Чеченские рассказы. Большая сборка. Война и мир

Петров докурил сигарету. Плюща нигде не видно… Да… а чего я здесь делаю?.. Канцелярия… Чего я там не видел?.. Будет Лемиш мозги компостировать… Может, он приснился мне?..

В канцелярии тоже никого. Петров прохаживается от стола к двери, осматривая новые обои, – у весенников дембельский аккорд был.

Остановился у книжного шкафа. Открыл дверцу… «Танки идут ромбом»… «Южнее главного удара»… МАТЕРИАЛЫ XXVII СЪЕЗДА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ СОВЕТСКОГО… Макулатура!..

Сверху на шкафу лежит голубовато-серый дисциплинарный устав. Под массивным дыроколом наставление по стрельбе из РПК-74.

Петров взял дырокол. Взвесил его тяжесть в руке… Килограмма два!.. Поставил обратно.

Из окна топот сапог. Пробегают части. Их не видно за зеленью деревьев. Летний утренний воздух льётся в открытую форточку. Где-то с командного клацанье металла. Ещё и ещё… Цлакт-закл… цлакт-закл… цлакт-закл… Это не раздражает Петрова, он изучает через оконное стекло форму листьев… Тополь, наверное?.. Не пирамидальный просто…

За спиной открылась дверь. Петров оборачивается и получает удар кулаком в лицо. Не успевая сообразить, бьёт правой… добавочный левой. Лемиш летит в книжный шкаф. Петров бьёт ногой. Добивает левой ногой. На дверце шкафа трескается стекло, сползающего капитана осыпает осколками. Сверху падает устав. Срывается дырокол… Хрясь-сь!.. Наставление отскакивает Петрову под ноги.

«…Чаасть-шагом!..» Гулкий топот сапог несёт с лестницы через закрытую дверь и фанерные перегородки. Петров присел над Лемишем и нащупал пульс.

Глава 7

СМЕРТЬ МИХАЙЛОВА

В тот вечер куда-то на точки потребовались баллоны со сжатым воздухом. Пока я шёл в компрессорную, я промок и замёрз. В Йошкар-Оле в конце октября идёт уже и снег. Но в тот вечер лил дождь.

Кабели для связи и управления в ракетных войсках стратегического назначения расположены в тоннелях. В тоннели закачивают сжатый воздух. Когда случается порыв, манометры показывают падение давления, и легко установить место повреждения – очень простая система.

По службе я следил за уровнем давления в кабельной шахте, забивал сжатым воздухом длинные металлические баллоны, возил их на специальной тележке на командный пункт, менял пустые на заполненные. Иногда за баллонами приезжала машина.

Баллоны для заправки привёз Михайлов. Он вылез из кабины, маленький и угрюмый, как волчонок.

Я привычно кантовал баллон, наворачивал на резьбу штуцер. Михайлов прислонился к косяку двери и наблюдал. Имени его я не помню; я почти не помню имён людей, с которыми служил в армии, только фамилии остались в памяти и воинские звания.

Тогда я не знал, что Михайлов чуваш. Чуваши и марийцы как-то уже совсем обрусели и ни по виду, ни по акценту от русских не отличаются, и фамилии у них русские.

Я включал компрессор, и воздух под мощным давлением наполнял баллон через хлипкую трубку. Манометр дребезжал. Чтобы не терять времени, я не особенно заботился о безопасности.

– А может сорваться? – неожиданно спросил Михайлов.

– Конечно, – ответил я.

– Как ты здесь работаешь?.. Я бы не смог…

Я посмотрел в лицо Михайлова. Тогда я не понял этого выражения.

Наверное, я увидел пустоту, тоску, что ли, отрешённость. Я слышал о предчувствии смерти, и после гибели Михайлова сразу вспомнил его глаза. Да… было опасно – слетевший набалдашник штуцера запросто проломит голову, и нам доводили подобные случаи. Но что ли, ментальность у нас такая – не всегда я отходил от компрессора при забивке. А сколько людей загибалось в этой злополучной ракетной дивизии: то током кого-то шибанёт, то деревом привалит, не говоря уже об издержках дедовщины…

Мы погрузили в шишигу баллоны. Михайлову не хотелось ехать ночью и в дождь, он нервно сжимал тонкими пальцами окурок и тянул время: «Ну, давай»…

Через неделю я, как сержант, заступал в наряд по столовой, помощником дежурного. После обеда мы пошли в санчасть. Санинструктор вышел на крылечко: «Жалобы на здоровье есть?» – «Нет». В части наряд получил подменку и завалился спать: перед заступлением положен сон.

Михайлов был в этом наряде по столовой. К нему из Чебоксар приехала мать, он не стал отдыхать, а пошёл к ней на КПП. От наряда его никто не освободил.

В мои обязанности входило привести людей в столовую, проверить, все ли на месте. Ещё я получал на наряд дохлые шайбы масла. Солдаты заступали в столовую десятки раз, почти через день: прекрасно знали, что им делать и без моего руководства.

Михайлов стоял на мойке посуды. После ужина пришёл наконец прапорщик – дежурный по столовой. Он обнаружил, что Михайлов пьян, схватил его за шиворот и поволок в казарму, к ответственному по части.

Майору Бубуку новые звезды не светили, он готовился к пенсии, имел квартиру, строил дачу за городом и мечтал крепко обосноваться на марийской земле. Майор проявил только необходимую строгость должностного лица. Он снял разгильдяя с наряда, а так как тот начал буянить и попытался куда-то убежать, приказал старшему сержанту Плющу закрыть его в сушилке для протрезвления. Трезвеют обычно в прохладных помещениях, но в казарме такого, да ещё чтобы закрывалось на замок, не оказалось.

Плющ связал для надёжности руки Михайлову брючным ремнём, для порядка дал в зубы и закрыл в сушилке. Ночью Михайлов развязался и на этом же ремне повесился.

Военная прокуратура проводила расследование. Из кабинета, занятого следователем с погонами капитана, выходили раздражённые офицеры – все неприятности на их голову сыпались из-за бестолковых бойцов, которым почему-то не живётся спокойно.

Солдаты ждали очереди, не скрывая оживления, – они получили хоть какое-то развлечение, радовались возможности отдохнуть от нудных работ на территории и в боксах.

Старослужащим, а особенно сержантам, пришлось туго. И так всегда красная рожа Плюща сделалась малиновой от переживаний: следователь допрашивал его особенно тщательно и заставил писать объяснительную по случаю неуместного рвения в службе – под дембель наклёвывалась статья «неуставные взаимоотношения». «Ну не сволочь этот Михайлов?!»

Я тоже подробно рассказывал о том, как личный состав наряда якобы готовился к службе: по уставу и под чутким руководством товарища прапорщика (конечно, нас успели проинструктировать). Похожий на гестаповца следователь вкрадчиво советовал мне не врать, посмотрел пронзительно и задал вопрос: «Почему солдаты не подшили подменное обмундирование?» Я ответил, что за два года службы ни разу не видел, чтобы в армии подшивали подменку, и с тем был отпущен.

Капитан юстиции нервничал: ни одной зацепки в таком, казалось, простом деле.

Изучение найденной под сиденьем шишиги пачки писем от девушки не внесло ясности. Девушка не писала о расставании, о том, что нашла другого и выходит замуж. Она ждала Михайлова и скучала.

Приезжала мать, деревенская матрона, и слёзно клялась, что «ничего такого» не говорила и девочку она знает – хорошая девочка.

В части Михайлова не били, он уже отслужил год, в расположении появлялся редко, больше времени проводил в разъездах и в автопарке, на продажах бензина не попадался, за машиной следил.

Выяснилось, что мать Михайлова, когда навещала сына, сунула ему по материнской доброте бутылку водки; что распил он её в автопарке с земляком, водителем из ТРБ, и потом добавил в расположении одеколоном. Но мало ли кто напивается, – солдат уж при каждом удобном случае.

Причина, по которой нормальный боец взял вдруг и повесился, даже в пьяном состоянии, отсутствовала.

Когда дневальные сняли тело с петли, сержант Кудинов пытался оживить труп искусственным дыханием и сломал два ребра. Да ещё след от зуботычины Плюща… Короче, комитет солдатских матерей поднял шум. Впечатлительные женщины твёрдо уверились в том, что Михайлова убили, а потом инсценировали самоповешение. Что-то вышло в прессе об издевательстве «дедов» и пособниках убийц в офицерских погонах. Бубуку в послужной лист впаяли неполное служебное соответствие, командиру части объявили выговор.

В день, когда лейтенант Толстолужский повёз гроб в Чебоксары, тоже шёл дождь. Я забивал баллоны в компрессорной и вспоминал взгляд Михайлова за неделю до смерти. «Ну, давай», – сказал он мне тогда, машинально выронил потухший окурок, хлопнул дверью и растворился в ночи под вой мотора.

Глава 8

КАПРАЛ-ШЕФ

Eins, zwei, Polizei,

Drei, vier, Grenadier.

Funf, sechs, alte Hex,

Sieben, acht, gute Nacht…

С руками за спину, в белой фуражке легионера и камуфляже под джунгли, перед строем прохаживается капрал-шеф[8 - См.: Примечания.], ветеран 13-й полубригады. Суетливые французы выбегают из казармы, застёгивая синие мастерки на ходу.

Капрал-шеф негромко ругается по-немецки: «шайзе…»

Прохаживаясь перед строем вот уже девять минут, он мысленно махнул рукой на этих недоумков – французов.