Т-34. Выход с боем

Т-34. Выход с боем
Александр Владимирович Лысёв

Война. Штрафбат. Они сражались за Родину
Февраль 1944 года. После ожесточенного боя с немецкими «Пантерами» советские танкисты попадают во вражеский плен.

После нескольких попыток побега капитана Терцева и его мехвода Ветлугина переводят в лагерь, обслуживающий полигон, где немцы учат своих артиллеристов поражать советские танки. За капитаном ведется строжайший надзор – его ни на минуту не оставляют без присмотра. Но в голове Терцева рождается план дерзкого побега. Он с Ветлугиным угоняет Т-34 прямо из-под огня врага.

Удастся ли нашим танкистам прорваться к своим из глубокого немецкого тыла? И кто из них поставит победную точку в противостоянии с фашистскими танковыми асами, расписавшись на стене поверженного Рейхстага?

Александр Лысёв

Т-34. Выход с боем

© Лысёв А.В., 2018

© ООО «Издательство «Яуза», 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

1

Утреннее февральское солнце осветило хутор, небольшое озеро и синеватые верхушки деревьев, еще покрытые коркой инея. Снег заискрился множеством разноцветных огоньков. Солнечные лучи падали на уже некрепкий лед озера, и вода, появлявшаяся у берегов вместо талого снега, ярко блестела. Вокруг полыньи, проделанной еще в январе, темнело по всей окружности большое пятно талого снега и подтаявшего льда. Тропинка, проложенная зимой через озеро, теперь тоже превратилась в темную мутную полосу. Вокруг лежали просевшие, ноздреватые сугробы. В лесу появились первые проталины, под которыми желтела прошлогодняя трава. Ночные заморозки уже ничего не могли сделать в этих краях с освобождающейся из-под снежного покрова землей. Приближение весны чувствовалось все явственнее. В воздухе носились и громко перекликались между собой удачно перезимовавшие птицы, оставшиеся здесь осенью. А на хозяйском дворе, лохматые и взъерошенные, чирикали и плескались в предвесенних лужах воробьи, старавшиеся все время держаться как можно ближе к человеческому жилью.

Стояла середина февраля 1944 года. Совсем скоро должна была вступить в свои права бурная украинская весна днепровского правобережья. А пока оттепели чередовались с заморозками. Дороги то превращались в непролазное месиво, то вновь покрывались за ночь твердым панцирем из раскатанной грязи вперемешку с ледяным настом. Лишь только ударял мороз, как все тут же приходило в движение – по одну сторону линии фронта, пользуясь любой возможностью перемещения, с надрывным гулом, издалека похожим то на всхлипывания, то на завывания, катились панцеры, как их называли там. И то же самое повторялось по другую сторону – грохоча дизелями и расшвыривая во все стороны комья земли, молотили траками танки. К полудню солнце осаживало остатки грязного снега в размягченный чернозем дорог-направлений. И тогда любая техника, не успевшая за утренние часы добраться до пункта назначения или просто отползти в лес, безнадежно вязла – по крыши, по борта, а то и по башни. Если ее не уничтожал противник днем, за ночь ее либо вытаскивали, либо бросали, отчаявшись. Третью неделю шло упорное сражение в районе Корсуня.

Капитан Терцев обнаружил себя лежащим на прелом сене. Пахло сыростью и мышами. Дверь наружу была открыта, но ее проем загораживали две планки и верхние ступеньки приставной лестницы. Сквозь них виднелся клочок бездонного неба, поражавшего своей чистотой и синевой. Вот лестница поползла вниз, остановилась, заскрипели ступеньки, и через мгновение дверной проем загородила чья-то фигура. Прошуршали осторожные шаги, тихонько брякнуло металлическим звоном, и перед Терцевым обрисовалось настороженное лицо сержанта Ветлугина, механика-водителя одной из машин их танковой роты.

– Очнулись, товарищ капитан? – склонился ближе Ветлугин.

– Где мы? – тихо, но внятно спросил Терцев, пытаясь приподняться на локте. Все тело нещадно ломило, а голова будто раскалывалась на тысячи кусков одновременно.

– Лучше лежите. – Ветлугин осторожно уложил капитана обратно.

– Где мы, Ветлугин? – повторил свой вопрос Терцев.

– На чердаке, – просто ответил сержант. – В сарае.

– Это я догадался, что на чердаке, – попытался усмехнуться, но вместо этого лишь болезненно поморщился Терцев, опять делая попытку приподняться. – Что за дом, куда попали?

– Уж попали… – неопределенно утер нос Ветлугин. И посмотрел на Терцева, теперь уже пристально и недоверчиво: – Что, вообще ничего не помните?

– Дай воды, – вместо ответа проговорил Терцев, разглядев в сумраке, царившем в глубине чердака, блеснувший в руках сержанта котелок с водой.

– Вам и принес, – ухмыльнулся краешком рта Ветлугин, осторожно приподнимая голову Терцева и поднося к его губам край котелка.

Сделав несколько глотков, Терцев подбородком оттолкнул котелок. Перед глазами плыли красные круги, в голове бродили какие-то картины воспоминаний, никак не желавшие становиться связанными. Зато где-то внутри крепло очень нехорошее ощущение. И происходило оно отнюдь не из-за физического самочувствия.

– Ну что? – буквально просверлил очередным взглядом Ветлугина капитан.

Ветлугин повертел головой, поскреб растопыренными пальцами стриженый затылок и быстро выпалил, глядя в другую сторону:

– В плену мы…

– Вот… – буквально выдохнул крепкое русское словечко из пяти букв Терцев и откинулся на спину. И настолько это было уместно, созвучно их ситуации и настроению, что Ветлугин только пожал плечами и подпер щеку ладонью. Попытался пошутить:

– Ну да, собственно, вот и вся история…

Нет, не вся. Терцев закрыл глаза и усилием воли заставил себя вспоминать.

…Лязг, грохот разрывов, пулеметная пальба, и вдруг этот страшный удар, а потом взрыв… Стоп! А что было до этого? Было до этого…

Терцев напрягал свою память, ища ответа.

…Что было до этого? Не помню… Небо, где-то он уже это видел. Небо и… что же там еще было? Ах да – снег, как же он мог забыть. Небо и снег. Он видел это через смотровые щели танка. Бескрайнее снежное поле до самого горизонта. Так, по крайней мере, ему казалось. И небо вдали, такое же синее, как сейчас. И немецкие танки, ползущие по этому снежному полю прямо на него. Так… Что же дальше? Что потом? Потом сигнал к атаке, этот громкий лязг гусениц, давно ставший привычным, вибрация башни… Он видел сквозь смотровые щели то небо, то снег. Потом стрельба, бой. Он что-то командовал, его экипаж тоже стрелял. Потом у них заклинило башню… Нет, это позже. А до этого? Он точно помнил, что они подбили один танк – сам четко видел, как тот загорелся. Вот после этого у них заклинило башню. И что-то еще очень важное произошло. Что же?.. Важное-важное… Рация! Точно! Вышла из строя рация, и он не смог переговариваться с другими машинами. Ведь он командир танковой роты. Хорошо, что дальше? Дальше-то что?.. Кажется, еще один удар, взрыв, машина загорелась, и тут… Нет, позже. Это позже… А тогда убило механика-водителя со стрелком-радистом. И дым. Полная башня тошнотворного, удушливого дыма. Он разъедал глаза, Терцев исступленно кашлял. Что-то истошно кричал заряжающий. Удивительно, что уцелели они – чаще бывает наоборот. Потом… Как же он оказался на сиденье механика-водителя? Не помню… Этого он не помнил. А затем открыл передний люк. Навстречу в лицо метнулся с порывом ветра колючий холод. Терцев тянул рычаги, крутил машину из стороны в сторону, пытаясь сбить пламя наверху. Ничего не выходило. Зато он увидел, что на их вертящуюся «тридцатьчетверку» полным ходом идет с небольшого взгорка немецкая самоходка. Натренированным взглядом капитан моментально опознал низкий силуэт «штуга» и тут же сообразил, что противнику не хватает расстояния и угла наклона, чтобы стрелять. По стремительному сближению Терцев скорее даже не понял, а спинным мозгом ощутил – германец решил идти на таран. Терцев зажал правую гусеницу, их танк развернуло. Прямо перед глазами возник белый крест на черной броне и чужой бортовой номер. Какой же там был номер? Ах, впрочем, к чему он сейчас… Дальше? Дальше все это мгновенно приблизилось, в последний момент он еще раз увидел этот крест из четырех прямых углов, и вот потом этот страшный удар. Что потом – как ни старался, он припомнить не мог.

Около суток назад ночью танковая рота капитана Терцева разметала немецкую колонну. Накануне с вечера крепко подморозило. Их Т-34—76, пополнив боекомплекты и залив полные баки зимнего дизельного топлива, разбавленного ввиду низких ночных минусовых температур тракторным керосином, изготовились к ночному рейду. Ситуация сложилась на их участке фронта довольно своеобразная. Собственно, участка как такового не существовало. Окруженная в ходе Корсунь-Шевченковской наступательной операции немецкая группировка отчаянно сопротивлялась. Внешний фронт ушел далеко на запад. Бригада, в которой служил Терцев с товарищами, держала внутренний фронт окружения. Этот фронт не существовал в качестве привычной оборонительной линии. Он постоянно двигался, менял конфигурацию, то создавая очаги ожесточенного сопротивления, то открывая большие, ничем не прикрытые бреши. Везде шли маневренные столкновения.

В ходе начавшегося в конце января 1944 года наступления 1-го и 2-го Украинских фронтов после упорных встречных боев была окружена значительная группировка противника, по разным оценкам, насчитывавшая от сорока до шестидесяти тысяч человек. В том числе в котел угодили подразделения 5-й танковой дивизии СС «Викинг» и 5-й добровольческой штурмовой бригады СС «Валлония». Руководство всей окруженной группировкой принял на себя командир немецкого XI армейского корпуса генерал Штеммерман. Противник сражался грамотно и упорно. Один за другим следовали согласованные удары, как со стороны внешнего фронта окружения, так и со стороны внутреннего. Брошенные в прорыв танки гвардейской 5-й танковой армии постоянно подвергались контратакам. Немцы не оставляли попыток отрезать советские подвижные соединения от своих тылов. Иногда это получалось, иногда нет. Обе стороны действовали смело и решительно. Советское командование ставило задачей ликвидацию окруженной группировки, мешавшей удержанием своих позиций на Днепре дальнейшему наступлению к Южному Бугу. Не менее амбициозную задачу преследовал и специалист по деблокирующим ударам, на тот момент командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн, прорывавший внешнее кольцо окружения. В планы немецкого командования входило не только вызволить Штеммермана, но и нанести решительное поражение советским войскам на всем южном участке советско-германского фронта. Игра шла по-крупному. Каждая из сторон была настроена решительно, уверена в своих силах и надеялась на полный успех.

За спиной у танкистов Терцева в последние дни остались десятки километров дорог Центральной Украины. Марши совершались главным образом в ночное время. Остались позади прорыв фронта в районе Оситняжки, встречные фланговые удары по ним с двух сторон частей 8-й германской армии от Ташлыка и Липянки. Затем был бросок на Толмач. Так и не дойдя до него, танки повернули севернее, на город Шполу. Город прошли совместно с 5-м гвардейским Донским казачьим кавалерийским корпусом генерала Селиванова. Расширяя прорыв, часть танков кинули вперед, в западном направлении на Звенигородку. А их опять развернули на север, в район Ольшаны, где образовался очаг ожесточенного сопротивления противника.

Ориентироваться было трудно. Грязь, темень, непрерывный рев в ночи своих и чужих двигателей со всех сторон. И промозглый дневной сон, тревожный и короткий. В который раз при свете карманного фонарика получивший очередную задачу капитан Терцев водил по карте пальцем. Ага, вот населенный пункт Ольшана, а вот речка с похожим названием – Ольшанка. Роту направляли вокруг города с задачей блокировать подходы к реке. Вдоль нее ожидался подход немецких танков со стороны котла на помощь обороняющимся в городе.

– Против нас «викинги», – доложили разведчики мотострелкового батальона. Накануне ими были замечены здесь эсэсовские танки. Как минимум всего около десятка. В основном «четверки», видели «пантеру», плюс самоходки. Сейчас расположились на дневку в лесу – по дорогам все равно не проехать в светлое время суток.

Присутствовавшие при постановке задачи командиры танковых экипажей настороженно переглянулись. После начала наступления их рота насчитывала всего пять машин: по две в первом и третьем взводах, одна во втором…

– Наплевать – умоем, – проговорил командир взвода старший лейтенант Малеев. И зло добавил: – Недочеловеки!

Малеев был известен в батальоне своими высказываниями, состоявшими из применяемой к противнику его же собственной идеологии. Даже удивительно, где и когда он успел с ней так подробно ознакомиться. Дежурно кивая на собраниях фразам об освобождении, которое несет Красная армия на своих штыках народам Европы и всему миру, старший лейтенант имел свое особое мнение о расовой неполноценности противника. И был непримирим в его отстаивании повсюду. Даже как-то получил замечание о том, что так рассуждать нельзя. Что не все немцы нацисты и что мы должны освободить от Гитлера в том числе и обманутый германский народ.

– Унтерменши! – презрительно бросил Малеев, выслушав замечание.

Вряд ли на такую трактовку событий Малеевым подействовали только статьи Ильи Эренбурга и карикатуры Кукрыниксов. Скорее вид родного села, которое ему довелось освобождать и где на окраине в большом амбаре были сожжены все жители, включая его семью. С тех пор старший лейтенант Малеев отличался в боях особой дерзостью и безрассудной, отчаянной смелостью. А еще, пожалуй, жестокостью. И крайним цинизмом в высказываниях. Не было ни одного случая, чтобы взвод Малеева приводил пленных. Противник мог быть оставлен им в покое только в одном виде – мертвом. Все это в батальоне отлично знали и с Малеевым не спорили. Причины такой патологической ненависти были всем ясны. Да, по большому счету, он был прав. Без всяких идеологических сглаживаний коротко и ясно рубил то, что было на душе у всех. Правда, замполита беспокоило, что идеологические аспекты в текущей войне Малеев заменял исключительно противостоянием славян и тевтонов. Считая последних исторически ниже и примитивнее первых. Как-то это попахивало панславизмом для тех, кто был в курсе, о чем идет речь. Это не совсем укладывалось в официальную версию. Хотя, безусловно, имело под собой весомые основания и уж точно было полезно в разрезе текущего момента. Одним словом, Малеев воевал именно так, как было необходимо здесь и сейчас. И даже, пожалуй, более того. И это перекрывало собой все остальное. Об остальном придет время поговорить после войны…

Что в настигнутой ими колонне вражеских танков нет, поняли не сразу. Черт ее знает в таком случае, откуда на их пути вообще взялась именно эта колонна. Видимо, проскочила мимо наших порядков и осталась не замеченной разведкой какая-то немецкая часть, искавшая маршруты выхода из окружения. Грузовики с пушками на прицепе, пара бронетранспортеров, какие-то обозные телеги – вот все, что встретилось им той ночью на размолоченном гусеничной и колесной техникой шоссе в направлении Ольшаны. Никто даже толком не успел оказать сопротивления выскочившим из темноты «тридцатьчетверкам». Бронетранспортеры сожгли двумя выстрелами башенных орудий. А дальше работали только гусеницами и пулеметами. В пляшущем свете от горевших факелами грузовиков метались обезумевшие фигуры германских пехотинцев. Кто-то пытался поднимать руки, но свинец танковых пулеметов беспощадно выкашивал всех без разбора. Взвод Малеева еще и включил фары. Немцы лишились разума вконец. Как итог в сереющем рассвете – сваленные на обочину танковыми корпусами обломки неприятельской техники, десятки трупов, темневших на снежной целине. Уйти не удалось никому.

Когда все закончилось, Терцев отдраил люк. Оглядел с высоты картину учиненного побоища. Все пять танков роты стояли вдоль дороги, развернув стволы орудий в сторону леса, к которому двигалась колонна. Напротив молотила на холостом ходу машина Малеева, по самую башню забрызганная грязью и кровью. Через открытый водительский люк был виден Ветлугин. Сидевший за рычагами сержант пил что-то горячее из дымящегося трофейного термоса, подобранного на дороге, наскоро перекусывая сухарями. Сам старший лейтенант выбрался на шоссе и присел на корточки рядом с раненой лошадью. Животное лежало у обочины, бока его вздымались от прерывистого дыхания. Оно выгибало длинную шею и время от времени безуспешно пыталось подняться, судорожно ударяя передними копытами по замерзшей земле. Малеев погладил лошадь по голове, достал из кобуры пистолет и вложил животному в ухо. На дороге прозвучал последний одинокий выстрел. Встретившись глазами с Малеевым, капитан Терцев кивком указал ему на башню и сам спустился в боевое отделение. По рации прозвучали очередные распоряжения для танков роты…

Остановились в перелеске. Терцев сверился с картой. Впереди должна была быть река и еще одна дорога вдоль нее. Выслали разведку пешим порядком проверить проходимость пологих косогоров, чьи скаты были наполовину занесены неглубоким снегом. Через полчаса разведчики вернулись, доложив, что местность впереди вполне доступна для движения танков. Все машины исправны. Горючего в баках оставалось еще более чем на две трети. Орудийные боеукладки почти нетронуты, боекомплекты к пулеметам израсходованы наполовину. Капитан посмотрел на небо – было пасмурно, облачность низкая. Занимался новый день. Нужно было продолжать выполнять задачу. Терцев отдал приказ на движение.

Они заметили друг друга одновременно. На открывшемся после косогора изгибе дороги стояли немецкие танки и самоходки. Как раз около десятка. Вероятно, те самые.

«Викинги», – мелькнуло в голове у Терцева. Он приник к триплексу.

Противник стремительно развернулся веером и без выстрела пошел на них в атаку. Расстояние до появившихся на косогоре «тридцатьчетверок» быстро сокращалось. Понимая, что у них остаются секунды, Терцев приказал роте остановиться. Наступавшего снизу противника было отлично видно. В принципе, опытным экипажам и нужны были только эти несколько секунд, чтобы осмотреться. Они еще успели проверить связь, перед тем как перевести радиостанции во всех машинах, кроме командирской, «на прием». В шлемофоне привычно раздались позывные и уставные фразы: «Слышу хорошо».

– Бронебойными. С коротких. Нумерация целей слева направо, – переключившись на передачу, распорядился капитан.