасленную газетку «Правда» кусок домашнего сала и корку хлеба.– Молодец, что не бросился,– похвалил он, нарезая сало толстыми ломтями, от запаха которых у меня резко подвело желудок,– никаких шансов…Одним сержантом больше, одним меньше…Система, таких как мы не жалеет.

Это уж точно! Согласился мысленно я, не сводя глаз с крупных, как сосики заскурузлых пальцев, ловко орудующих с продуктами.

– А это лишний раз подчеркивает, значит, что умный ты паренек, Клименко. Ешь!– подвинул он ко мне поближе нарезку.

С трудом проглотив комок слюны, я наблюдал за ним, так и не притронувшись к еде. Хотя с голодухи хотелось есть до ужаса.

– Раз умный, значит понимаешь, что Кислов теперь не успокоится, пока головушку твою на циркулярке не отрежет и всем на всеобщее обозрение не выставит…Воры – твари мстительные…– Головко с удовольствием вонзился крепкими желтыми от курева зубами в мягкую мясную прослойку, захрустел луковицей.– Ходи и оглядывайся! Но я человек, значит, добро помню…Выход хочу тебе предложить…

Я мысленно напрягся, подспудно ожидая чего-то подобного. Ох, не зря Лев Данилыч меня отругал за мой опрометчивый поступок. Ох, не зря!

– Место тебе тепленькое выговорим, значит…Хочешь в каптерке, хочешь в кочегарке, хочешь в столовой. Спасем одним словом! Мы своих не бросаем, значит…

– А взамен?– нахмурился я, уже представляя к чему подводит этот хитрый хохол, мнящий себя самым умным на свете.

– Что где услышишь, увидишь…Ты нам тихонько, дай знать!– улыбнулся Головко, заканчивая со своим куском сала.– Оно и тебе легче срок мотать, и нам подспорье, значит. А администрация таких людей, как ты любит, УДО им оформляют раньше срока, поблажки всякие. Ты не смотри на нашего Ковригина. Он мужик неплохой, добро помнит, как и я, значит…

После такого поворота кусок с салом в горо не лез. Меня вербовали, вербовали в стукачи и сексоты, при чем особенно не стесняясь в средствах и методах. Пойти на такое, означало подписать себе смертный приговор не только со стороны воров, но и мужичья, которое пока в стройные ряды моих врагов еще не записалось и держалось нейтрально.

– Я подумаю…– выдавил из себя я, опуская глаза в пол.– Разрешите идти, гражданин начальник?

Головко молчал, уставившись своим рабоче-крестьянским тяжелым взглядом мне в переносицу. И этот взгляд не предвещал мне ничего хорошего. Уж это я чувствовал всеми фибрами своей испуганной души.

– А сало что ж?– кивнул он на нарезанные ломти, к которым я так и не притронулся.

– Благодарствую, устал с дороги нынче! Кусок в горло не лезет…– выпалил я, пряча глаза.

– Ну-ну…– ехидно улыбнулся Головко.– От карантина, как и обещал, значит, я тебя освобождаю, доложишь своему бригадиру, а над предложением моим советую все же подумать…Времени, пока воры очухаются, а Кислов выйдет из ШИЗО у тебя совсем немного.

Я кивнул выбегая в сени, чувствуя, как горит от стыда мое лицо. А может это был не стыд и за долгий переход его просто обветрело? Но чувстовал я себя, дорогой проституткой, которую почти купили на всю ночь за кусок сала. А ведь готов был Клименко, подлая твоя душа? Знал на что идешь? Только обосрался от страха в последний момент, как гимназистка перед минетом. Тьфу ты! Корил я себя, шагая в сторону карантинного барака.

ГЛАВА 13

ТемЛаг был особым местом, как и множество лагерей ГУЛАГА, в нем удивительно причудливым образом были собраны, как самые лучшие представители нашего общества, образованные, умные, сообразительные люди, так и его отбросы, вроде маньяков, убийц, воров в законе, установивших в исправительной системе тридцатых годов строгую иерарическую систему своих собственных ценностей, особый порядок взаимоотношений и общения. Именно этому порядку, воровскому, а не административному было подчинена лагерная жизнь Темлага. Еще впереди был переломный момент, когда вернувшихся с войны солдат пачками отправляли в колонии, чтобы подавить систему. Еще далеко была «сучья война», еще правили бал воры в законе, густо исписанные татуировками, ботающие на особом языке, таком притягательном и опасном одновременно.

Один из таких воров по кличке Седой сидел на корточках подле пылающего в котле огня в кочегарке, подставляя теплым струям воздуха свои стылые с мороза ладони, наслаждаясь обжигающим жаром, идущим от пламени. Рядом с ним, чуть поодаль накрывали небольшой стол его верные «шестерки» Малина и Мотя. Один из них ловко нарезал расписной финкой луковицу, второй чистил картошку, насвистывая что-то бравурное, домашнее, что-то из прошлой жизни.

– Что этап?– немного согревшись, проговорил Седой, отходя от огня подальше, усаживаясь к столу на сложенные друг на друга колотые полена.

– Как обычно…– пожал плечами Мотя – высокий арестант в короткой, с чужого плеча телогрейке. – Работяги, политические…

– Кислый с этапом пришел,– добавил Малина, являющийся полной противоположностью своего напарника, маленький, ловкий, подвижный, словно шарики ртути и смертельно опасный. В его тонких пальцах финка даже не играла, пела в такт с движениями кисти.

– Кто таков будет?– нахмурился Седой, припоминая что-то. За почти пять лет в лагере, он сумел построить здесь все так, что контакт был найден практически со всеми группировками, мотающими срок. Все они считались с его мнением, все приходили на суд именно к нему. Менять положение с приходом другого авторитетного человека Седов не собирался.

– Хвалится воровством своим…– хмыкнул Мотя, подавая печеную картошку своему главарю.– Этап трещит, что в отрицалове он.

– Еще до карантина попытался напасть на Голову!– подхватил Малина, дуя на оббоженные пальцы.– За что схватил пятнадцать суток ШИЗО.

– На Головко?– рассмеялся вполне искренне Седой. Слава за бесстрашным сержантом-сверхсрочником ходила по лагерю недобрая. Если бы тот выбрал себе другую профессию, пойдя по воровской дорожке, то непременно стал бы тем, кого нынче называют отморозками. Дерзкий, ловкий, он ничего не боялся, заставив даже Седова уважать себя за отчаянный и справедливый характер.

– Ну да…– кивнул Мотя.– Я поспрашивал походил…Люди видели, как с финкой на него бросился! Если бы не паренек с этапа, подставивший подножку Кислову, то еще надо было бы посмотреть кто кого.

– Интересно!