Чарушинки и другие рассказы. Детям. Большим и маленьким

Казалось, что в тот момент, охотница слилась с землёй, и время замедлило свой бег. Медленно, очень медленно кралась она к долгожданной добыче… Ни один брусничный кустик не шевельнулся, ни один сухой листочек не подвёл, пока охотница не оказалась на расстоянии решающего броска.

«Что?! Курица?! Откуда в тайге курица?!» – охотница была ошарашена. Следом за удивлением, мелькнула молнией страшная мысль: «Значит, где-то рядом, злейший враг – человек…»

Голодное урчание в животе сделало своё подлое дело…

Метнулась охотница к добыче. Острыми когтями, готова была, вот-вот, схватить добычу, но… Что-то свистнуло, дикой болью стянуло живот, и рвануло охотницу от земли.

Тут же раздался стук дерева об дерево, и охотница повисла вниз головой, корчась от боли, стараясь вывернуться из самой бессовестной человеческой ловушки…

Сквозь слёзы, она видела, как внизу кувыркается и истерично кудахчет курица, привязанная за ногу к колышку…

«Вот такой он, человек… Зверь! Коих больше нет на этом свете! Враг, обманщик и…» – последние мысли охотницы тайга так и не услышала…

* * *

Никифор привычно обходил свои владения.

Чуткое ухо бывалого охотника уловило куриное кудахтанье, и он быстрыми шагами направился на звук.

Неприятная картина представилась Никифору. В брусничнике истошно орала курица. А рядом, в полутора метрах от земли, в петле висела рысь…

«От, нехристи! От, нелюди! Браконьеры-дармоеды!» – возмущался вслух Никифор, – «Ничего святого! Такую животину погубили!»

Никифор сначала освободил курицу, посадив её в заплечный мешок. Затем осторожно приблизился к безжизненной охотнице. Приподнял её, а та подала голос.

«Жива, голубушка! Жива! Сейчас! Сейчас я тебя освобожу!» – обрадовался егерь. Достал армейский штык-нож, соединил его с ножнами, и перекусил стальной тросик, бережно приняв раненое животное на руки.

Осторожно, чтобы не причинять лишней боли, освободил пленницу от петли. Глубоко врезалась сталь в тело. Много крови охотница потеряла…

«Потерпи, киска, потерпи!» – уговаривал он её, как человека, – «Придём домой – помогу я тебе!»

Связал рысиные лапы, завернул потуже в свою фуфайку, и направился на кордон.

Шёл, и ругался… Самыми нехорошими словами ругал браконьеров, у которых «ни стыда, ни совести, ни чести охотничьей»…

* * *

Васятка да Ванятка гоняли мяч по просторной опушке вблизи дома. Увидели деда, и бросились к нему со всех ног!

– Деда, здравствуй!

– И вам – не хворать!

– Что? Что тащишь деда? Тяжёлое… Давай, поможем!!!

– Игрушку вам в лесу нашёл!

– Здорово!!! Давай, дед, показывай!!! Терпежу нет!!!

– Дома, чиграши… Только дома! С Муркой так нельзя…

– С кем? С кем? С Муркой?!

Опустив поклажу возле крыльца, Никифор показал внучатам свою находку.

– Бедная! Бедная рысёна… Дед, а она живая? – пустил слезу Ванятка.

– Живая… Живая… Токмо подлечить её надоть…

– Ты что, в село её свезёшь? К этому… Как его… Вен-тинирару? – возмутился младшенький.

– Нет, Ванятка, нет! Сами управимся… – усмехнулся Никифор очередному ваняткиному «словечку» – Мы её… Травами таёжными, лаской да любовью быстро на ноги… Тьфу! На лапки поставим!

– Рыська! Рыська! Рысёнка! Рысёночка! – радовались мальчишки.

* * *

Крепко досталось Рысёнке от подлой петли…

Никифору пришлось даже зашивать ей шкуру в одном месте. Рысёнка рычала, ворчала, пытаясь вырваться из дедовых рук, показывала свой хищный характер. Затем затихала и замирала, когда человек прикладывал к её ранам чудодейственные снадобья, утишающие боль.

Рысёнку поселили в деревянной клетке с комнаткой-закутком. В этом небольшом, но уютном жилище, уже побывали барсуки да лисицы, медвежата-сироты да волчата бестолковые.

Рысь пряталась в закутке, будто он мог уберечь её от всех бед. Стоило появиться человеку, она, как домашняя кошка, выгибала спину, шипела и пыталась грозно рычать.

– Ой, как! Ой, как! – смеялся Никифор, накладывая в кормушку лакомства – Это, ты, в лесу меня напугать можешь… Коли сиганёшь с дерева на загривок. А здесь ты – в моей власти…

Прошла неделя, другая… Рысёнка стала привыкать к человеческим голосам и чуждым запахам. Рядом всегда суетились мальчишки, подбрасывая в клетку угощения, весело щебеча и не выказывая никакой угрозы.

Раны стали затягиваться. Большой человек больше не связывал её и не прикладывал мазей с ароматом тайги. Рысёнка сама старательно зализывала больные места, и всё реже пряталась в закутке, с интересом наблюдая за миром людей.

«И не такие они, уж, страшные…» – думала она, – «Наверное, и среди них есть хорошие и плохие… Плохие петли ставят, да из ружей палят… А эти… Эти, видать, хорошие… Кормят, не обижают… Вот, только не отпускают, почему-то? Я, уж, здорова…»

* * *

Однажды утром пришли все трое… Большой человек и двое маленьких… Принесли мясца да молочка…

«Чего они на меня смотрят? Ем же… Никого не трогаю… А этот, самый маленький, мяучит… Совсем как мой котёнок… И лапками мордочку трёт, трёт… Чего это они?»

Никифор дождался, пока кормушка не опустела. Щёлкнул замком, и открыл дверь…

– Ну, всё, гостья! Пора и честь знать! Ступай! Ступай домой!!!

Рысёнка осторожно подошла к открытой двери. Потёрлась щекой. Опустила на траву одну лапу, другую, и вопросительно посмотрела на людей: «Можно? Правда, можно?»

Затем метнулась, пятнистой тенью, метров на пятьдесят от людей, и остановилась… Посмотрела на них, мяукнула несколько раз… Поблагодарила…

Её встречал родной лес… Родной дом, большой и просторный… Иногда опасный и непредсказуемый, но… Родной… Только там зверь может чувствовать себя свободным… Никакими лакомствами и тёплой клеткой не удержать зверя в неволе. Погибнет он… От тоски погибнет…