Тень сумеречных крыльев

В больших влажных глазах Цатогуа были одновременно и печаль воспоминаний, и добродушная ирония, и некоторое даже удивление. Он поджал губы и развел руками.

– И как вы себе это уже представляете? Он помахал на них щепкой от стола, за которым успел посидеть Йехошуа ха-Ноцрет, Иные ужаснулись великой мощи сего артефакта и живеньким аллюром поскакали в Оршеве?

– Я стараюсь ничего не представлять, не имея на руках фактов, – добавил холода в голос глава Дневного Дозора. – Давай не тяни уже, а то кофе отниму.

– А я и так уже допил, – с нахальной невинностью и прозрачнейшим намеком в голосе похлопал бескуд ресницами. Ольгерд едва удержался, чтобы не приложить ладонь правой руки к лицу. Впрочем, кофемашине было все равно, и потому очередная порция напитка вновь перекочевала в руки Цадика. Тот потянул губами пенку, зажмурился от удовольствия и продолжил рассказывать:

– Естественно, у Иных был свой интерес. Как я понимаю, дедушка обещал дать им взглянуть на мезузу и прочие реликвии. Ну и конечно же, Светлые испытывали благодарность за помощь в расследовании, а Темные не могли упустить возможность проследить, чтобы Светлые не наделали по этому поводу какой-нибудь благотворительности. Вот только была с этим одна маленькая проблемка…

*?*?*

Иные рассматривали и расспрашивали больного ничуть не меньше, чем унгварский доктор. Мужик просто буркнул: «Так надо». Кот же объяснял это тем, что защита, наложенная Сами-Знаете-Кем, может вносить искажения, и требуется проверять, перепроверять и опосля еще три раза уточнять.

Дедушка, к слову, вцепился в сказанное о защите, как клещ в лодыжку. «Как же так? – пытливо вопрошал он дозорных, неспешно, медлительным шагом надвигаясь из дверного проема, где застыл было в начале визита. – Ведь сказано было: будь же дом сей, и род…» Дозорные старательно делали вид, что просто прогуливаются по комнате, а вовсе не держат безопасную дистанцию, и пытались давать маловразумительные объяснения. Кадиш веселился бы от души, если бы все не было настолько печально.

Так, по словам Мужика, выходило, что благословение Йехошуа фактически является всего лишь щитом. От агрессора-недоброжелателя, от дурного слова, от неприятностей, происходящих извне семьи, оно укроет. А вот от внутренних ссор, от утраты веры в себя, от болезней, зарождающихся в человеческом теле, – увы, нет. А Кот, зажмурившись ехидно, добавлял: «Ушла же родительница сего… м-м-м… отрока из-под вашего гостеприимного крова? Бросила ребенка и сбежала с цыганом, насколько мне известно. И все реликвии не остановили». Дедушка в ответ молчал и стискивал кулаки.

Кадиш слушал внимательно. Отдельно интересно стало, когда заговорили о маме – в семье этот вопрос по доброй воле не поднимали и старательно замалчивали, если он возникал. А потом обсуждение перешло на сам предмет недомогания, и тут уже наоборот – захотелось заткнуть уши, чтобы не слышать, не знать, не принимать горькой правды… Но даже на это сил не было.

И Темный, и Светлый подтвердили диагноз: в голове Галеви-младшего поселилась злокозненная опухоль. Она растет, распространяется, давит на окружающие ее ткани, перекрывает кровеносные жилы – и в результате мозг начинает работать с перебоями, как если бы в механических часах между зубцов шестеренок попал песок. Естественно, ни к чему хорошему это в итоге привести не может: однажды опухоль просто разорвет что-нибудь жизненно важное, или отравит кровь своими выделениями, или сдавит сосуды так, что «задушит» внука шойхета.

Поделать с этим, увы, ничего нельзя.

Оказалось, что каждому Иному положен некий предел его личной Силы. Границы между ними достаточно условны, но выяснены издревле. Всего существует около семи ступеней, которые может пройти Шонэ, Иной, – от простого чародея до мага первой категории. Есть и Высшие – те, кто оные категории превозмог, сроднившись с течением Силы настолько, что способен обходиться без ритуалов, пассов и заклинаний, одной лишь мыслью творя и разрушая, исцеляя и губя. К сожалению, никто из присутствующих таким мастерством похвастаться не мог.

«А опухоль, да еще и такая запущенная, – задумчиво потупясь, объяснял Кот, – это серьезно. Это очень, очень серьезно. Тут требуется вмешательство минимум второй, в идеале первой ступени. Ни я, ни мой… уважаемый оппонент на сие не способны». И добавлял: магов такой силы в наших краях сложно найти. Понадобится ехать в Варшаву либо в Пешт, а то и в саму Москву. Путь неблизкий, состояние мальчика критическое – но и это еще не вся беда.

Вполне возможен, да и скорее наиболее вероятен следующий вариант: уважаемого шойхета из местечка Оршеве примут в больших Дозорах. С интересом выслушают. Зададут уточняющие вопросы. И с сожалением разведут руками. Потому что между Темными и Светлыми заключен Договор, и любое воздействие на людей, пускай даже и на таких особенных, как род Галеви, не должно нарушать имеющийся баланс.

А соблюдение рекомого баланса – это куда сложнее, чем вся grande politique[11 - Большая политика (фр.).], разыгрываемая государями мира людского. За право сделать ход и не получить равный по Силе и обратный по знаку ответ глава любого из старших Дозоров, не колеблясь, отдаст пару сотен лет своей личной вечности. Увы, сие практически невозможно: за проведением в жизнь положений Договора следит еще и могущественная, таинственная Инквизиция. И она не допустит перекосов.

Однозначно благое, доброе, Светлое воздействие первой ступени – это и есть тот самый перекос. Темные, согласно правилам, получат право на свой ход. И вряд ли кому-то из Высших Светлых понравится мысль, что за здоровье вкупе с долголетием одного шебутного подростка придется заплатить, пусть и только с вероятностью, но все же, возможно, многими жизнями других людей. Ведь с давних пор известно, что смерть и горе творятся куда как легче, чем жизнь и счастье.

Так что Ночной Дозор откажется. И запретит это всем Светлым целителям, живущим приватно, не вмешиваясь в противостояние. А в Дозоре Дневном просто укажут на дверь, даже не дослушав. Заинтересовать их историей знакомства с Иисусом Христом, даже вкупе с древними артефактами и возможностью изучить держащееся далеко не первый век заклятие, вряд ли получится. Мелковато, хоть и любопытно.

По очереди излагая свои соображения, и Кот, и Мужик выглядели скорее не виновато, а смущенно. Заметно было, что им не хочется признаваться в собственном слабосилии – но когда речь зашла о соблюдении Договора, никто из них ни секунды не колебался. Ясное дело: мальчишек, пусть даже и не совсем обычных, в этом мире полно. А за нарушение важнейшего в жизни Иных устава по головке не погладят. Причем ни свои, ни чужие.

Светлый тем не менее помялся, потер крупные, широкие ладони одну об другую – и пообещал: он напишет своим старшим. Но, увы, даже с применением магии дело это нескорое. Темный, со своей стороны, снисходительно пообещал не чинить препятствий и доложить начальству только в том случае, если кто-то действительно возьмется лечить Галеви-младшего. «Это все, что мы можем», – пожал он плечами, и дедушка в ответ медленно, тяжело кивнул. Он понимал – как сказанное вслух, так и подразумевающееся негласно.

Позже, когда Шоним под присмотром шойхета удалились в его комнату осматривать старинные реликвии, вполголоса обсуждая и споря о своем, Кадиш лежал в постели и думал. Думал же он о том, что надежда – глупое чувство. Что, возможно, лучше было, если бы дедушка никуда не ездил. Что и так понятно было с самого начала: никто не сможет помочь. А значит, пора начинать готовиться к отправке в небытие с последующим ожиданием прихода Машиаха и возрождения в новой, вечной жизни. Что, конечно, ужасно обидно и крайне некстати: когда еще то возрождение случится… А как же реки, дороги и города?

Затем он, устав и от разговоров, и от мрачных мыслей, и от боли, которая даже не думала покидать, а просто стала привычной, обыденной, как зуд от комариного укуса, прикрыл глаза и задремал. И снился ему почему-то куст акации за окном. Очень важно было, чтобы этот куст в его сне не срубили и не выкорчевали. А такая опасность существовала – со стороны ворот подбиралась безликая женская фигура, вооруженная то ли валашкой, то ли сапкой. Фигура эта была одновременно и никогда не виденной Кадишем матерью, и в то же время – самой опухолью, почему-то вылезшей из головы и принявшей человеческий облик. Сновидец же стоял внутри дома, перед окном, порываясь бежать наружу – но не мог пошевелить и мизинцем.

Когда же он был готов закричать изо всех сил, зная, что это вряд ли спасет, но зато хотя бы поможет вырваться из тенет кошмара, – раздался далекий, гулкий грохот. Жуткая сущность выпрямилась, словно ее окликнули, и растаяла. За ней же растаял и сон, смахивая остатки коего с лица внук шойхета понял: действительно грохочут. А вернее, стучат. На улице стучат – в ворота, по ходу дела. А там темно. Ночь на дворе. Кто бы это мог заявиться так поздно?

*?*?*

Стучали не на улице, стучали в дверь кабинета. Ольгерд с определенным усилием вынырнул из обрисованной воображением картины и, глянув сквозь Сумрак, махнул рукой, мол, заходи. В приоткрывшийся проем пролезла знакомая кривая ухмылка.

– Шеф, а я Цадика искал, – Василий повел носом, – а он у вас. А надолго?

Бескуд, который последнюю пару минут совершенно откровенно затягивал рассказ, видимо, не решаясь перейти к самой важной и интересной части, встрепенулся.

– Да, может, я уже это самое…

– Сидеть, – негромко, отрывисто припечатал глава Темных. А когда физиономии обоих подчиненных вытянулись в достаточной мере, вдруг улыбнулся и пояснил: – На самом интересном месте – ни за что!

Оборотень занервничал и подался вперед.

– Так, а мне? А я? А послушать?

Вопросительно посмотрев на Фишмана, Ольгерд как бы делегировал ответственность. Мол, твой рассказ, тебе и решать. Тот тяжело вздохнул и, не глядя на приятеля, пробормотал:

– Вась, тут это… Понимаешь… Я бы со всей душой… Но не могу! – облегченно выдохнул он наконец. А потом покосился на начальство и мстительно выдал: – Вот шеф дослушает и решит. Он у нас мудр и ответственен.

Шпилька, замаскированная под комплимент, звякнула о старательно отращиваемую Темным магом броню невозмутимости и канула куда-то к единообразным товаркам. Ольгерд покровительственно улыбнулся, втайне мечтая все-таки надрать уши хитрому бескуду, отослал задумчивого оборотня еще одним взмахом руки и поцокал ногтем по столу, привлекая внимание рассказчика.

– Я почти догадываюсь, но мне интересно. Значит, это был…

– Зеленый Человек, – передернул плечами Цатогуа. – Он же князь Анджей Илошвай. Собственной персоной.

*?*?*

После ухода Шонэ коробочка с мезузой была водворена на свое законное место поверх дверного косяка. Естественно, начало разговора с неожиданным гостем происходило во дворе – усталый, измотанный шойхет спросонья, видимо, даже не очень понимал, чего от него хотят или, скорее, что ему предлагают. Зато когда до него дошло…

Дверь грохнула в стену, реликвия во второй раз за прошедшие сутки отправилась на дно сундука. Если бы сие узрел рав местной общины – его бы хватил удар, но, хвала Всевышнему, посторонних наблюдателей в доме не было. Все непосторонние, но очень любопытные, были разогнаны всклокоченным стариком по комнатам, вполголоса ворча, что в последнее время от колдунов да чародеев ночного покоя как не бывало. И только после этого в дверном проеме выросла знакомая Кадишу фигура – с которой все и началось.

Зеленый Человек при ближайшем рассмотрении оказался высок, смугл, кучеряв и бородат. Видимо, развеял заклинание, не дававшее случайным встречным запомнить его внешность, догадался Кадиш. Он за эти дни наслушался настолько всякого, что уже начинал ощущать себя если не опытным каббалистом, то как минимум адептом на пути к одному из посвящений. Впрочем, чем больше он узнавал, тем больше возникало вопросов – что было, в общем, закономерно.

– Ну здравствуй, мой юный спаситель. – Голос у князя Илошвай оказался низким, приятным, вызывающим доверие. И это не были чары: Кадиш все еще оставался от них защищен. Видимо, что-то природное, какой-то естественный магнетизм – вспомнилось подслушанное невесть где слово. Зеленый Человек, которым пугали непослушных подростков, оказался вполне себе обаятельным дядькой.

– А почему спаситель? – уточнил Галеви-младший и тут же предположил: – Это из-за истории с пропажами? Там хоть нашли кого? У нас были Иные, но они не сказали…

Гость махнул рукой, усмехнувшись с налетом раздражения.

– Это же дозорные. Они очень любят свои игры. И свои маленькие тайны. Как твой дед умудрился их заманить?… – Он осекся. – Впрочем, понятно как. И понятно чем. Но мне ничего из этого не нужно, – произнес он громче, чтобы услышал и вошедший в комнату шойхет. Тот, намеревавшись было застыть у стены, покусал губы, а потом подошел ближе и сел рядом на корточки возле табурета, где устроился Зеленый Человек.

– Адони Илошвай, но как вы… – Старик посмотрел по сторонам и понизил голос. – Что вы хотите сделать? Законно ли это? – Он покачал указательным пальцем, чтобы его не поняли буквально. – Я не имею в виду законы людские, конечно же.

– Когда я пришел в эти земли, ни о каком Договоре не было и слуху, – поморщился князь. – Сей документ жесток, лицемерен и насквозь фальшив. Знал бы Он, к чему мы придем… – «Он» было подчеркнуто интонацией, и у шойхета брови полезли на лоб. Видно было, что его обуревают вопросы. Но Зеленый Человек не дал им выплеснуться наружу.

– У мальчика не так много времени, – рубанул он, вставая. Галеви-старший вскочил на ноги рядом, будто и не было двух недель в седле, а после – всего пары часов сна. – Нам понадобится повозка. Возьми и еды – рассчитывай на себя и ребенка, мне без надобности. Ехать не так чтобы далеко, но и ты, и он, вы оба устанете. И конечно, тряпье – сделать больному лежанку. Давай шевелись! – И князь хлопнул в ладоши. Через мгновение старика в доме уже не было.

Еще через некоторое время Кадиш с удивлением обнаружил себя в относительно удобной позе поверх каких-то старых покрывал, наброшенных на кучу мягкого сена в кузове телеги. Сонная пегая лошадка порывалась задремать, ковыряя землю копытом, а дедушка в сотый раз объяснял озадаченному соседу, что обязательно возвернет его добро, но зачем оно все понадобилось добропорядочному еврею глубокой ночью – сказать не можно. Впрочем, когда подле телеги словно из ниоткуда воздвигся Зеленый Человек, хозяин транспорта резко утратил все возможное любопытство и бочком-бочком вымелся со двора. Репутация, вспомнил подросток. Такие дела.

Потом они двинулись. Сначала молча, проходя совершенно неузнаваемыми в ночное время улицами, стараясь не разбудить никого из знакомых и тем более незнакомых. Потом князь, объяснявший шойхету дорогу, подошел ближе к Кадишу и начал говорить.