Дедсад

Большой жизненный опыт подсказывал, что подобные помещения живут под гнётом заточённого в них барахла, которому отсрочили приговор к исполнению и позабыли. Каким-то образом это напоминало человеческое существование.

– Здесь и свет есть, только осторожней… Справа, сразу за дверью включатель, – подсказывала Бушманскому Светлана Андреевна.

И действительно, включатель и электрический свет обнаружились одновременно.

– Вот так! – обрадовался я успеху – теперь знаю, где находится выключатель.

– Где?

– Потом покажу…

– Как ты думаешь, нас никто не видел?

– Видел – не видел, давай кури уже!

– А ты не будешь? – удивилась Светлана Андреевна.

– Я решил стать пассивным курильщиком.

– Пётр, а за компанию? – сказала она и предложила сигарету.

– Я за компанию уже стою головой в паутине. Светлана Андреевна, поджигайтесь уже!

Дым пошёл из женщины красивый, а какой ещё может выходить дым из женщины? Несколько лучей, берущих своё начало на солнце, с интересом проникли в подвал через узкое застеклённое окошко и удостоверились, что вместе с дымом летает облако поблёскивающей пыли. Всё вместе вызвало у меня кашель, а курильщица продолжала набирать в себя порции и, манипулируя губами, запускать сиреневые бублики.

– Так, хватит, я уже накурился. Пойду послушаю шахматиста, – сказал я.

– Всё, ты не заводной какой-то! – упрекнула меня женщина-ингалятор.

– Не пойму, чего ты так шифруешься? Взрослая ведь тётка.

– Тётка? – переспросила она.

– О, бог ты мой! Девушка! Конечно же, девушка! – вывернулся я.

– Бушманский, ты чуть не ошибся во мне!

Мы вышли на свет божий, и кислород божий сразу же переметнулся к нам поближе.

– Куда это все подевались? – вооружившись очками, спросила Светлана Андреевна. А достался этот вопрос природе, которая смогла меня тут же припрятать за стволом коренастой липы.

– Бушманский, ты где? – покрутила своим очкастым «радаром» разрушительница здоровья и объявила миру, что я трус и сволочь. – Бушманский, хватит, выходи!

В ответ я перестал дышать, и тут же эту функцию взяло на себя дерево. Получилось вполне органично и показательно с точки зрения единства мира и его взаимообусловленности. Надо было только мембрану листа приклеить на рот.

Один из пролетавших мимо воробьёв невольно подтвердил это предположение.

– Подождите, я сейчас помогу партизану, – сказал он коллегам. – Слышишь? Больше минуты она не выдержит, потерпи, уже на крыло становится…

– Как это на крыло? Она что? Она кто? – зачирикал я ему вопросы.

– Как кто? Похожа на человека, а по сути – муха! Всё, улетела, можешь выходить!

– Спасибо! Ты смотри её не трогай, она же пока ещё тётка, а на муху, может быть, только учится?

– Не переживай, на наш век насекомых хватит…

– А на наш век… тёток!

Стоило выйти на вид, и сразу попался на глаза, потом на другие глаза, «пенсоиды» принялись обставлять своими фигурами полуденное время, играющее с процветающим пространством.

Кровать

Послеобеденный сон – святое дело… «Девчонки» довели эту «нотную паузу» до деликатного посапывания и неистощаемых «исторических» разговоров. Запасы историй были неисчерпаемы, но если даже они имели свойство повторяться, то другое свойство имело свойство не замечать то самое свойство. Вот такой весёлый маразм, претендующий на способ мышления и стиль жизни современников-старожилов.

«Пацаны» храпели без всяких церемоний, по какому-то праву или сложившемуся преимуществу пола и возраста. Таким образом, наши фонетические излияния приобрели черты симфонизма, и от их доказательств с двух сторон обили на старый манер двери. Звукоизоляция восторжествовала, и администрация привыкла.

Всё было бы ничего, если бы не полковник, который на самом деле был генералом, но коллективное сознание, по ошибке разжаловав его, не стало заниматься восстановлением справедливости.

«Полковник» не жаловался в министерство обороны и частенько говорил, как и я: «Один хер!»

Как-будто мы с ним однополчане. Короче говоря, таких «херомантов», как мы, оказалось двое. Молва утверждала, что «санитаркой» в полку могла быть Светлана Андреевна, которая вообще-то плохо поддавалась хронологии и научному анализу и могла скрывать этот факт. Товарищ генерал, игравший для нас роль полковника, храпел, имитируя последние достижения наступательного оружия, направленного на парализацию психики противника. Поскольку противников у него не было, то вибрационное воздействие невольно распространялось и на всё соседствующее или прилегающее. Окружающая среда гибла или не спала вообще, прикидывалась случайными жертвами. Фамилию он носил длинную, противоречивую, звали же его Жорес Иванович.

– Петя! – спросил он однажды. – А какой ты по отцу будешь?

– Тимофеевич! Можешь и без отца, по одному мне, он не обидится…

– А давай лучше будем по отцам?

– Как хочешь.

– И ещё, я думаю, мы не должны отрываться не только от своей страны, но и от событий в мире, поэтому предлагаю ввести политзанятия или политинформации. Ты за кого – за Сталина или за Ленина?

– Я за «Спартак»! – чистосердечно ответил я, но, увидев его отпрянувшее лицо, добавил: – За Спартака!

– Вон ты какой? А я уже смел подумать… Молодец! А Самолапов – подлец!

– Да тут многие «молодцы-подлецы», если всю жизнь жили в условиях, требующих доказательств.

– Но Самолапов Маринку клеит, по китайской гимнастике!

– Клей есть, вот и клеит!

– Тимофеич! Я и сам её хотел клеить, но этот подлец… Может, в морду ему дать? Слушай, он же должен свою жену клеить! Жену же свою клеить почётно и порядочно?

– Да и хер с ним! У нас вон собственных девочек десять штук, одна Светлана Андреевна чего стоит? Красотка! Ей всего около семидесяти! Кстати, спрашивала аккуратно у меня, почему генерал важнее полковника? Я говорю: ты у Жореса Ивановича поинтересуйся воинскими чинами, я же учитель, что с меня толку?

– Говоришь, хер с ним? Хер с ней, с этой Мариной!