Река Времени

– Нет у меня никого Коля, детдомовский я, один как перст – вздохнул старик, – Да может оно и к лучшему, оплакивать меня будет некому. А расчет радиации я тебе так скажу, ее ведь, радиацию эту не пощупаешь, не понюхаешь и не увидишь, так что живу, как и прежде. Главное не думать об этом и тогда жить легче.

2

Гроза набрала силу. Ветер усилился, с яростью набрасываясь на деревья, он пытался вырвать их из земли. Деревья, со стоном прогибаясь под напором стихии, всеми своими корнями-руками старались удержаться за спасительную землю. Дождь лил потоками воды, которая под порывами ветра хлестала оплеухами по крыше и окнам дома. Молнии, на черном небе, сверкали практически непрерывно, освещая все вокруг бледным, мертвенным светом, вслед за вспышками молний грохотал гром, такой оглушительной силы, что его звук ощущался физически, проходя по всему живому нервной дрожью.

Дома было тепло и уютно. Два человека сидели за столом напротив друг друга и неспешно беседовали. Комнату освещала коптилка, дававшая мало света, но при этом создававшая в комнате спокойный, тихий свет в отличие от беснующегося света стихии за окном. К ногам Степана Васильевича подошла невесть откуда взявшаяся кошка и, мурлыча, начала тереться об его ноги, одновременно украдкой поглядывая на стол. Дед докурил козью ножку, кряхтя, встал и, взяв сковородку, подошел к углу, где стояла алюминиевая миска. Он выскреб туда остатки картошки, отнес сковороду на кухню и принес оттуда закопченный эмалированный чайник и две кружки. Поставив все на стол, он начал наливать в кружки что-то вроде чая, по запаху видимо сделанный из мяты и смородины.

– Давай Коля, чайку попьем, он у меня душистый, на целебных травках настоенный, – сказал старик и, взяв кружку, с аппетитом прихлебнул из нее.

Учитель, подняв кружку, отпил чай и спросил:

– Вот вы говорите, можно жить спокойно, даже если знаешь, что радиация вокруг. А как же…– Тут Николай поперхнулся чаем, внезапная мысль как удар электрического тока ударила по нему и он, от вспыхнувшей в нем догадки ощутил дрожь во всем теле.

– То есть вы хотите сказать, что я нахожусь в чернобыльской зоне?! Вы что, так шутите?! – Закричал Николай. Он вскочил из-за стола и заметался по комнате. На него напал нервный озноб от осознания того, куда он попал. Это вселило в него страх, перед которым померкли даже злобные утренние собаки.

– Нет, Коля, я не шучу. Я уже давно перестал шутить, особенно после того, как нас, молодых безусых студентов, только-только начавших работать в институте, собрали и бросили на помощь врачам, которые пытались спасти жизни пожарных. Тех самых пожарных, тушивших этот проклятый четвертый энергоблок.

– Я перестал шутить после того как на моих глазах умирали люди от лучевой болезни, когда увидел, что огромная доза радиации заживо сжигает людей, когда кожа на глазах сползает клочьями а внутренние органы похожи на огромный кусок фарша. Люди кричали от адской боли, а мы неопытные и неумелые бестолково метались между ними, пытаясь хоть как то облегчить их страдания и понимая, что спасти их невозможно. По приказу врачей, мы вводили умирающим пожарным большие дозы морфина, для того, чтобы они не мучались перед смертью.

– Я видел как один из пожарных, умирая, плакал, он понимал, что умирает и, глядя на него я тоже рыдал, я видел, как умирает человек и ничем не мог ему помочь. Он уходил тихо и с улыбкой на обожженном лице, а я сидел возле него и плакал навзрыд от своего бессилия. Вот так-то Коля.

3

Старик замолчал и, оторвав полоску газеты начал вновь скручивать курево. Наступила тишина, прерываемая иногда завываниями ветра. Дождь стучался в окно и просил пустить его в дом. Николай сидел пришибленный, обхватив голову руками, и пытался усвоить то, что поведал дед. Рассказ старика совершенно выбил его из того умиротворенного чувства под влиянием которого он пребывал. Мысли в его голове, спутались в единый запутанный ком, и разум отказывался понять, где он находится. Казалось, что выйди он сейчас из дома и снова попадет в ту затхлую, но спокойную жизнь, как раньше.

«Господи, куда же я попал, как это все произошло, и почему именно со мной? В чем я провинился, за что мне все это?» Его мозг лихорадочно работал, пытаясь придумать выход из сложившегося положения. Николай посмотрел на старика, тот смотрел в окно, попыхивая козьей ножкой.

– Степан Васильевич, что же мне теперь делать?

– А как ты сам решишь, так и будет. Только твои собственные решения покажутся тебе правильными. Потому, что ежели ты ошибешься, то и виноватым будешь только сам, и не на кого будет свалить свой груз ошибок. Понимаешь? – Дед пыхнул табачком и продолжил, – как я понял, за периметром зоны тебя никто не ждет и возвращаться туда, для того, чтобы снова бичевать, не стоит. А вот попробовать начать жизнь заново – это стоит того, чтобы здесь остаться.

– А как же радиация, Степан Васильевич? Вы ведь сами рассказали, как от нее люди моментально умирают! – Вскричал Николай.

– Эк ты хватил! Та доза излучения, под воздействием которой умерли все эти пожарные, была ими получена в самом пекле реактора, а ты, я думаю, туда не пойдешь. Есть места на этой территории, где радиации нет совсем. К примеру, вот эта деревня, она ведь у самого периметра находится, так что, жить здесь можно.

– Да-а, вот это я попал, как кур в ощип.– Воскликнул учитель. – Ну, хорошо, допустим, я останусь здесь, где мне жить, чем питаться?

– А чем все люди питаются? Я вот, к примеру, святым духом живу что ли? Вон он, лес то, рядом, грибов полно, ягод каких хочешь, мяска захочется, силков наставишь да ловушек. В этих лесах в отсутствие людей, живности развелось видимо-невидимо. Так что, с голоду не помрешь. А насчет жилья, в любой дом входи и живи себе. Не печалься Коля, оно может и к лучшему, что ты здесь оказался, может судьба тебе новый шанс дает. Человеком стать, оно ведь как, там ты один, а здесь другим станешь. Несла тебя река времени по течению, никак к берегу донести не могла, а вот видишь и доставила все-таки. – Дед докурил и, взяв кружку, с шумом отхлебнул травяной чай.

Николай, слушая старика, перебирал в голове всякие варианты. Его сердце стремилось вернуться назад в тот мир, пусть там он голодал, пусть его били и гоняли, но там все было знакомо и привычно. Но разум говорил, что дед прав, что такая унылая и пустая жизнь вечно продолжаться не может. Надо было что-то менять, так почему не начать здесь, все сначала, хуже уже не будет, да и куда уж еще хуже. Мысли одолевали, они дрались в его голове друг с другом, пытаясь одна другой доказать свою правоту.

4

За окном гроза начала затихать, молнии уже не вспыхивали с такой частотой и рокот грома постепенно удалялся. Дождь успокоился, и больше не пытался своими потоками пробить крышу дома. Теперь он шел неспешно и солидно. Словно в начале грозы, это был буйный, неусидчивый подросток, пытающийся всем показать свою юношескую энергию и напор, а теперь это был солидный, состоявшийся мужчина, не привыкший растрачивать понапрасну свою силу. Вся природа была умытой и свежей, деревья и дома стояли чистые и сияющие, словно улыбаясь от полученного душа.

В доме стояла тишина. Кошка, отужинавшая жареной картошкой, спала, свернувшись калачиком на диване. В кружке Николая, чай, давно остыл. Дед Степан отодвинул свою пустую кружку и сказал:

– Давай-ка спать Коля, время уже позднее, да и утро вечера мудренее. Ложись на диване, а я на печке, завтра встанем, и решишь, куда тебе идти.

Дед встал и пошаркал на кухню, там он еще повозился минут десять и затих. Учитель задул фитиль, ощупью добрался до дивана, расправил одеяло и, потеснив кошку, лег. Но сон не шел.

Вспоминалось прошлое, казалось, что та жизнь, которая осталась за чертой, была не так уж и плоха. Во всяком случае, все события были запланированы, он знал, что будет делать сегодня, а что завтра. Пусть была жена-мегера, но даже существование рядом с ней, было понятным и привычным. Пусть потом, он бомжевал и голодал, но кругом были обычные люди. У них он мог попросить милостыню или подзаработать у торговцев на рынке, таская мешки.

Были дни, когда он мог прилично на этом заработать, и тогда в нем поднималось чувство собственного достоинства. В такие моменты, он говорил себе, что можно на эти деньги снять комнату, найти приличную работу, усердно трудиться и, быть может, обзавестись новой семьей. В такие дни он уважал себя, старался следить за собой, чистил свою обувь и латал одежду.

Но когда кончались деньги, вместе с ними кончалось его самоуважение и достоинство, и он вновь скатывался на грязное дно бичевания и голода. В такие моменты, он ненавидел себя, ненавидел свою душевную слабость, ненавидел весь мир. В такие моменты он не находил выхода из этого тупика и в душу закрадывалось сомнение, нужно ли жить дальше так, как он живет или стоит прекратить сие бренное существование. Но, видимо, голос разума, становился на пути таких жалких мыслей и он уговаривал себя, говорил, что пока поживу, а там посмотрим.

Теперь его жизнь круто изменилась. Все привычное рухнуло, исчезло, растаяло как туман поутру. Он боялся новых обстоятельств, боялся перемен, в конце концов, его страшило слово – РАДИАЦИЯ! Вот такими большими буквами, он выделил это новое для себя явление. Как жить дальше он не знал, стоит ли остаться здесь и начать жить заново, или попытаться вернуться назад в неласковый, но привычный мир. С одной стороны, жить здесь страшно, дикие животные, пустота, радиация опять же – шептало ему сердце, а с другой стороны, живет же здесь этот старик и ничего, хвоста у него нет, и рога не растут – уговаривал его разум. В конце концов, ты свободный человек и никто не может запретить тебе уйти отсюда, – обнадеживало его внутреннее я.

Так и оставшись в пограничном состоянии с самим собой, и не приняв конкретное решение, что же делать дальше, он начал засыпать. Кошка, улегшись к нему под бок, ласково мурлыкала и Николай, улыбнувшись себе, кошке и всему миру, уснул.

Глава 6

1

Утро начиналось робко, с неясного просветления черного неба на востоке. За фермой, там, откуда ночью пришла гроза, начала пробиваться над лесом, тонкая полоска розовой материи рассвета. Вначале она была тоненькой, похожей на ниточку, потом она стала расширяться и уже раздавалась в стороны и ввысь. В розовый оттенок вплетались более насыщенные красные тона. По мере того, как вставало солнце, краски менялись, постепенно переходя от красного к зеленому, затем все это буйство цветов смешалось и в небе расцвело бирюзовое сияние, заливающее своим нежным светом горизонт. И вот показался маленький краешек, он постепенно становился все больше, и над лесом уже вставало во всю свою красу яркое и ласковое солнце.

Все живое трепетало и радовалось наступлению нового дня. Птицы щебетали и пересвистывались между собой, рассказывая друг другу, как пережили ночь, и грозу. Где-то забрехала собака, ей в ответ мяукнула кошка. Деревья стояли как солдатики, стройно и ровно, было тихо, лишь легкое дуновение воздуха шевелило их листья. Дома были отмыты от пыли и выглядели свежо и ново. Воздух был напоен ускользающей свежестью ночи и насыщался ароматом зарождающегося дня.

Николай спал крепко и безмятежно. Так спокойно спать, может, только человек, у которого нет в душе зла и который надеется, что будущее принесет ему больше удачи, нежели прошлое. Снилась ему прежняя жизнь, как будто бы с женой, но без ее зримого присутствия. И он ощущал, что ему хорошо, он сидит у себя дома, а его супруга, готовит на кухне, что-то вкусненькое, он даже слышал запах, весьма вкусный и возбуждающий аппетит.

– Коля, вставай. Наступает новый день и новая жизнь! – Прозвучал голос, вроде жены, но, гораздо ниже тоном. Николай открыл глаза, и спросонья не понял, где находится. Потом к нему вернулись вчерашние события, и он сообразил, что это за место. В голове мгновенно мелькнула мысль «хорошо то как». Он сел на диване и увидел входившего в комнату старика, со вчерашней сковородой в руке, из нее шел знакомый запах жареной картошки.

– Надеюсь, ты Коля, не княжеских кровей? – И видя недоумевающий взгляд учителя, дед, ответил, – я это к тому, что на завтрак у нас давешняя картошка.

– Доброе утро, Степан Васильевич, – поприветствовал старика Николай. – Я не благородных кровей, и картошечка ваша, очень подойдет на завтрак. – Где у вас умыться можно?

– А вон, на кухне умывальник, и рушник там же на гвоздике, – мотнул головой дед в сторону печки. Николай заправил диван, сходил, умылся, вода была холодной и придала ему бодрости и настроения. Вернувшись в комнату, он подошел к окну, на улице уже встало солнце, воробьи на заборе деловито чирикали, обсуждая какую-то важную для них тему.

– Давай, Коля, садись, поедим, чем бог послал, – позвал его старик.

Завтракали они молча, каждый думал о своем. Подкрепившись, дед опять закрутил табачок, и, глядя на Николая, спросил:

– Так, что же ты решил? Домой будешь пробираться, али здесь останешься?

– Я решил остаться, Степан Васильевич. Возвращаться мне все равно некуда. Да и что меня там ждет, опять бичевание и голодуха? Попробую начать жизнь заново здесь. Хотя и сложно будет смириться с тем, что радиация, да и людей нет. Но, чем черт не шутит. Где только люди не живут, – ответил задумчиво Николай.

– Ну, вот и ладно. Решил, значит, так тому и быть, – старик даже вроде обрадовался его ответу. – Дом выбирай любой, но, я бы тебе посоветовал вон тот, с зеленой крышей. Он и покрепче остальных будет, да и внутри почище.

– Хорошо, Степан Васильевич, – улыбнулся Николай, – спасибо вам. Теперь мы соседями будем.

2

Спустя некоторое время, бывший учитель музыки, а ныне, новый житель деревни без названия, вышел из дома Степана Васильевича и направился к своему новому жилищу, стоявшему практически в конце деревни. Дом был крепкий с виду, крыша как будто была везде целой, бревенчатые стены стояли ровно. За долгие годы без хозяев он, естественно весь зарос травой и молодыми деревцами. Войдя внутрь, Николай огляделся, его жилье было небольшим, практически как у старика. Повсюду лежал толстый слой пыли в палец толщиной, но вся мебель и вещи были в порядке, ничего не сломано, не разбито.

Мебель в доме состояла из самодельной деревянной кровати, покосившегося от времени шифоньера, колченогого стола с двумя венскими стульями и табуреткой. На угол, к окну и стене была прибита широкая доска вроде полки, на которой стоял приемник и вычурная ваза с некими засохшими и переплетенными паутиной растениями. В другом углу стояла покрытая пылью радиола, на ней стопкой лежали пластинки. На полу лежали истлевшие от времени самовязанные половики. На окнах висели простенькие занавески в синий горошек. На стенах, оклеенных обоями прямо поверх бревен, висело множество выцветших фотографий.

Кухня была маленькой, почти всю ее площадь, занимала русская печка. За печкой у единственного окна, притулился столик с лавочкой. Вся посуда на месте. В доме стоял затхлый запах старых вещей. Николай вздохнул и взялся за дело.