Российская коррупция

Современный историк – исследователь правительственного аппарата ХIХ века П. А. Зайнчковский приводит данные о поборах губернаторов. Так, архангелогородский губернатор Фрибес получал от откупщика ежегодно три или четыре тысячи рублей серебром, а его пензенский коллега Панчулидзев обложил данью всех двенадцать откупщиков губернии и брал по две тысячи рублей ежегодно с каждого. Псковский губернатор Бартоломей, зная, что полиция кормится взятками, потребовал от полицмейстера и ему выплачивать по пять тысяч рублей в год.

Губернаторы и городничие, следуя традиции окольничего Плещеева, ложно обвиняли местных богатых купцов в каком-либо преступлении и заключали их в тюрьму, пока те не откупались. Не случайно Салтыков-Щедрин, прошедший большую управленческую школу, служивший вице-губернатором в Рязани и Твери, писал, что вкладывать капитал во взятки лучше, чем в банк, потому что это дает гарантию от разорительных придирок со стороны властей.

Иерархия взяток не ограничивалась губернаторами. Им тоже приходилось давать начальству. Правитель канцелярии киевского генерал-губернатора Бибикова Писарев обложил ежегодной данью в 10 тысяч рублей подчиненных губернаторов. Тех, кто пытался уклониться, наказывали. Так, в течение нескольких лет не утверждался в должности управляющего Подольской губернией генерал-майор А. А. Радищев, отказавшийся платить дань. О лихоимстве Писарева докладывали царю, но Николай благоволил к Бибикову и не хотел его огорчать, зная, что жена Писарева находилась в нежнейшей дружбе с генерал-губернатором, и он не мог с ней расстаться. Поэтому Писареву было пожаловано придворное звание камергера, а через несколько лет он был назначен олонецким губернатором.

Когда Николай велел выяснить, кто из его 58 губернаторов не берет взяток, III отделение доложило – только двое: киевский – Фундуклей и ковенский – Радищев (тот самый, что отказывался платить дань в канцелярию Бибикова). И царь был в недоумении: что не берет взяток Фундуклей, понятно, он очень богат, но почему не берет Радищев? Честность сына одного из первых российских интеллигентов, автора «Путешествия из Петербурга в Москву», показалась чрезмерной – не в духе времени, не в духе двора.

Петербургский историк В. М. Зверев разыскал в архивах журнала «Русская Старина» и опубликовал в «Российской провинции» (1995, № 5) анонимную записку, относящуюся к 1857 году, о причинах всеобщего неудовольствия в России. Неизвестный автор писал:

«Неудовольствие всеобщее возникло по причине весьма ясной и естественной: между царем и народом стоит дурная и злонамеренная администрация, легион воров, известный под названием бюрократии, который заслоняет народ от царя, а царя от народа, обкрадывает и обманывает обоих. Грустно сжимается сердце русское при взгляде на внутреннее состояние России, на администрацию нашу. Что видим мы в ней? Преступное равнодушие к благу общему, презрения достойное поползновение к выгодам личным; почти все в ней основано на обмане и плутнях, почти везде мошенничества, грабеж; почти все продается, почти все покупается. Нет почти такого скверного дела, коего с помощью денег нельзя было бы совершить; нет почти уголовного преступления, от коего нельзя было бы откупиться. Правительство русское вообще слывет за самодержавное, но на самом деле власть его ограничена гидрой бюрократии. Царь издает законы по своему благоусмотрению, но из этих законов чиновники исполняют лишь те, которые приносят им выгоды; законы, выгод им не приносящие, они исполняют плохо и нерадиво, а законов, могущих причинить ущерб их выгодам, они вовсе не исполняют. Золото – вот истинный самодержец русской бюрократии. Ему одному она служит усердно и повинуется беспрекословно!»

В конце своего царствования Николай I сказал наследнику престола: «Во всей России, Саша, только двое человек не воруют: ты да я». Окружение императора погрязло во взятках и казнокрадстве. В Военном министерстве процветало взяточничество и воровство, доходившее, как говорили современники, до грабежа. Сам министр граф Александр Чернышев и его друзья – дежурный генерал Главного штаба граф Петр Клейнмихель и генерал-адъютант граф Владимир Адлерберг под чужими именами брали подряды на военные поставки, а затем делили между собой огромные доходы. При дворе втихомолку шла распродажа и чинов и орденов. Директор императорских театров Андрей Сабуров в 1851 году заплатил двадцать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице министра двора, князя Петра Волконского, за чин гофмейстера.

Старика Волконского сменил граф Владимир Адлерберг – личный друг императора. Николай доверял ему, и наследник престола воспитывался вместе с сыном графа – Александром Адлербергом. С приходом графа в Министерство двора в его делах воцарился полный беспорядок, прекратился ежегодный учет имущества. Поэтому в Лондоне оказалась часть великолепного сервиза из севрского фарфора, подаренного Людовиком XVI Екатерине II. По всем подрядам, что заключало министерство, подрядчики были обязаны выделять часть своих барышей министру и его любовнице Мине Бурковой. А она широко пользовалась положением и влиянием графа и торговала местами, чинами и орденами. Злой наблюдатель, обиженный на Александра II и его двор, князь Петр Долгоруков, заявив о стремлении сказать правду о «сволочи, составляющей в Петербурге царскую дворню», по отбытии из России в 1860 году описал, как добывались чины и кресты:

«Гостиная Мины Ивановны набита людьми знатными, которые приезжают на поклон и заискивают ее покровительства…Через нее легко получить место при дворе, а по почтовому ведомству, доколе им управлял Адлерберг, то есть до 1858 года, без нее просто нельзя было получить никакого места. Ее милость возводит людей, а гнев низвергает их… Самый низкопоклонный из мининских холопов в первопрестольной столице – начальник Московского архива иностранных дел князь Михаил Андреевич Оболенский, который через ее посредство купил чин гофмейстера».

При дворе Александра II стал влиятелен граф Александр Адлерберг, друг царя с детских лет. Придворные смотрели на него, как на временщика, министры ездили на поклон к молодому генерал-адъютанту. Он был известен в придворных кругах как страстный картежник и неисправимый мот, беспрестанно нуждающийся в деньгах. Сменив своего отца в должности министра двора, он сделал все, чтобы порядок вещей, когда не существовало ни контроля, ни гласности, продолжался, а он мог, пользуясь дружбой государя, запускать лапу свою в государственное казначейство почаще и поглубже.

Множество назначений, как засвидетельствовал в своих воспоминаниях граф С. Ю. Витте, и других неопрятных дел устраивалось через морганатическую супругу Александра княгиню Юрьевскую. Княгиня (первоначально еще в качестве княжны Долгорукой) не брезговала принимать крупные подношения, и это был путь для крупных дельцов добиться концессий на строительство железных дорог. Ажиотаж вокруг строительства стал источником постоянного дохода для всех членов царской семьи. Брат царя генерал-фельдмаршал великий князь Николай Николаевич Старший получил взятку в размере 200 тысяч рублей за успешные хлопоты по предоставлению концессии нужному человеку. Сам Александр II, как рассказывает в своем дневнике военный министр Д. А. Милютин, заботился о том, чтобы концессии на железные дороги принесли барыши его фаворитам и фавориткам. Он отдал распоряжение министру путей сообщения разместить крупный заказ на заводах Мальцева, но под негласным условием, чтобы заводчик ежегодно выплачивал определенную сумму жившей отдельно жене – приятельнице императрицы.

Двор оставался средоточием коррупции вплоть до падения монархии. Николай Алексеевич Некрасов дал такую характеристику придворному:

Носил ливрею царскую,
Сорил казну народную.

Многочисленные члены императорской фамилии в этом смысле не покидали передовых позиций. После трагической гибели отца Александр III решил на месте рокового покушения на Екатерининском канале воздвигнуть грандиозный Храм Воскресения. Его брат, великий князь Владимир Александрович, под чьим шефским надзором шло сооружение церкви, использовал этот долгострой того времени с немалой выгодой для себя, и обошлось его шефство казне втрое против сметы.

«Великое это горе – великие князья! Только мошенники уживаются с ними, потому что дают им наживаться», – записал в своем дневнике издатель газеты «Новое время» Алексей Суворин. Его дневник пестрит пометками о коррупции членов императорского дома и министров. Суворин знал их, с некоторыми был достаточно близок, чтобы составить о них верное представление. О великом князе Петре Николаевиче он пишет, что тот получил пять миллионов рублей за основание общества «Феникс», акции которого были искусственно вздуты до 700 рублей, а потом стали продаваться по 50 рублей. Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович получил взятку в два миллиона рублей за отсрочку по его ходатайству введения в Москве винной монополии. О взятке, полученной дядей царя, было известно и самому Николаю II. Убежденный монархист, Суворин пришел к печальному выводу: «Россия – это поместье Романовых, и они наживаются всячески».

Министр финансов Витте выделил 500 тысяч рублей на перестройку квартиры министра внутренних дел Сипягина, и глава ведомства путей сообщения князь Хилков признался Суворину: «Витте нас всех презирает, потому что знает, что всякого из нас может купить».

После поражения в русско-японской войне, в которое внесли свой вклад и интендантские воры, организовавшие поставку в армию расползающихся сапог и поистине «золотого» обмундирования, была проведена ревизия интендантства и по ее результатам арестована целая группа военных чиновников. Полковники Дутов, Акимов, Миткевич и их подчиненные продавали коммерческую информацию. При объявлении торгов на поставку они вскрывали конверты той или иной фирмы, затем снова заклеивали их и сообщали условия, предлагавшиеся этой фирмой, их конкурентам, чтобы те могли предложить более выгодные. За это получали взятку. А на публичных торгах, естественно, всех обходила фирма, получившая нужные сведения. Военно-окружной суд приговорил взяточников к разным срокам тюремного заключения – от полугода до двух с половиной лет.

Войны и революции способствовали дальнейшему падению морали. Попытки как-то помешать безудержному казнокрадству, предпринятые Петром Столыпиным, натолкнулись на такое сопротивление чиновничества, которое глава правительства преодолеть не смог и вынужден был публично признать свое бессилие: «По-видимому, воровство имеет союзников везде, имеет сильную руку в таких местах, что громы отводятся в сторону…» (Новое время, 26 апреля 1908 г.).

В 1907 году столица выбирала компанию для строительства городского трамвая. Претендовали две – германская «АЕГ» и американская «Вестингауз». Тендер выиграл заокеанский подрядчик. За помощь руководитель его российской конторы заплатил гласному Петербургской думы Виктору Дандре 7,5 тысячи рублей. В 1910 году подряда на строительство моста имени Петра Великого через Неву добивались Коломенский завод и варшавская фирма «Рудский и К°». За пять тысяч Дандре сумел устроить дело так, что Дума предпочла поляков.

На этот раз не сошло – гласный был арестован. Сенатский прокурор, председатель ревизионной комиссии Петербургской думы, статский советник Дандре был гражданским мужем великой балерины Анны Павловой и жил на широкую ногу – содержание балерины стоило недешево. Суд квалифицировал его деяние не как получение взятки, а как «введение в заведомо невыгодную сделку». Дандре приговорили к штрафу в 36 тысяч рублей. Он заплатил штраф, выплатил также неустойку в размере 25 тысяч рублей за разрыв Анной Павловой контракта с Мариинским театром и навсегда увез балерину в Лондон. Ресурсы городской казны позволили ему заранее купить дворец Айви Хауз, где супруги (а они к тому времени обвенчались) и поселились.

Распутинщина – апогей господства коррупции при дворе и в высших эшелонах власти. Она окончательно дискредитировала самодержавие в глазах русского народа. Временщик, простой мужик Григорий Распутин стал в массовом сознании главным правителем России и символом вырождения монархии. Распутин брал взятки за все без стеснения, и это было широко известно. Министр внутренних дел Александр Протопопов за постоянную поддержку Распутина у царицы платил ежемесячно из фондов департамента полиции по тысяче рублей. На улицах Петербурга распевали:

Он министров назначает,
Он и взятки получает,
Все ему дают!
И Россией управляет,
Из народа выжимает
Он последний грош.

Весной 1916 года военная контрразведка арестовала близкого Распутину личного банкира императрицы Дмитрия Рубинштейна. Александра Федоровна добилась у царя его освобождения. В сентябре Рубинштейн был выпущен из тюрьмы, и царица известила об этом хлопотавшего о банкире советника и секретаря Распутина Арона Симановича телеграммой: «Симанович, поздравляю. Наш банкир свободен. Александра».

В ноябре 1916 года премьером был назначен возглавлявший до этого Министерство путей сообщения Александр Трепов. Чтобы избавиться от Протопопова и вмешательства Распутина в политику, Трепов решил дать Распутину «отступное». При посредничестве своего родственника, генерала А.А.Мосолова, частого собутыльника «старца», он предложил Распутину 200 тысяч рублей единовременно, оплату его расходов по содержанию квартиры в Петербурге и ведению домашнего хозяйства, а также охрану для обеспечения безопасности. Единственная просьба Трепова состояла в том, чтобы Распутин не вмешивался в назначение министров и высших чинов управления. Распутин встретил предложение премьера в штыки и сообщил обо всем императрице Александре Федоровне. И для Распутина, и для Трепова это стало началом конца: 16 декабря Распутин был убит придворными заговорщиками, а Трепов, пробыв главой Совета министров немногим больше месяца, сдал дела.

Авторитет монархии в последние месяцы ее существования был настолько низок, что после убийства Распутина военные опять арестовали Рубинштейна. На этот раз царица оказалась бессильной настолько, что новый министр юстиции Николай Добровольский мог стойко противостоять ее требованию освободить Рубинштейна. И тогда, как свидетельствует в своих записках Симанович, было решено прибегнуть к старому испытанному средству – взятке. Вместе с женой банкира Симанович отправился к министру и вручил ему 100 тысяч рублей и драгоценности для свадебного подарка дочери. Средство оказалось верным, и министр тут же согласился прекратить судебное преследование. Но, опасаясь контрразведки, он все же не освободил обвиняемого в шпионаже банкира, а разрешил только его перевод в охраняемый санаторий.

Сам Симанович во время февральских событий 1917 года был арестован. И ему пришлось давать взятку уже за собственное освобождение. Вернувшийся из эмиграции Александр Исаевич Солженицын в своем выступлении в Государственной думе сказал, что при всех недостатках и слабостях Временного правительства среди его членов не было воров и взяточников. Очевидно, писатель ошибается, не верить Симановичу в данном случае нет оснований. А тот уверял, что 200 тысяч рублей были вручены министру юстиции Переверзеву, после чего Симанович был освобожден под подписку о немедленном выезде из Петрограда. За отмену этой подписки Симанович вновь раскошелился. На этот раз взятку пришлось давать параллельной власти – в Петроградский Совет. Сорок тысяч рублей потребовал у него «за хлопоты» член исполкома Совета Николай Соколов – автор знаменитого приказа № 1, который отменил подчинение солдат офицерам и сыграл колоссальную роль в развале русской армии.

Коррупция поселилась в Советах еще до прихода их к власти, и это несомненно помогло ей развиться и окрепнуть после октября 1917 года.

Под красным колпаком

Революция, низвергшая «режим», оголила и разнуздала гоголевскую Русь, обрядив ее в красный колпак, и советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведенный в верховную власть великого государства.

    Петр Струве

Низвержение существующего режима, легкость, с которой это удалось сделать, одурманили разум победителей, им стало казаться, что так же легко, как взяли власть, в одночасье можно будет построить новое идеальное общество, надо только отменить частную собственность, буржуазную мораль и законы прежнего режима. И большевики совершили этот безумный шаг: они отменили действовавшее в России законодательство, все прежние законы Российского государства. Как и буржуазная мораль, оно было объявлено ненужным. Стал казаться реальностью призыв «Интернационала»:

Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим:
Кто был ничем, тот станет всем.

Но одно дело с воодушевлением пропеть революционный гимн, а другое – наяву осуществить его фантастические и по своей сути анархические рекомендации.

Именно в эти дни замечательный писатель Леонид Андреев записал в своем дневнике: «В истории «Великорусская революция» займет место как небывалый дотоле момент, когда частью мира правил, как самодержец, коллективный Дурак…» Утописты, жаждущие «стать всем» и перепутавшие идеальный мир с реальным, освободили население колоссальной страны и от соблюдения законов, и от всякой морали.

Как бы ни был порочен прежний правопорядок, он имел пусть несовершенную, но юридическую основу и обеспечивал взаимное сосуществование людей. Теперь образовалась пустота, которая должна была заполниться революционным правопорядком. На деле – полный произвол толпы. Революционная «законность», основанная на «пролетарском сознании» вместо реальных законов; отрицание прошлого означали передачу власти любому вооруженному разбойнику, готовому грабить, и новым чиновникам, главным образом, из тех же разбойников, но вооруженных мандатом, дающим неограниченные права чинить во имя всеобщего блага любой произвол.

«…Древняя, темная историческая жизнь России, так долго скрывавшаяся под спудом империи, сразу выступила из берегов, как только большевицкая пропаганда (от кого бы и во имя чего бы она ни исходила) обратилась с призывом к жадным, мрачным и разбойничьим сторонам русской души…» Суть явления, схваченная Максимилианом Волошиным, шире вопросов, затрагиваемых нашей темой, но имеет к ней прямое отношение. Это явление и предопределило размах коррупции, поражавшей воображение даже вождя, бросившего разбойничий клич: «Грабь награбленное!»

Коррупция пронзила структуры советской власти с первых же минут ее реального владычества. Нувориши, дорвавшиеся до сладкого пирога власти, при отсутствии какого бы то ни было контроля, утрате религиозных ограничений и моральных ценностей, когда свобода и жизнь человеческая ровным счетом ничего не стоили, получили право и реальную возможность распоряжаться чужой и малоценной для них жизнью, чужой свободой и чужим имуществом. Множество чиновников старого аппарата, перешедших на службу к новой власти, приспосабливаясь к идеологии и требованиям новых властителей, успешно внедряли старые бюрократические традиции. И возник красный городничий (как бы он ни именовался – начальник ЧК или красный директор), такой же самодур, такой же всевластный хозяин чужих жизней, но только отягощенный идеологическими предрассудками демагог. Как заметил философ Николай Бердяев, «в нестерпимой революционной пошлости есть нечто гоголевское…»

Законодательный вакуум долго существовать не может, это гибель государства, и пришлось срочно лепить новое законодательство. Новые законы не успевали за жизнью, и ведомства стали издавать свои распоряжения и инструкции. Эти подзаконные акты навсегда определили характер советского законодательства, они имели преимущество перед законом, они не публиковались (или публиковались в закрытых ведомственных изданиях), многие были секретными или «для служебного пользования», их никто не знал, кроме служащих соответствующего ведомства, они целиком отдавали человека во власть чиновника, открывая необъятный простор для произвола и коррупции.

Новые чиновники легко подкупались, и взятка подчас была единственным средством вырваться из их лап, спасти жизнь. Один из руководителей кадетской партии И. В. Гессен рассказал в своих воспоминаниях, что Петроградская ЧК угрожала его другу привлечением к делу об убийстве Урицкого, и тогда он «сумел найти новоиспеченного сановника, который за солидную взятку выдал пропуск в Финляндию без предварительного сношения с Чекой». Сам Гессен сумел покинуть Петроград после того, как облегчил свой карман на 12 тысяч рублей в пользу советских чиновников.

Даже в условиях всеобщего беззакония и произвола широкое распространение взятки слишком компрометировало пролетарскую власть, и она вынуждена была принять оборонительные меры. 2 мая 1918 года Московский революционный трибунал приговорил четырех сотрудников следственной комиссии, обвинявшихся во взятках и шантаже, к шести месяцам тюремного заключения. Ленин был возмущен мягким приговором, потребовал исключения судей из партии и настоял на немедленном пересмотре дела. ВЦИК отменил приговор, и трое из четверых были осуждены на десять лет лишения свободы. События развивались стремительно – 4 мая Ленин направил наркому юстиции Дмитрию Курскому записку, в которой потребовал внести законопроект, в котором предусмотреть наказание за взятку не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принудительных работ, а уже 8 мая он подписал декрет «О борьбе со взяточничеством».

Декрет во всех бедах нового аппарата винил буржуазные элементы и устанавливал классовый принцип ответственности: «Если лицо, виновное в даче или принятии взятки, принадлежит к имущему классу и пользуется взяткой для сохранения или приобретения привилегий, связанных с правом собственности, то оно приговаривается к наиболее тяжелым, неприятным принудительным работам и все его имущество подлежит конфискации».

Впрочем, довольно скоро пришлось признать неприглядный факт, что взятки берут новые чиновники, выходцы из пролетарских слоев общества. Как писал советский юрист, «наряду со взяточничеством капиталистических элементов на путь взяточничества встала также и малосознательная часть трудящихся». Петроградская ЧК представила диктатору российского Северо-Запада Григорию Зиновьеву секретную записку о положении дел в Петрограде в 1920 году: «…в особенности широко процветало взяточничество и хищение среди служащих советских учреждений и специалистов. В области взяточничества, кажется, не было нигде ни одного ответственного спеца, который бы не брал взяток за законное и незаконное требование клиента. Не лучше обстояло дело и с хищениями. Нет почти такого завода, в котором бы не расхищался как инвентарь, так и производство… Редкая администрация коммунальных лавок и столовых Петрогубкоммуны не привлекалась за хищение продуктов. Происходили хищения в военных строительствах… Брались взятки в бюро пропусков за незаконные выдачи пропусков на выезд. Брались взятки сотрудниками Угрозыска за поощрение преступлений, брались взятки всеми инженерами при подрядных работах во всех отделах Исполкома, где только существовал подрядный способ производства ремонтных работ. Брали взятки от конбазчиков в транспортном отделе Петрогубкоммуны, брали взятки в отделе благоустройства от подрядчиков, брали взятки в Рабоче-Крестьянской инспекции… Нет такого учреждения, где бы не чувствовалось взяточничество».

Взяточничество среди пролетарских элементов советские идеологи и юристы вынуждены были объяснять наличием в сознании трудящихся частнокапиталистических пережитков. На долгие годы в официальной правовой доктрине утвердился взгляд, что социалистическое общество не порождает преступлений и что причины преступности, а особенно взяточничества, надобно искать в пережитках прошлого в сознании людей и капиталистическом окружении. Даже в 1962 году в закрытом письме ЦК КПСС партийным организациям утверждалось, что взяточничество порождено условиями экплуататорского общества и Октябрьская революция ликвидировала его коренные причины. Наличие взяточничества объяснялось недостатками в работе партийных и государственных органов, в первую очередь, в области воспитания трудящихся. Эта было очень удобное объяснение, ибо оно позволяло не анализировать действительность, не затрагивать основ строя, а сохранять в неприкосновенности выгодные правящей партийной верхушке экономические отношения и политический режим.

И, тем не менее, не все в этой теории было неверным. Заряд прошлого, включая его патологию, заложен в каждом. Потребности, побуждения и взгляды человека – не только продукт настоящих общественных отношений, но и прошлого социокультурного развития. Невольно, помимо желания строителей нового мира, как им казалось – на пустом месте, установилась преемственность прошлого там, где менее всего эту преемственность адептам нового строя хотелось бы замечать, – в области государственного управления.

Февральская революция не смогла дать импульс построению гражданского общества. Население в своем подавляющем большинстве не было готово к основанным на праве демократическим формам управления. Октябрьский переворот при всей радикальности и крайней революционности его лозунгов оказался по сути реакцией авторитарной бюрократии на попытку установления демократического строя. В красном обличье утвердился все тот же привычный российский бюрократический авторитаризм.