Вижу войну глазами деда

Вижу войну глазами деда
Александр Кованов

Герой этой книги – мой дедушка – Кованов Иван Федулович. Семнадцатилетний мальчишка с Алтая, прошагавший с боями от Москвы до Крыма, повзрослевший на этой войне и подаривший нам главное право человека – право жить.

Вижу войну глазами деда

Александр Кованов

Кованову Ивану Федуловичу —

моему дедушке,

солдату Великой Отечественной

ПОСВЯЩАЕТСЯ

© Александр Кованов, 2019

ISBN 978-5-4496-8665-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Главный герой этой книги – Кованов Иван Федулович – мой дедушка. Простой человек, защитник и труженик земли русской. Благодаря которому наша страна более 70 лет живёт без войны.

Дедушка начал записывать свои воспоминания в конце 1984 года. Было видно, что это даётся ему нелегко. Тяжело вспоминать бои и погибших товарищей осознавая то, что ты остался в живых, а другие остались на полях сражений. Многие из них – навечно, в списках пропавших без вести.

Вечерами, усадив всю семью, он читал нам эти воспоминания. Потом погружался в глубокое раздумье. Только сейчас я понимаю, что дедушка был одновременно и с нами, и на той войне, которая не отпускала его.

К сожалению, его блокноты не сохранились. Взявшись за написание этой книги мне пришлось свести воедино то, что хранится в моей памяти с реальными историческими событиями и датами.

Война – это не только грандиозные сражения и сухая статистика дат и географических названий. Победа – это не только праздничный салют и парад на Красной площади. Война – это человеческие жизни и судьбы, перемолотые и окрепшие в страшных испытаниях. Победа – это миллионы страниц в общей истории страны о каждом человеке. О каждом, кто внёс свою лепту в эту Победу и подарил нам главное право человека – право жить

Глава 1. «Откуда пошли Ковановы?»

Сейчас мне уже не у кого спросить: «Откуда пошли Ковановы?» Не у кого… Пять крестов на погосте в Самарке уже ничего не расскажут.

Где-то в Хакасии живут две мои двоюродные сестры. Но связи с ними нет уже лет тридцать. Да и младше они меня. В детском возрасте уехали с родителями из Самарки, поэтому и спроса с них никакого.

Придётся всё вспоминать самому, пока память ещё крепка и не выцвели в ней те заветные странички, которые хочется запечатлеть.

Об истории Ковановых я знаю не так много, как хотелось бы. Приходится опираться только на скупые рассказы прабабушки, собирать крохи тяжёлых воспоминаний, которыми делились дедушка и бабушка.

Предки мои были старообрядцами из Самарской губернии. Помню, как об этом рассказывала моя прабабушка – Анна Игнатьевна:

«Ковановы раньше жили в Самарской губернии. Ни уезда, ни волости не помню. И деревня называлась то ли Кузиха, то ли Пузиха. Как-то так. После отмены крепостного права на старообрядцев-кержаков начались притеснения со стороны церкви и местных жителей. При разделе земли кержакам нарезали земельные паи вдвое меньше, чем другим крестьянам.

Недовольны все были, конечно, но помалкивали да молились о том, кабы и последнее не отняли. Местные им так и говорили: «Отрекайтесь от старой веры, кайтесь в грехах и принимайте веру настоящую. Хотите больше земли? Выкупайте по полной стоимости». Только родители наши крепки были в вере отеческой. Хоть и жили небогато, но от своей веры не отреклись.

А там ещё недород и голод пошли из года в год. То дожди проливные, то засуха, то заморозки в начале лета. Мама моя рассказывала, что в нашей семье троих деток похоронили. И сами еле-еле ноги волочили. Сеяли хлеб, а урожай был с гулькин нос. Глядишь, вроде бы в удачный год в силу семья входит. А потом снова, два-три года – мука смертная.

Вот и порешили главы наших семей – Павел Алекеевич Кованов и Игнат Матвеевич Тришечкин – в Сибирь кочевать. За лучшей долей, стало быть. По весне собрали обоз в шесть телег. А местные да окрестные кержаки как прознали про это дело, так проситься стали вместе с нами. Больше народу пойдёт – безопаснее будет. Как ни крути, а по каторжанским дорогам должен был путь идти. А там всякого люду полно: и беглые, и разбойники, и казахи-озорники. Всяк старался и купца богатого пощипать и у переселенца бедного последнее отнять.

Пока собирались, время теряли. Всё завтра да послезавтра. Так до июля месяца и дособирались. Родители уже были готовы на следующий год отложить этот поход, но их уговаривать стали да поторапливать.

В итоге поехало в Сибирь 18 семей. Обоз растянулся на 76 телег со скарбом, одеждой, зерном, инструментом. И оружие, конечно, при себе было. Ружей было маловато. Понаделали мужики пик, луков со стрелами, да и топоры с вилами всегда наготове были.

Дорога в Сибирь продлилась около года. Много людей не выдержало этого испытания и повернули вспять. Кто-то в битвах с разбойниками и уральскими казаками погиб. Дети от болезней и холода умирали. Зимовать-то, пришлось в степи. Где-то под Омском это было. Вырыли землянки, сложили печки глиняные и жили в них, как мыши в норе. Почти всё зерно в пути съели. Хлеб печь не получалось. Где дров в степи взять? Перекати-поле да жалкие кустарники шли в печь. Согреешься ли этим в сорокоградусный мороз?

Чуть растеплилось – снова в путь. О том, что попали на Алтай, переселенцы узнали от местных казахов в Кулунде. Они-то и присоветовали родителям идти на юг – в предгорья Алтая. Там, дескать, и земли побольше и властей поменьше.

Двинули на юг и, в конце апреля 1893 года оказались в окрестностях Белокурихи. Погутарили с местными, определились с землёй и местом под строительство и, первым делом, стали землю пахать да хлеб сеять.

Сначала для всех построили один большой барак, в котором ютились все вместе. Бабы по очереди варили еду на всех работников, стирали бельё, чинили одежду, занимались огородами. На детворе были рыбалка и охота силками да капканами. Были у переселенцев кое-какие деньжата, на которые купили они у жителей соседних сёл лошадей, коров, овец и птицу. К осени для каждой семьи уже были возведены хаты-пятистенки.

К Покрову каждая семья перебралась в свой дом и жизнь, казалось бы, стала налаживаться.

Суровый сибирский климат и каменистая почва предгорий Алтая посеяли рознь среди переселенцев. Кто-то хотел остаться здесь, кто-то предлагал перебраться в степные районы. Эти разногласия и привели к тому, что часть семей, бросив дома, перебралась поближе к Рубцовску. Так и появилась на этом месте Самарка. В 1895 году наши родители вспахали здесь первую борозду и построили саманные дома на берегу Склюихи.

Зима была очень снежной. И весной Алей разлился так, что всю пойму Склюихи затопило по самые ушки. И дома – по самые крыши. Пришлось людям перебираться на бугор и строить себе новое жильё.

Ковановы построились как раз на том самом месте, где сейчас стоит мой дом. И Тришечкины рядом, забор в забор. Так и жили по соседству, помогая друг другу во всём.

В 1903 году у Ковановых родился сын. Нарекли его Федулом. А у Тришечкиных в 1905-м я родилась – твоя баба Нюра. Отцы наши погибли на германском фронте. А мамки наши сговорились да сосватали нас с Федулом в 1923 году. После этого моя мама уехала жить к своей двоюродной сестре в Шемонаиху, оставив меня на попечение молодого мужа.

В 1925 году родила я деда твоего – Ивана, а в 1930 – дочку Марию.

Как и все, вступили в колхоз. Хотя муж мой, Федул Павлович, хотел хозяйствовать самостоятельно. Старики подсказали тогда: «Не шали, Федул! А то не сносить тебе головы!» Как в воду глядели. В 30-е годы местный уполномоченный Калина человек сорок, без суда и следствия, на тот свет отправил. Зверствовал страшно. Любому прохожему мог зубы выбить, бабу или ребёнка плёткой отхлестать. И, чуть что не так, за револьвер хватался. Особо жесток он был к тем, кто Богу молился. Врывался в дома, срывал иконы и устраивал из них костёр во дворе.

В 30-е годы в Самарку голод пригнал много народу с Украины и Поволжья. А перед самой войной немцев из Поволжья сюда пригнали. Что те, что другие – худющие. Кожа да кости. Голодные да напуганные. Покармливали, конечно. И на ноги встать помогали. Благо – земли много. Только не ленись. И в колхозе рабочие руки всегда нужны.

Потом началась война…

Но об этом тебе пускай дед расскажет. У него это лучше получится…»

Глава 2. «Ванькино детство»

Пилим с дедом дрова.

Много их на долгую сибирскую зиму надо. Рядом с козлами уже высоченная гора из берёзовых чурбаков лежит, а всё мало и мало.

У меня, тринадцатилетнего, уже и плечи ноют, и ноги стоять не хотят. А дед всё потягивает двуручную пилу на себя, да меня подгоняет: «Давай, Санька! Давай! К зиме нам с тобой хорошенько согреться надо. Чтобы до весны хватило».

Допилили, наконец-то, длинный кривой ствол. Дед объявляет: «Перекур!» и достаёт из кармана пару ирисок в замусоленных обёртках. «Это тебе от зайчика…» – приговаривает.

Улыбаясь деду в ответ, тяну: «Де-е-е-д, большой я уже…» Хотя в душе искренне радуюсь этому гостинцу из кармана старенькой фуфайки.

Этот карман был как шляпа фокусника в цирке. Чего только из него не появлялось! И пряники, и конфеты, и… Однажды даже маленький щенок появился, который стал Шариком и прожил в нашей семье семнадцать лет.