Суперхан

Как-то начальник охраны Виктор Палахов зашел в будочку и увидел вповалку лежащих Васю и Бориса. Недолго думая, разозлившийся Витька утащил вяло сопротивлявшегося Васю в машину и отвез его домой. На расправу к жене. Жена Васи Маша, женщина решительная, как только ей предоставили пьяненького мужа, с ходу заехала ему кулачищем в глаз и начала метелить его так, что Палахову стало жалко своего подчиненного. Васе было объявлено последнее предупреждение. И он, судя по всему, завязал. А вместе с прекращением выпивона пропал и интерес со стороны Бориса.

Дубравин, наблюдая все эти перипетии отношений шурина с окружающим миром, все пытался ответить себе на несколько вопросов.

Например, как можно жить на свете, ничего не делая? Вообще, поселяя шурина в большом доме, Дубравин втайне надеялся на то, что Борис заинтересуется сельским трудом. И, может быть, этот интерес продлит ему жизнь.

Но в обстановке сытости и полной обеспеченности тот предпочел жить по древнему принципу: хлеба и зрелищ. «Хлебом» его обеспечивала Людмила. Второе Борис находил в телевидении. Постепенно сложился простой и, видимо, самый доступный ему образ жизни. Позавтракав, Борис садился, а чаще всего ложился на диван перед телевизором. И часами молча развлекался шутками Петросяна и его компании. Пролежав так до обеда, он тащился на кухню-столовую. И тут… варил себе кастрюлю пельменей.

Для Дубравина было величайшей загадкой, почему Борис остановил свой выбор на этом блюде. На вопрос, отчего он не употребляет, скажем, борщ или котлеты, ответ следовал один и тот же: «Не хочу». Как-то Дубравин спросил Людку, что же определяет выбор Бориса. И та ответила:

– Лень! Надо достать кастрюлю. Разогреть. Налить. А тут – проще всего. Вывалил и черпай!

Дубравина мучила совесть. Может, они чего-то недодали Борису? И человеку просто не нравится его жизнь. Но однажды во время братской стычки с Людкой он заявил:

– Да ты знаешь, как я прекрасно живу!

То есть, понял Дубравин, Борис считал свою жизнь абсолютно нормальной.

И Дубравин начал думать: «Может, он святой? Всем доволен! Всем счастлив! Ничего ему не надо». И спрашивал Людку: всегда ли брат был таким?

– Он жил с женщинами. И те постоянно шпыняли и гоняли его: «Борис, вставай! Иди на работу! Копай огород!» То есть они были мотором его жизни. И вот их нет – двигатель исчез.

Здесь, в «раю», который построил для себя и своей семьи Дубравин, Борис считал, что достиг идеала человеческой жизни. Жрать, пить, курить, переползать от одного телевизора к другому – это и есть наивысший кайф.

Дубравин долго бился над разгадкой этого характера. Пока не понял, что Борис – законченный, классический, но недалекий эгоист. Потому что, судя по всему, никогда, ни при каких обстоятельствах он не думал ни о чем, кроме себя, своих нужд и потребностей.

«В каком-то смысле то, что происходит с ним, – это эксперимент с будущим человечества, – думал Александр, прислушиваясь к тому, как скрипит стул, который Борис двигал по паркету. – Мы все стремимся к идеалу комфорта, сытости. Чтобы жить без напряжения. И быстро-быстро деградируем. Скоро будет так: в рот – одну трубку, чтобы поглощать еду, в зад – другую, чтобы собирать отходы. А на глаза – виртуальные очки, чтобы пялиться. Но человек ведь не корова. И не свинья. Он должен к чему-то стремиться. Что-то совершить в своей жизни».

За забором на соседнем участке через дорогу пожилой сосед в белой морской фуражке, майке и шортах собирал на картофельном поле плоды своего труда.

«Вот почему он – тоже наш ровесник – работает на солнышке, радуется жизни, а Борис ползает, как таракан, от телевизора к телевизору? Хотя ничем не болен. Все дело, наверное, в энергетике! У кого-то эта энергия жизни есть. А у кого-то – нет. Просто надо шевелиться! Всегда. А не плыть по течению. К чему-то стремиться и никогда не сдаваться!»

В последние годы Дубравин, воспитанный на книгах, якобы раскрывающих душу русского народа, во многом пересмотрел свои взгляды, сложившиеся под влиянием Льва Толстого, Достоевского и прочих «властителей дум». Как человек, вышедший из глубин народной жизни, он считал все эти теории о «непротивлении злу насилием», «красоте, которая спасет мир» и прочих «выкрутасах» абсолютно не соответствующими ни духу, ни характеру русского народа. Более того, он считал их вредными и в чем-то ущербными.

«И где они нашли такой русский народ? Возможно, как интеллигентам, князьям и графам им очень хотелось, чтобы народ был таким. Толстой – тот все жаждал опроститься. И горевал в своих “Казаках” и “Воскресении”, что ну никак не смог стать вровень с простым людом. Что народ, хоть он и ходил босиком да сено косил, все равно считал его барином. И не принимал за своего. А мне это ни к чему. Я сам из гущи народа. И могу о нем судить не со стороны, а изнутри.

Да, конечно, такие типажи, как Вася и Борис, еще появляются среди русских людей с завидным постоянством, но они – уходящая натура.

Кто такой этот Платон Каратаев, которого Толстой вывел учителем для Пьера Безухова? Человек, который плыл по течению и кончил тем, что его, как “больную собаку”, пристрелил по дороге французский конвоир.

Да если бы все мы были такими, давно не стало бы русского народа!

Народ наш разный. Очень разный. И мне импонирует вовсе не Борис, а такие, как Палахов, как наш новый охранник Денис, рукастый мужик. Такие люди действительно меняют жизнь. Вон как за эти годы изменилась наша деревня! Ожила. Задышала. Если бы еще государство у нас было адекватное, то, глядишь, дела пошли бы еще веселее.

Впрочем, многое на Руси осталось прежним. Менталитет наших людей меняется с трудом. Заглянуть в чужой карман. Позавидовать. Обсудить. И осудить. Это вот наше, родное».

И Дубравин усмехнулся своим мыслям, вспомнил, какие слухи и сплетни о нем самом доходили из деревни: то он собирается закрыть для людей проход на пляжик, построив бетонный забор, то он все продает и уезжает за границу, то вдруг скупает все окрестные земли…

* * *

Внизу снова начал скрипеть стул. «Дед» Борис полз обратно к себе в комнату.

Дубравину вдруг стало жалко его. Никому не нужный, одинокий человек. Ему захотелось как-то ободрить Бориса, сказать ему что-то хорошее. Но тут он услышал, как «дед» орет на собачку чихуахуа, которая жила с ним в этом доме и скрашивала его досуг, и желание пропало.

«Это его карма. Каждый проживает жизнь и в конце пожинает плоды. Как прошлых жизней, так и этой… Ну, а мне-то зачем досталось такое? Наверное, для урока. Чтобы смотрел. И думал, как надо правильно жить, чтобы потом правильно умирать.

А еще, пожалуй, эта ситуация учит меня терпению и мягкости к людям. Самым разным. Ведь как я не любил в юности своего брата-алкаша, как ненавидел пьяниц! Лупил их в армии, когда был начальником гауптвахты. Теперь, на склоне лет, аукнулось: живи рядом, молчи и извлекай уроки!»

Он спустился. Съел приготовленный Людмилой простой деревенский завтрак и засобирался на работу.

Конечно, ему хотелось еще отдохнуть. Но долгие размышления в последние годы, особенно после выхода на пенсию, привели его только к одному: работать придется всегда. До самого последнего часа!

II

Во дворе, куда Дубравин вышел с парадного крыльца, он увидел картину маслом. Палахов рядился с мастерами. Шел типичный русский разговор с размахиванием руками, почесыванием затылков и глубокомысленными замечаниями на политические темы.

Дело в том, что прошлая зима была необычайно снежной и плотно укрыла металлическую крышу сугробами. А весной снег сходил сверху глыбами и помял тонкий металл. В преддверии новой зимы задумали поставить рассекатели снега и вызвали специалистов. Вот сейчас и решали с ними, что да как.

Дубравин подошел, поручкался с мастерами. Ими оказались крепкий, с обветренным лицом мужик в синей спецовке и его сын, подросток лет пятнадцати.

Дубравин давно заметил, что в постсоветские годы в стране появилась масса мастеровитых, рукастых людей. Раньше этого не было. Советская власть не приветствовала инициативу снизу и работу на себя. Он с удовольствием наблюдал, как отец и сын приставляют к фасаду алюминиевую раздвижную лестницу, достают страховочную капроновую веревку и другой «струмент».

Но надо было ехать.

Уже в машине, по дороге в офис, Александр начал размышлять на тему нового образа жизни.

«Да, в доме надо жить. Без хозяев он погибает. В него надо вкладываться. И не только деньгами, силами, но и мыслями. Он ведь живое существо. Напитывается твоим настроением, мыслями, энергией. Поэтому и строить его надо под себя. Как костюм шить. Чтоб нигде не жало, не давило.

А у нас – денег заработают, а строят черт-те что! Потому что нет еще культуры жизни на природе…»

Мысли перескочили на жену. И Дубравин еще раз порадовался точности народной мудрости, заложенной в веках: мужик работает во дворе, а баба – в доме.

* * *

Солидно, но без пафоса обставленный офис управляющей компании встретил его тишиной.

Сегодня он приехал первым. Сам заварил себе чаю, налил и прошел в просторный кабинет. Кабинет был, можно сказать, типичный, почти в советском стиле. Только стены украшали не портреты вождей, а сделанные в особой манере картины, изображавщие главные храмы разных религий. Тут был и храм Христа Спасителя в Москве, и Потала в Тибете, и похожий на раскрывающийся лотос главный храм последователей бахаи в Индии. Здесь можно было увидеть все – вплоть до Золотого храма в Амритсаре, потому что хозяин кабинета был убежден: скоро в мире произойдет слияние верований, и на свет божий явится общая для всех интеррелигия.

А пока Дубравин пил горячий чай и размышлял… Хотя скорее просто ждал. Звонка из Алма-Аты. От старинного друга и товарища Амантая Турекулова.

История их отношений – это отдельная песня.

Было их четверо друзей, вышедших из одного села в Восточно-Казахстанской области. Вместе они закончили школу. И каждый шел по жизни своей дорогой, но так уж получалось, что так или иначе дороги эти пересекались. И четверо друзей, встречаясь, то спорили о «символе веры», то вместе вершили «великие дела».

Разное было за эти годы. С Амантаем они крепко сцепились в эпоху «заката империи», когда Казахстан выходил на путь независимого развития. Доходило до открытой вражды.

Но годы шли. И через четверть века они, так же как и их народы, поняли, что есть не только общая юность, но и общая история. А самое главное – общие интересы. Друзья снова встретились в Вене, на заседании ОБСЕ, и им было что вспомнить в тихом венском кафе…

Потом Амантай пел мелодичные казахские песни на юбилее у Дубравина. И, надо признать, звучали они здесь, в Центральной России, красиво и задушевно. В ту пору Амантай, пройдя все ступени бюрократической карьерной лестницы в своем независимом государстве, отдыхал душою в Европе, будучи чрезвычайным и полномочным послом.