Когда зацветает пепел

Александра Ильинична успокаивала тогда дочь, гладя ее по голове, как обычно делают матери, чтобы снять испуг у своих детей:

– Ну что ты, дуреха, это же наши.

А потом, уже в обратном направлении потянулись машины и повозки с ранеными. Кого везли, а кто и сам, хромая, ковылял по дороге, держась рукой за забинтованную конечность. Бойцы брели словно поруганные и, по простоте своей делились с местными накопившимися переживаниями, рассказывая по все ужасы боев, творившихся совсем недалеко, где победоносная немецкая машина катком шла по русской земле, не оставляя шансов на спасение тем, кто встает на ее пути с оружием в руках. И по наивности, по недалекости своей люди впитывали все это и причитали, заливаясь слезами от собственной беспомощности перед подошедшей к их дому бедой.

Слушая жену, Иван разволновался и, не выдержав стояния на одном месте, взял ее под руку и повел к месту жительства, чтобы поскорей заняться переселением семьи в более подходящий для проживания дом, что час назад был выделен им властями. А она все продолжала говорить, уже почти перестав плакать от того что начинала чувствовать рядом плечо близкого человека, с внезапным появлением которого сегодня утором, ее жизнь начала немного меняться в лучшую сторону.

Они были родом из одной деревни, и в своем далеком и счастливом детстве не раз играли вместе или рядом, в толпе таких же мальчишек и девчонок, сполна отдаваясь развлечениям и шалостям, бегая по сельским улицам и окрестным полям и лесам. Но, повзрослев, каждый из них начинал привлекаться старшими к крестьянскому труду и заботам о доме и хозяйстве, что было обыкновенным явлением в любой русской деревне. Теперь приходилось вставать рано утром, порою вместе с взрослыми, что поднимались с первыми петухами и предаваться работе, уходя в поле или на скотный двор. Теперь они могли лишь встретиться вечером, когда сельские подростки и молодежь собирались в группы по интересам, где с возрастом начинали меняться предпочтения, наблюдался переход от игр к другим забавам, где были и драки одного края большой деревни с другим. Потом те, кто постарше, пробовал заглядываться на повзрослевших ровесников, пытаясь иногда заигрывать или ухаживать за кем-либо, что со временем заканчивалось посыланием сватов к дому избранного вероятного спутника жизни.

Когда только отгремела в этих краях гражданская война, крепкий и сильный организм деревенского парня дал слабину, приковав его на некоторое время к постели, чтобы излечиться от нагрянувшего в эти годы на людей тифа. Проболев и, наконец, уверенно идя на поправку, сильно исхудавший, одетый в одно исподнее Иван вышел из дому, чтобы подышать свежим воздухом и насладиться солнечным светом и теплом. Он расположился прямо на ступеньках крыльца, и немного морщась от ставшего непривычным солнечного света, начал разглядывать покрывшиеся сочным зеленым ковром окрестности, которые последний раз видел еще ранней весной. Именно тогда он увидел ее. Она шла мимо, что-то неся в руках и, сама заметив парня, заметно смутилась, заулыбалась, начав неумело прятать свой интерес к нему, что был вполне ему понятен и определен, как говорится: на глаз. Иван сверлил ее свои взглядом, разя наповал сердце молоденькой курносой девчонки, проживавшей на другом краю деревни. И едва потом он начал делать робкие попытки ухаживать за ней, проводя многие вечера напролет в ее компании и, самому, видя ее ответную симпатию к себе, как незаметно пролетело время и, уже заручившись обещаниями отца посвататься к своей избраннице, как был призван в Красную Армию.

Находясь далеко от дома почти целый год службы, он писал ей письма, со временем становившиеся все нежней и нежней в своем изложении. Получал ответы на них, порою тихо смеясь до слез над тем, как старалась выразиться на бумаге его возлюбленная, получившая совсем небольшое, даже по крестьянским меркам образование. Но, не смотря на это, в ее письмах чувствовалась искренняя любовь к нему, словно написанная между строк тем языком, что мог понять только он.

Шустрый по натуре, довольно изворотливый, от природы одаренный не малым умом, тем, что у простых людей называется сообразительностью, он нашел причину перевестись служить как можно ближе к родному дому. Способствовало этому внезапно появившееся обострение, возникшее на почве не так давно перенесенного им тифа. Ивана поместили в госпиталь, где он смог найти подход к лечащему врачу, который, на удачу, оказался земляком и помог парню, рекомендовав командованию для его выздоровления направить его служить в те края, из которых он был родом. Так и было исполнено, в результате чего, шустрый красноармеец не раз пользовался близостью родной деревни и сбегал в самоволку, умудряясь за одну ночь преодолеть два десятка километров в одну сторону, навестить там любимую, а потом вернуться назад, как ни в чем не бывало.

А деревенские жители, узнав про это, стали удивляться его выносливости и физической крепости, оценив длительность ночного перехода. Он и сам был немало восхищен собой. Но каждый раз, когда вновь появлялась возможность сбежать на время из части, снимал с себя и вешал на шею солдатский ремень, разувался и связывал между собой шнурки ботинок, также перекидывая их через плечи так, чтобы те находились у него на груди. Потом сдвигал на затылок фуражку и отправлялся в путь, преодолевая его то легким бегом, то быстрым шагом. Лишенная ремня гимнастерка и выпущенная из брюк исподняя рубаха развевались на ночном ветру, позволяя воздуху охлаждать тело бегуна, циркулируя под одеждой и испаряя пот. Таким же манером он возвращался назад, умудряясь успеть к утреннему построению, от чего даже опытные служаки не замечали его отсутствия в казарме ночью.

Уже после демобилизации, когда ничто не могло помешать молодым людям создать семью и тем самым осуществить их общую мечту, они, наконец, поженились. Тогда-то и привел новоиспеченный глава семейства молодую жену в отчий дом.

Иван был самым младшим среди семи детей своих родителей. Четыре сестры уже давно были выданы замуж и проживали в соседних селениях. А два старших брата, Василий и Андрей, находились вместе с женами и детьми в одной хате с матерью и отцом. В тесном, из-за избыточного количество жильцов деревенском доме, никак не находилось места для еще одной невестки. К тому же жены старших братьев сразу попытались взять власть над ней, подчинив себе и вынудив, тем самым, выполнять самую тяжелую работу. Скромная и робкая молодая девушка молчала, стараясь завоевать доверие всех домочадцев, делая все то, что не нравилось исполнять другим. Особенно доставалось ей в те дни, когда в безразмерном семействе затевалась стирка, и предстояло натаскать большое количество воды из реки, что протекала под высокой горой, на которой и стоял дом Шукаловых. Много раз Александра Ильинична, прозванная в семье мужа Шуркой, ходила с ведрами и с коромыслом вниз и вверх, а потом, до седьмого пота, стиравшая многочисленное грязное белье, носила полоскать его на реку, к концу дня падая от усталости. Иван видел все это, но не смел перечить ни отцу, ни старшим братьям, при этом сильно переживая в душе за любимую.

Чаша терпения его была переполнена в тот момент, когда Санька, а именно так он называл жену, упала, потеряв сознание и начав истекать кровью, что потом, уже по приезду в больницу, оказалось ни что иное, как потеря еще не родившегося ребенка. Иван сорвался, разбушевался и, дарованный от природы ростом выше среднего и немалой физической силой, устроил дома погром, от души навешав тумаков старшему из братьев, что первым попался ему под руку. Тогда как младший успел сбежать, перемахнув через забор, отец с матерью повисли на руках гневного отпрыска, умоляя его пощадить своих безалаберных сыновей. В туже ночь Иван ушел из дому и жил у дальних родственников, пока жена была в больнице. За это время родители его, взвесив все «за» и «против», зная характеры своих чад, порешили посодействовать старшим в строительстве собственного жилья, что и было со временем исполнено. Пока все рядилось, Иван батрачил, чтобы заработать на кусок хлебы и лекарства для жены. А когда братья с семьями, наконец, переехали в свои новые избы, он вернулся к родителям, тем более что они сами того желали, отдавая себе отчет в том, что именно самый младший из сыновей способен позаботиться о них в старости и сохранить передаваемый по наследству родовой дом. Да и давняя русская деревенская традиция заключалась в том, чтобы последний ребенок по мужской линии оставался с матерью и отцом, кормил и содержал их, а также вел хозяйство вместе с женой, которую также приводил под одну крышу со своими родителями.

Только тогда семейная жизнь Ивана Шукалова наладилась. А любимая супруга его, наконец, подарила ему сначала дочку, а потом и сына. А вскоре и вовсе перестал быть многолюдным старый фамильный крестьянский дом, построенный когда-то дедом молодого хозяина. Ушли из жизни один за другим родители Ивана, работящие сельские труженики, посвятившие свои жизни деревенским хлопотам и воспитанию своих детей и внуков и, прилично пожившие, по меркам того времени, на белом свете. С тех пор семья Ивана, состоявшая из него самого, супруги и двух ребятишек, зажила самостоятельно, вливаясь во все царившие перемены в экономическом устройстве большой страны.

Вагон затрясло, сомкнулись шедшие в сцепке теплушки, заскрипели тормозные устройства. Поезд начал замедлять ход. Реже стали стучать колеса. Кто-то из солдат, явно решивший покурить или подышать свежим воздухом, приоткрыл расположенное под потолком окошко. Немного резкий свет поднимающегося на востоке солнца начал проникать в вагон, падая на лица еще крепко спящих людей, вынуждая некоторых хмуриться и морщить лицо.

Едва задремавший от навалившихся воспоминаний Иван пробудился и, приподнявшись на локтях, стал смотреть в сторону того, кто с любопытством вертел головой в приоткрытое окно, явно разглядывая что-то с той стороны. Решив больше не тешить себя попытками провалиться в небытие и, на этот раз выспаться, Шукалов слез с нар, и несколько грубо поправив на себе форму, переместился поближе к уже не спавшему товарищу. Тот уже начал скручивать из обрывка газеты самокрутку, ловко работая пальцами, чтобы бережно хранимый в кисете табак не просыпался и весь был использован по прямому назначению. Кивнув Ивану в знак приветствия, он предложил ему сделать то же самое. Тот ничего не ответил и только ближе стал прижиматься к окну, стараясь рассмотреть происходящее за пределами вагона. Еще не адаптировавшиеся к солнечному свету глаза его часто заморгали и покрылись небольшим количеством влаги, почти мгновенно испарившейся от скользнувшего по ним попутного летнего ветерка, повеявшего на солдата запахом родных мест.

Его он не мог ни с чем перепутать. Именно такой аромат был у его родины. Именно так пахла земля и природа кровного края, к которой он привык с самого детства, постоянно работая в поле, на земле. Иван несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь помедленнее удалять из легких воздух. И лишь дым самокрутки товарища перебил ему поток удовольствия.

– К твоему дому скоро подъезжать будем? А, Вань? – хитро посмотрел на Шукалова куривший старшина, невольно кривя изуродованным шрамами лицом.

– Да, – выдохнул солдат, – сегодня, должно быть, я вас покину.

Он еще раз начал обводить глазами открывающийся пейзаж, уже не морщась от света встающего солнца. Мимо железнодорожных путей, по которым мерно отстукивали колеса вагонов, потянулись перелески, нераспаханные поля, многочисленные поломанные, словно спички, стволы деревьев. Потом появились вереницы траншей с уже наполовину обвалившимися стенками. Потянулись целые поля заросших травой воронок от бомб, мин и снарядов, что казалось незаживающими ранами на плодородной земле этих мест. А на небольшой возвышенности стали видны уцелевшие печные трубы, напоминавшие о когда-то стоявших на их месте сельских домах и процветавшей в них жизни.

Возле одной такой трубы Иван увидел неспешно возившуюся женщину, одетую так, как в сельской местности могут одеваться только старухи. Но именно возле нее, периодически склоняясь к земле, копошились маленькие дети, также облаченные в подпоясанные балахоны из материала типа мешковины. За их спинами проглядывалась некая хибара высотой не более человеческого роста, видимо наспех построенная из тех материалов, что были подобраны обитателями бывшей деревни, на месте когда-то стоявших здесь домов и уцелевших солдатских землянок, признаки наличия которых были часто видны.

Разглядывая все это, Иван нахмурился, тяжело вздохнул, опустил глаза и начал судорожно тереть лоб, прекрасно осознавая, что не лучшим образом сейчас выглядит его родное селение, полностью уничтоженное отступающими в декабре сорок первого гитлеровцами, что направляли свои огнеметы на соломенные крыши деревенских построек. А взбудораженные и насмерть перепуганные сельчане, понимая неизбежность происходящего, стремительно собирали своих детей и выскакивали на мороз, как правило, ничего не успевая спасти из имущества, кроме себя самих, своих малышей и стариков.

Он стал вспоминать рассказ супруги, когда еще в марте сорок второго года впервые увидел ее и детей, пребыв на вынужденную побывку. Они шли рядом, и он слушал ее, а ей надо было выговориться, поведать ему обо всем, что было пережито за те полгода, что его не было рядом.

Все началось еще в октябре, когда на смену отступающим и разбитым дивизиям Красной Армии, уцелевшие бойцы и командиры которой пробирались мелкими группами или даже в одиночку, пришли в их деревню немецкие части. Где-то в стороне потоком двигалась стальная вереница танков и бронемашин, ползли тягачи и автомобили по только что подмороженному грунту. А в селение по-хозяйски вошли пехотинцы, начав обшаривать дома и постройки, пытаясь отыскать, в первую очередь, прячущихся от них красноармейцев. Не находя таковых, они принялись обходить жилища селян, бесцеремонно вламываясь в них и грабительски забирая себе все, что понравилось и попалось им под руку. Они ловили в подворьях домашних птиц, накладывали в каски свежие куриные яйца, уводили с собой найденный скот. А встречавших их лаем собак, безжалостно убивали, стреляя в них из винтовок.

Однако, не только цепным псам, мужественно принимавшим свою смерть от кровожадных захватчиков, доставались немецкие пули. Особенно тяжело воспринял тогда Иван рассказанную женой весть о гибели своего двоюродного брата, что жил с семьей по соседству. Его, отца девяти детей, матерый гитлеровец не пощадил и застрелил прямо на пороге собственного дома, сразив насмерть одним выстрелом. Жена его и старшие дети моментально сбились возле умирающего отца семейства, теряясь в произошедшем и, не в силах противостоять происходящему вокруг. На их глазах, тот самый гитлеровец, который только что сделал их сиротами, стал обходить крестьянское владение, наполняя сухарную сумку трофеями. Вслед за ним, почти не обращая внимания на плачущую вдову и детей, вошли во двор еще несколько солдат, принявшись тут же рыскать в доме и в подворье в поисках всевозможной добычи.

Огромное и невиданное горе пришло тогда на родную землю. И как не пыталась Александра Ильинична скрыть от мужа результат своей первой встречи с немецким солдатом, поведала об этом отцу их дочь Ольга, рассказав, как была избита ее мать, когда чужеземный сапог переступил порог их дома. Девочка плакала, вспоминая этот эпизод. Ведь прямо на ее глазах гитлеровец безжалостно колотил самого родного ей человека кулаками, а когда женщина упала на пол, то еще несколько раз ударил ее ногой, стараясь попадать в самые болезненные места на теле, а еще старательнее целил по голове. Рассказывая все это, Оля прижимала трясущиеся руки к груди, словно проматывала перед своими глазами ужасную киноленту. Всхлипывая и, в итоге уткнувшись лицом в грудь отца, она описала выражение глаз немецкого солдата, его страшное лицо, искаженные в злобной гримасе губы, суровость во взгляде. Он пришел убивать и грабить. Пришел унижать и уничтожать тех, кого его пропаганда призвала не считать людьми. И именно это прочитал ребенок во внешнем виде и действиях чужеземного солдата.

Еще накануне вторжения гитлеровцев в родную деревню, жена Ивана и его дети перебрались в подпол, чтобы спастись от беды и предусмотрительно не стать жертвами гремевших в окрестностях сражениях. Каким-то невероятным образом сельские постройки и жилые дома почти не получили повреждений. Редкий снаряд долетал и разрывался близ одного из огородов, а чаще где-нибудь поодаль, не причиняя вреда. И лишь оконные стекла в домах по окраинам были вынесены взрывной волной или случайным осколком.

Отступающие части Красной Армии то ли не успели занять оборону на данном участке, то ли сознательно поберегли мирных жителей, но гром сражений не коснулся сельских дворов. Наступающие гитлеровцы лишь мимоходом промчались по деревенским улицам, где, не встретив сопротивления, не стали делать остановки и принялись дальше преследовать красноармейцев, с боем отходивших вглубь территории страны. Но вслед за активными передовыми подразделениями, по сельским дорогам вошли в дома простых людей те, кто жаждал добычи, крови, насилия.

Сидя в подполе, Александра Ильинична с детьми отчетливо слышали скрип досок пола от хождения по ним кованных солдатских сапог. Они различали незнакомую речь, хорошо доносившуюся до них. А по грохоту от битья посуды им стало понятно истинное значение присутствия непрошенных и вооруженных гостей. Гитлеровцы увидели крышку погреба, открыли ее и вынудили женщину с детьми подняться наверх.

С чувством хозяина в русской деревне, немцы встали на постой, заняв несколько крестьянских изб, выгнав из них законных жителей. А размещенные по окраине селения постройки и дома были превращены в огневые точки, наблюдательные пункты и передовые посты. За несколько дней, силами остававшихся в деревне мальчиков-подростков, передовые укрепления опутали сетью траншей и линий связи, создав временный рубеж обороны.

Не стал исключением родной родительский дом Александры Ильиничны. Ее мать и самая младшая сестра, двадцатиоднолетняя красавица Евдокия, заблаговременно перебрались к старшей дочери. Под покровом темноты, еще до намечавшегося вселения немецких солдат, супруга Ивана помогла родственникам перенести кое-какое имущество и продукты питания. Она же нашла нужные слова для утешения матери, никак не собиравшейся покидать родные стены. Но с потерей дома пришлось все равно смириться, долго оплакивая все приложенные когда-то старания к созданию домашнего уюта, семейного очага, надворных построек и заботливо выполненных огородных посадок, что безжалостно разрушались и перекапывались для создания оборонительной линии.

Немало беспокойства, оставшимся без защиты женщинам, доставляло присутствие так и не выданной замуж до начала войны, красавицы Дуси, к которой когда-то сваталось немало завидных женихов из окрестных деревень и поселков. Приезжали как-то сваты даже из города. Но она, величаво и аккуратно, давала отворот абсолютно всем. Не принимала подарков и обещаний и берегла свое сердце лишь для одного видного парня из ближней деревни, к которому сама стеснялась подойти, чтобы признаться в симпатии к нему или как-то еще начать завязывать с ним отношения. Разразившаяся война вынудила ее избранника встать на защиту отечества. Он и два его брата ушли на фронт и, на момент прихода в родные места гитлеровцев, о них не было ничего известно. Не раз девушка наведывалась в дорогой ее сердцу дом родителей своего возлюбленного, который все же начал ухаживать за ней не некоторое до начала войны, но вестей от него так и не было.

С началом оккупации Александра Ильинична и ее мать постарались спрятать красавицу Дусю, но надежного укрытия для этого не нашли. Поэтому ей просто запретили выходить из дому, чтобы не попасться на глаза немецким солдатам или напомнить о своем существовании особо корыстным соседям, что могли ради самой малой выгоды погубить девушку, выдав ее местонахождение фашистам, особо ценившим женскую красоту.

Немало опасений приносил и тот факт, что супруг Александры Ильиничны был партийным и несколько лет возглавлял колхоз, носивший имя вождя революции. Завидовавшие успеху невероятно ответственного и трудолюбивого крестьянина односельчане могли сознательно или по неосторожности выдать его семью новой оккупационной власти, поставив под угрозу жизни, ставших беззащитными, членов семьи Ивана.

С приходом с деревню гитлеровцев жизнь селян невероятно изменилась. Постоянное чувство страха, опасение за детей и стариков, абсолютное непонятная и неясная перспектива ближайшего будущего, сжало людей, словно клещи. Они заперлись на засовы, чего никогда не делали и не думали делать, оставляя всегда свои дома открытыми, не опасаясь за пропажу имущества. Довоенный уклад жизни был разрушен. Мирный быт закончился. Больше не гуляли повсюду и без страха маленькие дети, бегая по деревенским улицам. Не приглядывали за ними старики и старухи, одновременно следя и за домашним хозяйством. Взрослые с восходом солнца не отправлялись в поля и на фермы. В деревне не стучали топоры, не шумела детвора, не бранились индюки и не кричали петухи. Не было обычной жизни среднерусской полосы.

По улицам почти никто не ходил. В случае какой-либо потребности хозяйки перемещались к соседкам через огороды, опасаясь попасться на глаза проезжавшим через деревню немецким мотоциклистам, водителям автомобилей или всадникам, что почти постоянно перемещались по сельским улицам, направляясь, как правило, в сторону отдалявшейся к Москве линии фронта.

Чтобы не разрушать основную дорогу, гусеничная техника, пользуясь ранними морозами досрочно сковавшими почву, двигалась в обход селения, оставляя после себя глубокую и широкую колею. Колесный транспорт, конные повозки и пешие пехотинцы перемещались напрямую, терроризируя своим появлением селян. Солдаты не стеснялись врываться в дома, обшаривать подворья, забирая что-нибудь из съестного. А впоследствии, не привыкшие к морозам европейские захватчики, принялись отбирать и теплые вещи, которых им явно не хватало, особенно в небывало холодный октябрь первого военного года. Попытки отпора мародерству жестоко карались, а потому никто больше не оказывал сопротивления, особенно после нескольких расстрелов местных жителей прямо возле их домов, что было очень показательно для остальных.

Живя в постоянном страхе, Александра Ильинична, а еще больше ее мать, проводили время возле окна, с дрожью в сердце оглядывая проходившую мимо их дома дорогу. То и дело к ним присоединяли Оля и восьмилетний Толик, что по малолетству своему начинали обрушивать на старших большое количество вопросов, которые порою ставили взрослых в тупик или заставляли еще больше погрузиться в свои страхи. А дети, как и прежде, одолевали их, спрашивая со слезами на глазах:

– Нас не убьют?

Или:

– А когда папа вернется?

Горевавшая еще и от отсутствия вестей от любимого Дуся, по наставлению старшей сестры и матери не подходила к окну и, как правило, сидела на скамеечке у печки, грустным взглядом ловя редкие изменения в пейзаже за окном, что теперь было на противоположной стене комнаты. Иногда она опускала глаза, погружаясь в очень недолгие, но приятные для нее воспоминания последних предвоенных месяцев, когда ее избранник, приходя вечерами к ее дому, приглашал ее на свидания, и они удалялись, как правило, в сторону протекавшей рядом реки, где гуляли, наслаждаясь обществом друг друга. Умный от природы, видный, неплохо образованный по деревенским меркам и, как говорили на селе, культурный парень, ее ровесник, красиво ухаживал, постоянно ловя на себе украдкой направленные Дусей взгляды. Она завидовала самой себе, боясь в душе потерять такого жениха, отпугнуть свою удачу и очень надеялась на продолжение их отношений. А за несколько дней до начала войны, он, наконец, произнес самые желанные для нее слова, заговорив о свадьбе, что понесло красавицу Дусю над землей, с головой погружая ее в стремительную лавину счастья. А вернувшись домой, она так и не смогла заснуть до самого утра, то тихо плача от счастья, то мечтая о предстоящей свадьбе.

Единственное, о чем она очень беспокоилась в те дни и, что не давало ей покоя, это заметная разница в социальном статусе ее родных и семьи ее возлюбленного. Те, хоть и были когда-то простыми крестьянами, но смогли выбиться, как говорится, в люди, заняв руководящие посты в сельских советах и партийных органах. А то единственное, что хоть как-то могло равнять Дусю и ее жениха, было ее родство с семьей председателя колхоза Ивана Шукалова.

Начавшая война разрушила все планы девушки и ее избранника. С каждым днем становилось все тревожнее. Страна постепенно вставала на военные рельсы. Уходили на фронт деревенские мужчины. На селе оставались только те, кто еще был привязан к сельскому труду и нес ответственность за сбор и сдачу государству урожая. Среди таковых был и сам Иван, и члены семьи возлюбленного Дуси. В итоге, так и не суждено кроткой и скромной, трудолюбивой и хозяйственной красавице выйти в тот год замуж, оставив ей горькую печаль на душе и тягостные мысли о судьбе своего возлюбленного.

Рассказывая все это мужу, Александра Ильинична, словно почувствовав облегчение от прибытия супруга, от потока накопившихся слов и эмоций, которые некому было выместить, некому было облегчить давившие в груди переживания, обернулась в сторону Ивана Федосеевича и, впервые с момента его возвращения, внимательно посмотрела на него. Взглядом, которым может посмотреть только горячо любящая женщина, она заскользила по его лицу. Его глаза обводили каждую точку, цепляясь за все видимые изменения. Брови ее слегка приподнимались, веки подрагивали, немного начали трястись губы. При ярком дневном свете мартовского солнца, отражавшемся в свежевыпавшем накануне снегу, она, наконец, смогла разглядеть его лицо. Ослабшими от постоянного недоедания и переживаний руками она невольно дотронулась до воротника его солдатской шинели, потом коснулась небритых щек, провела пальцами по обнаженным и обветренным скулам.

– Господи! Вань, как же ты исхудал! Одни морщины! – Произнесла она и опять, не в силах сдержать все еще не до конца выплеснутые эмоции, начала тихо плакать.

Она прижалась к его груди, словно ища защиты у сильного телом и характером мужчины, который, едва появившись на пороге временно пристанища своих близких, тут же начал дарить им маленький праздник. Он вывалил из вещмешка на стол припасенные продукты, часть из которых ему выдали специально в части, где знали наперед, что солдату предстоит навестить свою, перенесшую немало горя семью. Сослуживцы и непосредственный командир отдали ему маленький кулек с кусочками сахара и большой газетный сверток с махоркой. Старшина поделился мукой и тоже дал сахару, а потом, словно из-под полы, сунул в карман шинели Ивана бутылку спирта, добавив на словах:

– Ты все бери. Что сменяешь на продукты, что продашь.

Уже перед самым отъездом, получая в штабе отпускные документы, Шукалов нос к носу столкнулся с командиром своей части, который, узнав солдата, протянул ему на прощание руку, желая, по традиции, доброго пути. Строгий и, даже cуровый воинский начальник весьма благосклонно относился к старательному, ответственному и исполнительному солдату, не раз отмечая для себя его природный ум, находчивость и умение быстро решать поставленные задачи. Не единожды видя его на партийных собраниях, где порою даже приходилось слышать короткие, но емкие выступления бывшего председателя колхоза, он проникся к нему тем особенным чувством, что поселяется в каждом руководителе, когда он становится спокойным за ведомое дело на том месте, где есть такие, как Иван люди.

Посмотрев на солдата и, сделав набольшую паузу, словно обдумывая происходящее, командир тихо сказал ему:

– Отойдем.