Мой конь розовый

Ученик: По-моему, он ее, то есть – действительность, презирает. Даже третирует ее… Он в ней все видит, все понимает, но она ему внушает неприязнь… А Штольц не брезглив! Пользуется…

Учитель: А из чего это берешь? Скажем, какое место, мог бы нам прочитать в романе? В качестве примера?

Ученик: Таких мест много! Ну, скажем, разговор Обломова с братом хозяйки… Это после получения письма от соседа по имению о том, что тот не может заняться обломовским имением, ему, мол, надо самому приехать…

Учитель: Ну, ну… Зачитай нам… Как оно прозвучит? Любопытно… Очень любопытно!

Ученик: Вот, нашел… Разговор с Иваном Матвеевичем. Обломов хочет ему сбагрить свое имение. «Послушайте, я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий – я ничего не знаю!». Или дальше: «Кто же я? Что я такое? Подите спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею!».

Учитель: Прошу обратить внимание хотя бы на эту одну фразу: «Да, я барин и делать ничего не умею!». Ведь это не только признание в своем личном неумении, не просто укор такому нелепому устройству жизни! Здесь и убеждение в бесправности такой жизни!.. Это своеобразный – обломовский – бунт против всего порядка вещей! И, заметьте – сколько знает Обломов о том, что должно бы знать барину! Это нежелание этих барских знаний! Да, в самом деле, он их презирает, поскольку их сплошь и рядом направляют помещики для обогащения! Ему глубоко претят такие – барские – знания!.. То есть, Обломов – отрицание, пусть пассивное пока, но отрицание всего барского! Вот причина его уныния, его неудовлетворенности… По сути он – драматичная фигура. От своего класса – обломок, к другому ничему не пришел… Разве не драма? Человеку жить нечем. А мы – «лентяй», «соня», «бездельник». И что уж совсем неверно: «Олицетворение России». Какой России? Крепостной! На тот момент!.. Об этой же России писал и Добролюбов! А не об исторической России… Это и доброжелательство, и любовь, и гнев патриота. «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей»! Помните ведь! Они бранили современную, крепостную, Россию – потому что прозревали ее будущее… Им, любившим Родину, может были и такие… инвективы! Но, прости, ты не кончил?

Ученик: Вот, скажем, еще это место… «Я проходил и высшую алгебру, и политическую экономию, и права, а все к делу не приспособился…».

Учитель: Обратите внимание: «не приспособился»! Обломов не хочет, не может – «приспособиться»! Разве это не симпатичная черта в нем? Не душевная ли это честность? Продолжайте…

Ученик: «Вот видите, с высшей алгеброй не знаю, много ли у меня дохода. Приехал в деревню, послушал, посмотрел – как делалось у нас в доме и в имении и кругом нас – совсем не те права…».

Учитель: Стоп! На одну минутку… «Совсем не те права»… То есть, теория одно – практика другое! Слово одно – дело другое! Между ними – пропасть. Имя этой пропасти – крепостное право и эксплуатация барами крестьян! Вот каков Обломов! Штольц в конце романа, после смерти Обломова, скажет снисходительно: «Не глупее других». А Обломов, как видите, умнее многих! «Не те права» – Штольцу в голову не пришло б! Для Штольца прекрасно – что пишется и говорится одно, а делается другое! Он из тех, кто ловит как раз рыбку в мутной воде! Он всюду так свою выгоду знает… Фальшивая жизнь – его жизнь! Так что Обломов – задумавшаяся, остановившаяся – о душе подумать! – Россия… Мне так кажется… А мы на него наговариваем бог весть чего! Разве не лучше бездеятельность, чем участие в общей подлости для личной, выгоды? Читайте дальше! Там и дальше очень любопытное!

Ученик: «Уехал сюда, думал, как-нибудь с политической экономией выйду в люди… А мне сказали, что науки пригодятся мне со временем, разве под старость, а прежде надо выйти в чины, и для этого нужна одна наука – писать бумаги. Вот я и не приспособился к делу…».

Учитель: Здесь намек на ожидаемую отмену крепостного права… Это, помните, Левин потом у Толстого будет «заниматься политэкономией». Уже наемными крестьянами обогащаться! И какая ирония, какой сарказм: «одна наука – писать бумаги»! Чиновная машина Александра Второго во всю раскрутилась накануне реформы! И опять Обломов не хочет, не умеет приспособиться! Он – некий молчаливый Гамлет! Именно – трагичная фигура среди этой раздвоенной действительности, где все болтают о народном благе, а сами пролезают к чинам, а, стало быть, к личным выгодам! Обломов словно парализован этой двуличной, фальшивой двойственностью жизни! В такой растерянности пребывало немало анкетных, «университетных интеллигентов!». Обломов отказывается от счастья, от любимой Ольги, потому что семья заставит «приспособиться». К чему? Да к современной подлости жизни! Ведь это – поступок! Да еще какой! Современный, молчаливый и пассивный, Гамлет отказывается от современной Офелии! Ольга с ума не сошла, но близка к этому… А мы опять толкуем – о лени жениться, о боязни жизни… Обломов не хочет принять подлость как норму жизни!.. Это удел Штольца… Что Гончаров смог сделать со своим героем? Кроме как «списать» с жизни?.. Без драматизации. Тихо умер. Человек не сумел жить в подлости – и он обречен… Вот и посудите сами – что лучше в тех условиях либо автоматичный прагматизм деятельного Штольца – или бездеятельное раздумье не принявшего действительность Обломова! И кто здесь положительный, а кто отрицательный герой?.. Можно ли решить это однозначно?.. Вспомните, кстати, нет у Добролюбова панегириков в адрес Штольца! Все же, все же – все надежды, все упования на Обломова! Разве не так? Подумайте… Поговорим, поспорим. Я не хочу вам здесь преподать окончательные истины… Хочу лишь показать – сколько таит в себе мыслей художественный образ! Хотя бы по этим лишь двум прочитанным местам видим, что Обломов про себя много передумал, хотя и мало говорит о своих сомненьях. Мы видим его бытовое мелкое поведение, но не слышим его сокровенных больших мыслей… Их нужно прозреть, услышать!.. И тогда не будем толковать о герое однозначно, по видимому поведению! Обломов – одинок! С кем ему делиться о передуманном? Не с кем. Одни не поймут по безграмотности, другие, вроде Штольца, по причине, что образование у них не инструмент мысли, а средство «приспособиться», добывать богатство… Почувствуйте духовное начало в Обломове и вам станет совестно за насмешки в его адрес…Одиночество и мысль – всегда остраняют человека, всегда дают повод для насмешки «толпы»… Не будем же «толпой», ребята!..

Ученик: А можно сказать, что Обломов – потенция личности? Он как бы накануне поступка…

Учитель: То есть, хочешь сказать, что Обломов по-своему – гармоничен? Целен? В нем духовная потенция – но нет точки приложения, нет цели служения?..

Ученик: Да… Пожалуй… Из Штольца уже ничего в жизни не получится, кроме того, что уже получилось… Скучная положительность. Он никогда не поднимется над своей земной – вещно-предметной сущностью…

Учитель: Так, так! А Обломов?

Ученик: По-моему, Обломов ведет себя так, или почти поэтому так, что всё, так сказать, бытовое бытие, все земные интересы перед ним воплотились, уже предстали осуществленными в Штольце… Они для Обломова – как воплощенная бездуховность. И если Штольц в душе возможно завидует Обломову – мы уже сказали почему – то сам Обломов Штольцу не завидует… Скорей всего жалеет… Для него такая жизнь… штольцовщина!

Учитель: Ничего смешного нет… Того, что мы здесь слышим, конечно, в учебнике нет… Но, поймите, не может быть «всего» в учебнике! Да чего там – сколько книг написано про Обломова – и там «всего» нет! Ведь это – художественный образ. Больше – тип, художественное открытие! В математике ведь – как? Помните, – столько у уравнения корней для икса – сколько степеней у этого икса! Так? А образ это – икс – в энной степени! Эн – любое бесконечное число!.. То, о чем говорим, в науке называется – концепцией… Да, да! Вот мы сейчас выдвинули и пытались дать обоснование концепции… Обломовщина – плохо, и что же – штольцовщина – хороша? Почему Обломов не гонит от себя Штольца, который вообще-то утомляет его своей неизменной деятельностью… Куда? Да в никуда!.. А потому, наверно, не гонит, что – Штольц это, так сказать, сама жизнь, ее бытовая, повседневная злоба, ее реальность… Может, не было б так скучно Обломову, если б перед глазами не было столь концентрированной модели действительности – как Штольц! Так что говорить, что Обломовы идеалом жизни считали лишь покой и бездействие – наверно, не совсем точно… Ведь надо же докопаться до души Обломова. Ведь – «благороден», «ясен», что это значит – как не душевную честность?.. Обломов, одним словом, весь – нераскрывшаяся потенция… Согласитесь, не лучше ли бездействие Обломова – чем прагматичное, предпринимательское действие, весь бездуховный автоматизм штольцовщины? Ведь это дорога в никуда!..

Затем – «Обломов» написан Гончаровым в 1859 году, а «Идиот» Достоевским в 1869 году. И новая антитеза, уже дружба-вражда! Мышкин и Рогожин… Разве Мышкин и Рогожин не одна из возможных развитий Обломова и Штольца – по отдельности? Ведь начался капитализм! На царя-«освободителя» уже дважды покушались народовольцы! Есть связь?

Ученик: Обязательно есть… Странно даже, что об этом не говорится! Добро стало трепетно-суеверным, самопожертвованным, страдательным – потому что штольцовщина стала рогожинщиной… Я говорю о возможности Обломова в Мышкине… Капитализм уже кровав, он убивает красоту, честность, доброту – потому что уродлив, алчен, безумен. Он – идиот! Вот он кто! Он страшен, как сам Рогожин с ножом!..

Учитель: Стало быть, нащупывается связь между романами, между их героями?

Ученик: По-моему – вполне. Обломов, своим не от мира сего, своим недоумевающим взглядом вокруг, на суету людей, на их одержимость в стремлении к богатству, в достижении карьеры, чинов и наград – он предтеча Мышкина… А то, что Мышкин стал деятельным, что ж, добру поневоле довелось стать таким, поскольку штольцовщина стала агрессивна, она теперь зовется рогоживщиной, она пускает в ход нож…

Учитель: Так, может, Обломову снились и другие сны? Может, они и парализовали его волю, погрузили в это состояние, подобное летаргии, ни яви – ни сна?..

Ученик: Может быть, может быть… Во всяком случае трактовки Обломова были очень верны к моменту, но не могут исчерпать образ. Он растет, как дерево – и вширь, и в высь, главное во времени растет!.. Я бы даже так сказал – мы немного виноваты перед ним. Непонимание подчас походило на навет…

Учитель: Разумеется, бездействие раздражает… Но, по-моему, все что могла предложить действительность Обломову, казалось ему ничтожным. И вот его пассивность для той практической жизни – разве не означала она отрицание, неприятие ее?.. Правда – это еще не сознание действует, пока одни лишь инстинкты честной, ясной души… Я, разумеется, тут ничего не утверждаю, не возвожу в категорию… Хочу лишь вместе с вами подумать об образе с нового опыта почти полутора веков! А для этого нужно не бояться сойти с накатанной дороги…

Ученик: А как же Добролюбов?

Учитель: А вот представьте, что и он здесь вместе с нами. Современник! В чем бы согласился. Что оспорил бы. Только и его представьте сегодняшним, старше на целую эпоху!.. Будем всегда слушать живые голоса классиков! Иначе – увлечемся и собьемся!.. Они не обидятся. Не прописи заучить задали нам – учили и учат мыслить!..

Аналоги

Она: Расскажите мне что-нибудь… Что же, так и будем молча гулять?

Он: Женщины во всем ловко устроились… Вот даже в этом. Мужчина обязан ее занимать, развлекать, о чем-то рассказывать! Потребительство во всем… Мужчина средство – вы цель!

Она: Мужчина рассказывает, стало быть, он хочет нравиться… Стало быть, и женщина ему по душе… В видимом отражается невидимое, сокровенное, природа… А у той нет отдельной задачи ни для мужчин, ни для женщин. Общая у нее – для них – задача. Продолжения жизни! Неужели это непонятно?..

Он: Все это – общеизвестное… До тривиальности… Если бы женщина выполняла – общую задачу природы!.. А то ведь она все же «природу» заставляет обернуться к себе. То есть, служить себе! Самоцельной делает задачу «природы»… Все оборачивает к своему удовольствию, к своей пользе… Вы, женщины, этого не чувствуете – мы мужчины – это, наоборот, хорошо чувствуем. То есть, где в женщине действует «природа», «материнство», «продолжение жизни», а где ее самоцельный эгоизм, стремление к выгоде… То есть, когда она мерзка и пошла, хитра и жестока – бездушна!

Она: Но ведь и мужчины такие же… Да и множество мужчин поощряет в женщине ее… бездушие! Иначе не было б таких женщин… Да и сами мужчины эти суть бездушные!

Он: Вот оно, бедствие века. И обходиться друг без друга не можем – и веко-вечные формы изжили, и новых не нашли… Не столь уже любви – сколько антагонизма… И бесконечные взаимные укоры, обвинения, выяснения отношений! Неужели просвещение, всеобщее образование, эмансипация здесь только разрушительны? Ужас…

Она: Никакого такого особого ужаса не вижу… Просто обычная форма брака и семьи – изжили себя…

Он: Просто? У женщин, стало быть, изжит инстинкт деторождения, семьи? Осталось одно унылое удовлетворение – от всей любви только это? И оно рационализируется, культивируется, теми же образованием и спортом?.. Или «общественным служением?». Все человечество окажется у разбитого корыта?

Она: Вы, мужчины, жуткие паникеры! Сами все меняете, улучшаете, сами паникуете, снова меняете, улучшаете… А цель и смысл жизни – в самой жизни… Вы нервны, беспокойны, нетерпеливы… Мы, по-вашему, равнодушны, без фантазии и изобретательства… Мы «консерваторы»… А мы просто терпеливы, не суетимся. Не спешим «улучшать»! Этак жизнь можно потратить на «улучшение»! Вы нам выстрогали скалку – до сих пор бы раскатывали ею тесто, не улучшали б – и были б счастливы… А вы своим улучшением, своим прогрессом…

Он: Не то, не то говоришь! Прогресс неизбежен. Видно, нужно было найти разумные пропорции… В «общественно-личном». Общество слишком уж непомерные права предъявляет на душу… Она и сникает… То есть, любовь…

Она: Что же – общество подглядывает за твоей постелью? Мудрено, право… Разве тебе не желает оно «личного счастья»? Личного!

Он: Ах, женская логика! Нет в женщине подлинной тонкости! Философию еще поймете, а поэзию, ее тайны – никогда! Пушкиным сказано: «тайная свобода»! Если б – он больше ничего не сказал бы – уже за эти два слова – да и слова ли это? – именно гениальное открытие! – он уже имел право называться гением! Такой здесь бездонный смысл! Вроде короткой формулы Эйнштейна: е – равняется эм-си – квадрат! И вся вселенная, все ее законы здесь – или отсюда!

Она: Чего ты нервничаешь? Ну, пусть не знаю… Объясни – пойму. Сам ведь говорил – доблесть мужчины в постижении – женщины – в понимании…

Он: Говорил… Всю жизнь говорим. Чтоб создать себе иллюзию. Чтоб можно было сосуществовать, не задохнуться от вашей прозаичности и бездуховности…

Она: Ой-ля-ля… Начинаешь сердиться, ругаться, ёрничать… Стало быть, истина уходит от тебя… Она как женщина. Нет здесь ничего окончательного! Женщина сама диалектична, и поэтому приемлет противоречивый мир. Вам же давай его однозначным… Женщина – интегрирует его, объединяет в цельность – вы дифференцируете, разлагаете анализом…

Он: Помолчи, женщина, когда мужчина мыслит! Все, что скажешь, мне известно… Более того, повторение когда-то сказанного мною же… Так вот. Такая свобода – это не смущенная свобода. Сервантес – в тюрьме! В несвободе! – написал Дон Кихота! Овидий в неволе написал свои поэмы! Пушкин в ссылке написал «Онегина» и «Бориса»!.. Не было физической – правовой – гражданской свободы, а тайная свобода творчества: была! Парадокс? Исчезает «тайная свобода» – ничем не смущающаяся свобода души! – во всем мире! Нет шедевров! Есть унылое мастерство и унылый эпатаж-выпендрёж приемами! Души нет! О тайной свободе раньше умели заботиться: Пущин не взял Пушкина в тайное общество. «Ты, Пушкин – один – делаешь больше целого тайного общества!» Какое зрелое понимание роли поэзии – затем и нужности для нее ее «тайной свободы»! Не призывал, не нагружал, не давал задания на год, не зудел о «социальном заказе»! Вот это – дружба, вот это – правда – вот это – свобода! А то взял бы поэта «на общественное служение». И что же? Переписал бы своим гусиным – обожженным да обглоданным: Пушкин писал толь-такими, укороченными перьями – «Русскую правду», довел бы до блеска слог и стиль… А «Онегина» и «Бориса», повторяю, не было б.

Она: Но ты отвлекся. Пример заслонил главную мысль… Она, по-моему, была о любви… Общественное потеснило личное, забрала душу, погубила любовь? Почему?

Он: Ах, боже ты мой! Неужели все еще непонятно? Да потому же, что общество лишило творчество – «вольной прихоти певца»… Предложили птичке – корм, мисочку с водой, жердочку, да вычищаемую каждое утро клеточку! Пой, пташечка, пой! Черта с два… Порядочная пташечка так не поет! Это только попугаям подходяще… Да мещанам, для которых излюбленная птица – не соловей, нет! – попугай! «Попка – дурак!» «Са-ам – дур-р-ра-ак!» «Ха-ха-ха!» Это по душе еще лукавому продавцу птиц, то есть: попугаев!..

Она: Я поняла, кажется… Это не просто – сочиняешь… Это твоя боль, убежденность твоя… Почему бы тебе об этом не написать? Ведь сейчас, наоборот, призывают…

Он: О, женщина!.. Не сыпь соль на раны! Не добивай меня своей пошлостью!.. Ну, напишу? Дальше? Где печатать? Попугаи – всюду, всюду! Никого не пустят! Они уже давно прослыли соловьями! Задают концерты, срывают аплодисменты, попугайские медали им на красную шейку надевают! И всем хорошо! Слушай, может, и вправду хорошо – ведь и не ведают о соловьях. И пусть себе пребудут счастливыми… Мне-то что… Вот тебе – красивый ландыш… Бедняга, тоже лишен в наше время тайной свободы. Исчезают… Кандидаты о нем уже пишут диссертации – как об открытии. Красные книги печатают. Мелованная бумага, цветные фото, финская полиграфия… Все больше этих великолепных красных книг – все меньше скромного ландыша… Вот тебе еще одно знамение века – а ты говоришь…

Она: Я уже ничего не говорю… Уж и не пойму – где плывешь, к какому берегу гребешь… Взять хотя бы нас… Ведь мы встречаемся, нам хорошо… И другие так… Стало быть…

Он: Ничего – не стало быть! Могу я сказать – что ты одно мое желанье, ты моя радость и страданье? Могу я сказать – «Душу твою люблю»?.. Вот! Молчишь!